Николай Ященко - С отцами вместе Страница 28

Эдисон отрезал от красной наволочки небольшой кусок материи и прикрепил его к твердой проволоке. Этот флажок решили водрузить на верхушку елки. Общими силами склеили длинную бумажную цепь, вышла она не очень яркая (использовали обложки тетрадей и выдранные из книг разноцветные рисунки), но зато ею можно было обернуть елку несколько раз.

Однажды за столом возник крупный разговор. Начал его Пронька. Выстригая какой-то большой цветок, похожий на кружева, он сказал:

— Ребята! Вот до революции мы каждое рождество по домам ходили, Христа славили. А как теперь? Можно или нет?

— Все это глупости! — резко сказал Шурка.

— И совсем не глупости! — возразил Индеец. — Можно и теперь Христа славить. А знаете, почему? Если мы не будем петь: «Рождество твое, Христе боже наш», белые и японцы подумают, что мы против атамана Семенова, и начнут нас притеснять…

Вера набросилась на Индейца.

— Любишь ты, Ленька, побираться! У японцев недавно галеты всякие выпрашивал, а теперь славить хочешь! А вообще-то ни к чему это!

— Конечно, ни к чему! — поддержал девочку Костя. — Какие же мы революционеры?!

Кузя почесал переносицу.

— Однако я пойду Христа славить, а то Филаретка скажет, что я сатанинское наваждение, и выгонит меня из школы!

Васюрка сказал коротко:

— Я за Эдисона!

Так ни о чем и не договорились. Костя рассказал об этом споре отцу. Кравченко удивил сына:

— Что будет дальше — посмотрим, а нынче придется вам славить Христа, все до одного выходите, по всем рабочим квартирам обойдите. Есть у меня одна думка…

В первый день рождества все «молодые тайные революционеры», за исключением Эдисона, ходили по домам и пели: «Рождество твое, Христе боже наш». В каждой квартире, где побывали юные подпольщики, осталась листовка. Хозяева находили листовки в карманах своих шуб и пальто, в сенях и кладовках, на воротах и калитках, во дворах и огородах. К вечеру многие жители прочитали правду о том, зачем пришли сюда из-за моря солдаты японского императора, что несет трудовому народу кровавый режим атамана Семенова.

Все рождественские дни валил хлопьями снег, смягчая морозы. Дети разметали на реке каток, с утра до вечера бегали на коньках, катались на салазках, лепили из мягкого снега смешных неуклюжих баб.

Елку устроили под Новый год у Зыковых. Квартира у них была просторная. Собрались только «свои». Угощение устроили вскладчину — каждый выпросил дома солдатскую манерку муки. Хорошо помог дядя Филя, он за Лысой горой убил дикую козу и выделил подпольщикам фунта четыре мяса. Решили приготовить пельмени. Схряпали их сами под руководством Веры. Индеец ухитрился слепить десяток пельменей с мукой и солью.

Праздник удался. С удовольствием ели пельмени и пили морковный чай. Кузина мать подала на стол небольшие ломти черного хлеба, политые подсолнечным маслом и густо посыпанные солью, а также картофельные лепешки. Потом стол отодвинули в угол, и началось веселье. Вера попросила Костю прочесть басню Демьяна Бедного о барчуках, Эдисон вызвался спеть «Есть на Волге утес». Пронька играл на балалайке, а Кузя плясал «Подгорную», даже пустился вприсядку. Васюрка показал фокус со спичками. Вера танцевала гопака.

В разгар веселья в квартире появился немного пьяненький смазчик Горяев. Он сразу запел, притопывая:

Рождество-то двадцать пятого,Деньги пропили двадцатого,Пришел праздник — выпить нечего…

Пронька уловил мотив плясовой песни и заиграл «Камаринского». Горяев сбросил шапку, полушубок и, подбоченясь, сильным голосом затянул:

Как на улице Варваринскойспит Касьян, мужик камаринский.Свежей крови струйки алыепокрывают щеки впалые.Февраля двадцать девятогоцелый штоф вина проклятоговлил Касьян в утробу грешную,позабыл жену сердешную…

И пел и плясал смазчик с увлечением, ребята подзадоривали его криками, хлопали в ладоши. Наконец Горяев устал, опустился на скамью и забормотал:

— Они думают, что русский камаринский мужик может только водку пить. Нет, шалишь! Русский мужик еще себя покажет! Вот я им!..

Он кому-то погрозил кулаком.

Вера и Костя увели смазчика домой. В это время на вечеринку пришел дядя Филя. Его угостили, чем могли, и попросили спеть что-нибудь. Солдат упирался.

— Я вам, хлопчики, в другой раз спою. А сейчас давайте все. Знаете, какую споем? «Варшавянку». Потихонечку, вполголоса. Проня, выйди на улицу, постой пока. В случае чего — свистни…

Дядя Филя взмахнул руками. Эдисон начал:

Вихри враждебные веют над нами,Темные силы нас злобно гнетут…

Все подхватили:

В бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще судьбы безвестные ждут…

Точно сильным грозовым ветром обдали ребят эти торжественные боевые слова. Может быть, именно сейчас они по-настоящему и поняли смысл революционной «Варшавянки».

Много еще лет проживут ребятишки, но во всю жизнь не забыть им эту ночь и эту песню.

Ровно в двенадцать часов дядя Филя поздравил всех с Новым годом, пожелал всем счастья.

— А теперь самое подходящее время взяться за дело!

Еще вечером мать Кузи приготовила из «пельменной» муки клейстер, разлила его в железные баночки. Дядя Филя из внутренних карманов пальто извлек две пачки новых листовок. Одну прочел вслух. Листовка призывала железнодорожных рабочих в новом году с новыми силами продолжать борьбу против белогвардейщины и японских самураев.

— Я иду с Верой! — сказал дядя Филя. — Остальные знают, кто с кем в паре. Клейстер держать за пазухой, чтобы не замерз. Работать только на «своей» улице, на «чужую» не лезть. Все понятно, хлопчики?

— Все! — разноголосо ответили ребята.

Только ныряющий в облаках месяц видел, как маленькие фигурки, скользя вдоль стен и заборов, наклеивали на приказ японского генерала Судзуки листовки подпольного большевистского комитета…

Утром 1 января 1919 года Кравченко разбудил Костю.

— Вставай, сынок, надо урок повторить!

Костя с трудом открыл глаза.

— Какой урок? Мы же на каникулах!

— Урок важный! Вставай!

После чая отец увел Костю в комнату.

— Не забыл, как на Новый год Христа славят? Повтори-ка, да по всем правилам. Иди оденься! Сейчас репетицию сделаем!

Через несколько минут Костя вошел из кухни в комнату, как в чужую квартиру, рывком сдернул с головы шапку.

— Можно с Новым годом поздравить?

— Поздравляй! А ты чей будешь?

— Сын кондуктора Кравченко! Из Заречья!

— Гм… Ну, давай!

Захватив в кармане пальто горсть овса, Костя начал размахивать рукой, рассыпая перед собой на полу зерна.

Сею, вею, подсеваю,С Новым годом поздравляю!Маленький мальчикСел на стаканчик,В дудочку играет,Христа забавляет…

Костя поклонился.

— Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой! Поздравляю вас с Новым годом…

— Гм… Хорошо поешь, молодец! Вот тебе полтинник!

Кравченко подошел к сыну.

— Все правильно!

— Папа, мы опять пойдем по домам Христа славить?

— Пойдешь ты один, сынок, и в одну квартиру. Знаешь дом жандармского ротмистра Глобы в Теребиловке?

— Знаю!

— Иди поздравь его с Новым годом, овса побольше разбросай, поклонись низко, чтобы все честь честью было. И запомни, сынок, где во дворе собачья конура стоит, откуда и куда протянута проволока, по которой собака на цепи бегает, где входят в дом — с террасы или через сени… От ротмистра сразу беги домой, расскажешь мне, а потом на речку, вы же, кажется, хотели сегодня катушку-круговушку устраивать?..

Отец и сын вместе вышли на кухню. Входная дверь распахнулась, в клубах пара появился Витька Чураков. В больших Васюркиных валенках, в длинном, до пола, потрепанном пальтишке и в сползающей на глаза шапке, он походил на некрасовского мужичка с ноготок. Витька сдвинул на лоб шапку, шмыгнул носом и бойко проговорил:

— Можно поздравить?

— Давай, давай! — подбодрил Кравченко мальчугана.

Витька замахал рукой.

— Сею, вею, подсеваю…

— А где же у тебя овес? — спросил Кравченко, наклонясь к Витьке.

Чураков-младший смутился, заморгал.

— У нас денег на овес нету…

Кравченко снял с Витьки шапку и пальто.

— Проходи к столу чай пить!

Витька пошел, поддерживая одной рукой свои вечно спадающие штанишки.

Костя отправился в Теребиловку славить Христа…

Глава двадцать третья

Тревожный день

Второго января в поселке стало известно, что минувшей ночью люди, которых называют партизанами, отравили собаку во дворе жандармского ротмистра, а самого хозяина забрали с собой и повесили на толстой сосне около Лысой горы. Еще говорили, что это партизанская месть. Семеро железнодорожников, увезенные на бронепоезде «Усмиритель» и расстрелянные в Чите в застенках атамана Семенова, были арестованы по доносу ротмистра Глобы…