Богдан Сушинский - До последнего солдата Страница 28

Девушка не ответила, и старик заглянул в ее комнатку.

— Насыщается, — объяснил ее молчание. — Котелочной кашей. Сердится: выдал, что девка. А разве, — скабрезно рассмеялся Брыла, — такое добро долго упрячешь?

Он зажег фонарь, прошел в конец коридора, отодвинул полупустую кадку и потянул на себя заваленную всяким старьем полку. Она открылась, как обычная дверь. Войдя в проем, старик толкнул еще одну дверь, представлявшую собой, как понял Андрей, железный каркас с полочками, которые были заставлены старательно подогнанными друг к другу каменными плитами с ребристой, необработанной лицевой стороной. Она поддалась с легким ревматическим скрипом, открывая узкий мрачный ход, ступив в который, капитан оказался в небольшом каменном мешке.

— Где это мы? В этой стороне дома вроде бы должен находиться сарай.

— Сарай дальше. Стена, что слева — камнетесня моя, мастерская. Между ней и скалой — под краем ее, под карнизом, — проход образовался. Так мы с отцом, Царство ему, только слегка обтесали его. А вон там, справа, внизу, — вот-вот, нагнись, она у тебя под рукой будет, — еще одна плита, тоже на стальном вертеле. Отец мой и в кузнечном деле мастак был. Открой ее, и увидишь ступени.

— Открыл. Вижу. Спустимся?

— Э, нет, туды я уже не ходок. Тяжело мне с моими ногами туда-сюда шастать. Да и тесновато для телес моих. Калина! Калина, христова девка! — позвал он.

— Здесь я, — неприветливо отозвалась девушка, протискиваясь между стеной и стариком. Потом, точно так же, обдав Беркута немецким солдатским одеколоном (вот почему его подушка так пахла женскими волосами и этим одеколоном!), протиснулась мимо него и, бесцеремонно отобрав фонарь, уже через секунду оказалась на ступенях, с которых на капитана повеяло могильным холодом подземелья.

— И с каким же умыслом вы все это мудрили здесь? — успел он спросить старика, прежде чем ступить в каменную теснину вслед за девушкой. — Какие такие драгоценности прятали?

— Жизнь свою прятали — вот что я тебе скажу. И в империалистическую, и в революцию, и в Гражданскую. Да от банд, от грабителей — смертоубийц в страшные голода.

— Но если бы чекисты тайник ваш обнаружили…

— Если бы… Рисковал, понятное дело. Какая бы власть в этих краях ни была, она все равно где-то там, по селам да городкам. А здесь, на этом завалье, меж каменоломен, всегда своя власть, особая: власть силы и страха. Милиции сюда не докличешься. Соседи тоже не прибегут, побоятся. Одно спасение — в каменья. Тут, почитай, из каждого дома такие ходы, у каждой семьи такие тайники.

26

Старик вернулся в коридор, а капитан осторожно спустился, на ощупь дошел до открытой массивной дверцы, прошел, на свет, еще один маленький коридорчик и, отвернув завешанное одеяло, оказался в небольшой комнатушке, где, даже сидя, могло расположиться не более пяти-шести человек. Зато стены здесь были обшиты досками и завешаны шкурами. Пол тоже дощатый. А еще — стояли узкие двухъярусные нары и небольшой лежак, да в закутке, завешанном старым ковром, чернели бочка для воды и ящик для съестных припасов.

— И подолгу вы здесь просиживали?

Калина ничего не ответила, прошла в конец закутка, выводившего, как оказалось, в довольно широкую выработку, в которой, при необходимости, могло расположиться еще несколько человек, и, нагнувшись, молча отодвинула такую же замаскированную каменными плитами дверцу, наподобие той, какую Андрей уже видел в коридоре.

Протиснувшись в нее, капитан разглядел впереди себя что-то вроде тупикового завала. Но под «потолком» чернел пустотой лаз, по которому можно было попасть в штольню.

Какое-то время Беркут стоял у этого завала, внимательно оглядывая его. Он прикидывал, как бы получше использовать все то, что он здесь видел, в самые трудные минуты обороны, когда немцы окончательно загонят их в катакомбы.

Потом, чуть поднявшись по каменным выступам наверх, перегнулся через барьер и прислушался. Голоса бойцов звучали совсем рядом. Откуда-то слева, из-за простенка, доносился стон.

«Значит, там госпиталь, — понял капитан. — Однако перетаскивать раненых по этому перевалу будет очень трудно. Да и дышать им станет трудновато. Если же оставить дверцу открытой — выдадут себя стонами».

Мимо него по штольне проходил и Мальчевский — капитан узнал его по излюбленной припевочке: «Шепотульки, шепотульки, шепотуленьки мои…». И еще кто-то из бойцов. Беркуту хотелось окликнуть младшего сержанта, но он вовремя сдержался: пусть этот ход пока останется тайной для всех.

— Не страшно вам здесь? — спросил он Калину, закрыв дверцу и вернувшись в освещенную фонарем «келью».

— Теперь уже не страшно.

— И подолгу приходилось просиживать здесь?

— Иногда казалось, что меня заживо замуровали. Срывалась ночью, уползала в штольню и по ней выходила к реке. Тайком, чтобы дед не знал. У немцев пост какой-то над рекой был. Одно время у нас в доме даже квартировал их офицер. Тогда старик вообще запрещал мне подниматься наверх.

— О, да у вас здесь арсенал! — только теперь Андрей заметил, что на низенькой полке, между нарами и лежанкой, хранятся браунинг, две лимонки, немецкая граната с деревянной ручкой и шмайссер. Рядом, на полу, но зацепленная ремнем за гвоздь, стояла трехлинейка.

— Арсенал еще только нужно будет создать.

— Хотите сказать, что все это оружие когда-нибудь стреляло? Я имею в виду, из ваших рук?

— Это — нет. Стрелять пришлось из этого, — она расстегнула ватник и выдернула из-за мужского брючного ремня небольшой пистолетик.

А пока Андрей, взяв за ствол, осматривал его, Калина выдвинула из-под нар небольшой картонный ящик, в каких немцы обычно хранили консервы, и продемонстрировала еще один «шмайссер-18» и добрый десяток рожков с патронами.

— Бедный ребенок, столько всего насобирать! Зачем тебе столько огнеубийства? — проговорил капитан, переходя на «ты» и присаживаясь у ящика. — Кто заставил тебя стаскивать сюда все это, и как ты собиралась распоряжаться им?

— Не смейте разговаривать со мной таким ехидным тоном! — вдруг вскипела Калина. — И имейте в виду: двоих таких, как вы, я уже отправила на тот свет.

— Сразу двоих? Врешь ведь, — сказал он без каких-либо эмоций и поднялся.

— Двоих. Причем точно таких же!

— Как я?

— Не наших, конечно, — ожесточенно, сквозь зубы, уточнила Калина. — Один был немцем. Я его прямо здесь, у реки. Камнем по голове, и в реку. Автомат его — вот он. Правда, этот попался мне случайно. Унтер-офицер ихний. Понял, что я не парень, однако ничего своим не сказал, сам выследил вечером, возле плавней.

— И ты его… исключительно из чувства горячей любви…

— Именно из чувства…

— С этим разобрались, а кто другой несчастный?

— Другой нашим был, только служил не нашим. — Калина вздохнула, рванула из рук Беркута автомат, однако он сумел удержать его.

— Я так понимаю, что полицая своего ты действительно ухитрилась полюбить… — откровенно провоцировал ее капитан.

— Кто же мог предположить, что он не то что в полицаи, а в охранный батальон ихний подастся? Говорят, его даже хотели послать в офицерское училище. И, наверное, послали бы, потому что парень и в самом деле толковый был. Не пойму только, почему такой лютой ненавистью ненавидел коммунистов.

— Теперь он уже не сможет объяснить нам этого. Его… — тоже в плавнях?

— Нет, этого прямо здесь. Потом пришлось выволакивать. Ночью. Вот отсюда, — Беркуту показалось, что сейчас уже Калина вспоминает об этом без особого душевного содрогания. Хотя, возможно, и раскаивается.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Единственное, что Андрей до сих пор сумел открыть для себя в этой женщине, — что в ней не осталось ни капельки женственности. Теперь же, подчиняясь какому-то трудно объяснимому влечению, он снял с головы Калины шапку и забросил на нары, потом, отложив автомат, расстегнул пуговицы ватника и старого, заеложенного пиджака… Под тонким свитерком четко обозначились острые бугорки груди.

Не удержавшись, Беркут медленно провел пальцами по ее щеке, по шее, как бы невзначай коснулся одного из этих бугорков и задержал руку уже где-то на скрытой под мешковатыми брюками и ремнем талии.

Похоже, что сначала Калина попросту не поняла, почему капитан вдруг так повел себя. Решила, что единственной целью его было действительно убедиться, что перед ним девушка, а не парень. Только поэтому так безропотно позволила расстегивать и осматривать себя. Но потом… потом у нее уже не хватило силы воли одернуть верзилу-офицера.

Так и стояла, запрокинув голову, словно карлик перед огромной статуей, и, завороженно всматриваясь в его лицо, безучастно ожидала, чем кончится этот его сугубо мужской порыв.

— …Неужели прямо здесь?… — проговорил Беркут совершенно не то, что нужно было сказать сейчас. И нервно облизал губы, чувствуя, что во рту у него все покрылось соляной коркой жажды.