Эдуард Беляев - Мусульманский батальон Страница 28

Вот так просто, мило, неправдиво, просто лживо — величаво… И кто сказал, что один в поле не воин…

Глава шестая

РАСПНИ, РАСПНИ ЕГО!

Кого ж это так — точно воры вора пристреленного — выносили? Или изменника, или с проходного двора по воровскому маршруту доставляли в небытие… Каким удивительно ясным светом освещено убийство Хафизуллы Амина! В какой высокий смысл облекли изуверство и палачество… Как окрылили бесчеловечность свято осуществленным долгом и возвели в ранг завидного достоинства… Как прошлое навсегда остается в настоящем, да еще и привлекательным к тому же? Думаю так, что… Неправое дело — выполнение задачи любыми средствами, когда правила ведения войны объявляются вне закона, вседозволенность, без оглядки на моральные и нравственные устои; цинизм самой сути операции, выраженный в снятии запрета на элементарное убийство женщин и детей, мужчин, по воле случая оказавшихся в доме. Все это позволило нашим бойцам перешагнуть через естественные нравственные барьеры и условные идеологические ограничения.

Нас вытребовали, и мы пошли. Не раздумывая и не загадывая. Тот, кто призвал, невысокого роста, показался мне исполином на фоне горящего дома, в опаленном проеме черного лаза — парадного входа. За спиной его пульсировали квантовые вспышки и взъерошенными мерцающими пунктирами вычерчивали отдаленный и по облику совсем не злющий! — образ местечковой схватки.

Фигура его — сама мощь: круглое безвольное лицо, в разводах крови по щекам и лбу, рот широко раскрыт в крике, ноги расставлены стойко — сила и твердь, рука правая выброшена вперед и вверх — привлечение внимания, левая, в пообтрепанных бинтах, наскоро обвита, куртка кожаная вразлет, левая нога выпростана в продолжении стремительного шага. Он явился некстати, вышел из небытия, неожиданно возник из громов и дымов — тем поразил и отрезвил. Он, тогда неузнанный мною, будто бы вытесанный из камня, ступил на землю, и, повинуясь этому человеку-солдату, глыбе этой из впечатлений моего детства о Великой Отечественной, мы, безропотно подчиняясь ему — призраку войны, легко и с радостью позволили увести нас за собой — в шумную бездну адову и пекло.

Байхамбаев через годы несет эту картину-воспоминание в себе и редко с кем делится страницами жития своего настоящего: «Я многое стал забывать из того прошлого, но Бояринова, который зазвал нас тогда на помощь, уже израненный, контуженый, в полуметре от потустороннего мира, — мне не забыть никогда».

Э-эх, наивный же ты, братец, Махамоджон Байхамбаев, — чекист, в благодарении незабвенном и в упоении пожизненном обретающийся! Вот коллега по цеху, Яша Семенов, много-много лет спустя, в 2011 году, расскажет иноземным журналистам: «Во время той операции я, честно сказать, забыл о „мусульманском батальоне“. Мы добились успеха с первого раза. Они, мусульмане, вошли тоже, однако когда операция была почти завершена». Яша тренькнул вот так без усилий, как какнул легонько, и слил в унитаз воинское братство. А попутно и многое другое — по большей части нравственное, не всеми, правда, постигнутое…

Тогда, в бою открытом, огневом, в будущее не заглядывали и заветных желаний не загадывали. Хотя понятно — всем хотелось жить. С десяток солдат из роты Шарипова сбились у подъезда в группу. Почти все при ПК — пулеметах Калашникова. Пару минут ушло на пререкания, согласования и «дележ» пулеметчиков между офицерами «Грома» и «Зенита». И на то, чтобы скучковаться попарно, тройками и определиться — условно и неконкретно — с задачей каждому. Пока рядились чекисты Кувылин и Курилов, выстраивали планы стремительного приступа, «мусульмане» вязались со своими, которые раньше ворвались в здание. Ниоткуда прискакал старший лейтенант Махамоджон Байхамбаев.

— Где командир роты?

— Ранен старший лейтенант Шарипов. И лейтенант Абдуллаев — тоже.

— Тогда слушай мою команду…

«Мусульмане» не были готовы действовать в самом дворце, такая задача перед ними не стояла, поэтому, как вспоминают участники штурма, продвижение было хаотичным. План дворца никто из них не знал, кроме группы кагэбистов — их готовили к захвату. Но в реальной обстановке, как показал бой, проку от «виртуальной подготовки» кагэбистов не было никакого — бойцы хаотично метались, действовали сбивчиво, путано, в суматохе и напряжении схватки теряли своих командиров, те, в свою очередь, — своих подчиненных; группы распались, чекисты были разметаны опасностью и обстоятельствами стычки. Упорядоченного управления задачами, определенными общим замыслом операции и конкретными установками руководителей, попросту не получилось. Чекисты разбрелись, растеклись в смертном водовороте, ровно мальчишки-«мусульмане».

В этой кутерьме, с неожиданно возникающими вводными, которые не присущи исполняемой задаче (и когда ты не готов), разобраться, где твое место в бою, где свой, где чужой, было не просто сложно — почти невозможно. Какие там опознавательные повязки на рукавах! Какие там посулы и призывы: «В атаку… Вперед!.. За мной!» Выручал обыкновенный русский мат — и твердость духа крепил, и страх гнал, и более точного определителя «свой — чужой» в тот момент не нашлось.

Бойцам Шарипова Байхамбаев приказал зачистить первый этаж, действуя сообща с «зенитовцами». По его же команде и вторглись, поддерживая устремления офицеров КГБ Пономарева и Чарыева, и занялись правым крылом коридора — путь к кабинету Амина. Пробивались сложно. Кроме того, что нужно было вести наблюдение за противником, молниеносно реагировать на его огонь, ловко перемещаться, избегая пуль и осколков гранат, надо было еще смотреть под ноги, на бегу жонглируя собой, и все время пытаться сохранять равновесие.

В одной из комнат наткнулись на Турсункулова, возглавившего группу, и дальше продвижение шло вместе с ним. Установка была одна: зачистить снизу, и только наверх, наверх по этажам.

«В этой дерьмовой бойне с трудом определил кабинет, где должны находиться, по указанию Семенова, сейфы с документацией, и, конечно же, сам тиран — Амин, — вспоминал Байхамбаев. — Ворвались, обстреляли. Роскошь там была потрясающая. Никого не обнаружили: ни здравствующих, ни почивших в бозе диктаторов. Офицеры присобачили пластиковую мину, рванули — таким макаром открыли сейф. Что изымали, не знаю, это задача не спецназа. Но выгребали соколики все подчистую, не вчитываясь в содержание, не всматриваясь в форму. У каждого было чисто свое, подчас довольно-таки странное задание. Например, уже после боя по дворцу бегал-сновал офицер КГБ, представившийся из политической разведки, и пытался отыскать кого-нибудь из афганских руководителей. Товарищ этот пребывал, очевидно, при плохой памяти или от страха ему все поотшибало в башке: забывал, с кем общался минуту назад, по нескольку раз приставал назойливо к одним и тем же, выпытывал, вызнавал. Спрашиваю, на кой они тебе сдались? Оказалось, ему следовало их доставить в свою „контору“, чтобы они подтвердили версию о внутреннем перевороте. Нормально, да?..»

Рустамходжа Турсункулов торил с солдатами свой трудный путь, прокладывая его сквозь огонь и полымя, одолеваемый азартом и равнодушием к своей молодой жизни.

«Не один я прорывался, со мной шли в переделку больше десятка солдат из отряда» — оступиться никак невозможно: я, амчикты (непереводимо!), — офицер, пример для них, мне их вести за собой, трястись как бараний хвост, — не к лицу, не подобает. Я-то хорошо знал установку: группа КГБ «Зенит» блокирует первый и второй этажи — они же при выдвижении были моими подопечными, а бойцы «Грома» любыми путями должны были проскочить на второй и исполнить главное — не дать Амину уйти и физически уничтожить его. Но это не было, если так можно сказать, привилегией групп Миши Романова — убить мог каждый, кто первым дорвался бы до Амина, и более того — обязан был это сделать. Таков приказ, касаемый персоны Хафизуллы, а что до всех остальных, то это звучало резко, категорично, очень неожиданно, до чрезвычайности по-бл… и неизлечимо для сознания нормального человека: «Пленных не брать, свидетелей уничтожать на месте, никто не должен остаться в живых».

Слова эти страшные — «никто не должен остаться в живых» — многие участники штурма подтвердят. Приказ им был отдан как непреложное предписание, чисто в духе известной заповеди в известном круге ордена иезуитов: «Finis sanctiflcat media» — «Цель оправдывает средства». Девиз, которому неукоснительно следовали католические монахи, поощряемые знаменитым испанским иезуитом Антонио Эскобаром-и-Мендозой. Он, главный теоретик морали ордена, «родивший» это изречение (или списавший его у Макиавелли или Лоренцо Медичи — по сей день спорно, кто у кого) и развивший самую сатанинскую идеологию достижения цели любыми средствами, вооружил ею в свое время мировоззренцев фашизма и коммунизма. Даже Папы Римские принуждены были осудить некоторые положения Эскобара, а иезуиты позже официально отказались от поддержки его взглядов, тогда как мы оставались ревностными последователями иезуитской казуистической морали. Не думаю, что в «мозговых центрах КГБ» кто-то утруждал себя мыслью о том, что когда речь идет о целях в нравственной сфере, то использование для их достижения любых средств, снятие нравственных ограничений для выбора этих самых средств является абсурдом абсурдов.