Николай Куликов - Абвер против СМЕРШа. Убить Сталина! Страница 28

Наконец подполковник, словно встряхнувшись, повернулся к стоящим позади подчиненным и твердым голосом приказал:

— Все, можно возвращаться! Не подлежит сомнению — вражеский диверсант утонул! Как говорится: «Собаке собачья смерть!»

Военнослужащие радостно загудели, а Миронов достал из-за ремня ракетницу и выстрелил вверх — над лесом на парашютике повисла яркая красная ракета, сигнал отбоя.

— Старшина! — крикнул подполковник сидящему около рации усатому радисту. — Сообщи Первому: «Операция „Захват“ завершена. Возвращаемся на базу. Второй». Передавай открытым текстом — теперь уже можно!

ГЛАВА 12

Монах

(Яковлев А. Н., агент Крот)

11–25 октября 1944 г.

Смоленская область.

…Когда мы со смершевцем практически одновременно выхватили пистолеты, я успел за какую-то миллионную доли секунды не то чтобы подумать — вдруг разом осознать: «Все кончено!!» От пули увернуться невозможно, и спасло меня чудо, иначе никак не скажешь: когда пятился назад, не спуская с противника глаз, и одновременно с ним (засек по его взгляду) нажал на курок — за мгновение «до этого» я оступился! Банально оступился, угодив правой ногой в неглубокую канавку! В тот же миг, заваливаясь назад — на спину, я «схлопотал» пулю: но не в сердце, а выше — в левое плечо. Возможно, это падение сохранило жизнь и смершевцу: моя пуля также ушла чуть вверх. К тому же меня спасло еще одно обстоятельство: пуля прошла навылет, не задев кость и верхушку легкого. Правда, крови я потерял изрядно. То, что мы напоролись на засаду и передо мной не обычный солдат-часовой, а оперативник из контрразведки, я понял сразу — еще до того, как мы схватились на ножах. Когда «часовой» на моих глазах мастерским приемом насадил на штык Султана, которого я страховал, меня сразу же пронзила мысль: «Засада!» Потом, уже с простреленным плечом и под аккомпанемент завязавшейся перестрелки, зажав рану рукой, пригибаясь и падая на землю — где ползком, где короткими перебежками, — я бросился к ближайшему лесочку. Там, разогнувшись, бежал еще не меньше километра. Вещмешок, который перед схваткой оставил на опушке, захватил с собой: каким бы тяжелым он сейчас ни казался, без медикаментов и бинтов мне конец. Задыхаясь, упал на землю и лежал без движения минуты две или три, затем усилием воли заставил себя сесть, прислонившись спиной к широкому стволу какого-то дерева. Скинул шинель и гимнастерку, закусив губы от боли в плече, а нижнюю рубаху, пропитанную вокруг раны кровью, просто-напросто разорвал. Потом я лег на шинель и прямо на входное пулевое отверстие вылил остатки спирта из фляжки: обожгло нестерпимо, аж дыхание перехватило! Перевел дух, затем достал из вещмешка индивидуальный пакет и небольшую металлическую коробку — походную аптечку. Щедро промазал йодом из пузырька входное и выходное пулевые отверстия и, подложив специальные тампоны с антисептиком, тщательно и туго перебинтовал плечо. Драгоценного времени потерял немало, зато теперь мог двигаться дальше, не боясь истечь кровью. Когда оделся, уже на ходу положил в рот две фенаминовые таблетки и вскоре почувствовал некоторый прилив сил. Но ненадолго, потому как рана и потеря крови давали о себе знать: сейчас мои силы были далеко не те, что в ночь выброски или вчера, когда единым махом я одолел больше полусотни километров. Единственное, чего у меня хватало с избытком, так это злости — я повторял про себя, сжав зубы: «Врете, товарищи комиссары, так просто я вам не дамся! И не сдамся, не надейтесь!»

Несколько часов я петлял по лесу, пугая след и периодически присыпая пути отхода антисобакином — при этом забирался все глубже в непролазную чащу, в сторону бескрайних и непроходимых болот. Об этом я с уверенностью мог судить по карте, которая уже не раз меня выручала. Наконец на небольшой лесной лужайке я в полном бессилии повалился на землю: сердце готово было выпрыгнуть из груди, глаза застилал кровавый туман — возможно, у меня начинался жар. При этом я продолжал упорно повторять: «Не возьмете… Не на того напали…» Все то зло, против которого я восстал и с которым боролся — как мог и как его понимал, — вдруг представилось мне в виде невысокого усатого человека в полувоенном френче, с трубкой в руке, который, обращаясь ко мне глуховатым голосом с грузинским акцентом, все время повторял: «На колени, колхозный червь! На колени…» Конечно, все это было в бреду, но я и сейчас отчетливо помню ту фантастическую картинку, которую нарисовало мое воспаленное сознание. Я как будто видел огромные весы, наподобие аптекарских, с двумя чашами. На одной чаше весов я — маленький человек, «колхозный червь», винтик огромной государственной машины. На другой — само Государство: с фабриками, заводами, пушками, танками, пароходами и паровозами, огромной армией, милицией, «Смершем» и прочим, прочим… А на вершине этой уходящей в заоблачную высь пирамиды Сам: вождь и учитель, «отец народов». «Сколько же все это весит? Сколько весит Государство?..» — подумал я почти с суеверным ужасом. На одной чаще весов я, на другой — Оно. И один-единственный, почти риторический вопрос: «Кто кого перевесит? Кто кого?..» Как ни странно, но пока эти воображаемые весы почему-то находились в равновесии, и я никак не мог понять — почему? А потом вдруг отчетливо понял: от меня зависит, куда качнутся чаши весов! Только от меня!..

Когда раздался лай собак, все мои видения в один миг исчезли, словно испарились. Я понял, что сбить со следа погоню мне не удалось и планы отсидеться в глухом лесу денек-другой рухнули. Меня гнали в угол, прижали к непроходимой трясине — это был конец. Почти не помня себя, повторяя в горячке: «Не возьмете…», я обреченно полез в болото. Перебираясь с кочки на кочку, цепляясь за пучки болотной травы и ветки редких березок — где по пояс, где по грудь в грязной жиже, — я упорно продолжал свое безнадежное движение навстречу гибели. Конечно, долго так продолжаться не могло: сначала я потерял рюкзак, потом оставил в жидкой грязи правый сапог. В борьбе с жуткой трясиной у меня не было шансов. Когда понял, что окончательно обессилел и дальше уже не двинусь с места — не смогу вытащить непослушное тело, по пояс, а потом по грудь намертво стиснутое скользкими сильными щупальцами болотного спрута, — из последних сил вытащил из кармана шинели пистолет. Лучше застрелиться, чем глотать жидкую вонючую грязь. Когда поднес «ТТ» к виску, услышал простуженный хриплый голос: «Держи! Палку держи, ядрена корень!» Мне показалось тогда, что небеса раздвинулись, и я еще подумал: «Неужели у бога такой хриплый голос?» Затем по моему плечу (хорошо хоть здоровому) больно стукнул длинный березовый хлыст: отбросив пистолет, я судорожно вцепился в него обеими руками и даже зубами. Своего спасителя на берегу я пока не видел — глаза застилал кровавый туман, — но, уже теряя сознание, почувствовал, как чьи-то сильные руки потащили меня из ненасытного чрева трясины…

…Через какое-то время я почувствовал, как кто-то легонько хлопает меня по щекам и уже знакомый хриплый голос повторяет:

— Давай, парень, очухивайся! Очухивайся, ядрена корень, не донести мне тебя… Слышь, парень, очухивайся!..

Еще не открывая глаз, подумал: «Что со мной было?» И сразу все вспомнил — до того момента, как человек с этим самым голосом кинул мне палку. Потом все куда-то поплыло, и сейчас я начал понимать, что, по-видимому, потерял на время сознание. Такого со мной еще не было ни разу в жизни. Зачем-то сосчитав про себя до трех, я широко открыл глаза — и зажмурился! Меня ослепил яркий солнечный свет. «День-то сегодня солнечный, а я и не замечал», — подумалось некстати. А может быть, как раз кстати — кто знает?! Главное, что я был жив! Пусть окруженный со всех сторон врагами, пусть в почти безнадежном положении — но я жив, черт возьми! Меня захлестнула переполняющая все мое естество волна дикой и безграничной радости, почти абсолютного счастья — я жив!!

— Ага, вроде очухался! Глаза-то открывай, вижу ведь — душа твоя в тело возвернулась! — снова услышал я над собой голос человека, которого еще не видел.

Теперь уж осторожнее, чуть прищурившись, я снова открыл глаза и наконец смог разглядеть лицо склонившегося надо мной человека. Его длинная седая борода сразу же бросилась мне в глаза, в первые мгновения заслонив все остальное. Потом, приглядевшись, я увидел перед собой пожилого длинноволосого мужчину — не мужика, а именно мужчину, ибо в лице его без труда читалась некая интеллигентность. На вид я бы ему дал не больше пятидесяти: хотя седина сильно его старила. Крупные черты лица как бы заострились из-за невероятной худобы — при этом большие карие глаза излучали некий внутренний свет, словно идущий из глубины души этого человека. «Блаженный какой-то… Или святой — вроде юродивого…» — подумалось мне. Главное — он явно не был чекистом-оперативником из советских «органов», будь то «Смерш», НКВД или госбезопасность — этих я отличал сразу…