Вук Драшкович - Ночь генерала Страница 28

– И тогда я подсунул тебе Николу Калабича, и мышка привела кошку к норке!

– Я не верю тому, что вы говорите о Калабиче. Мне кажется, это сделали англичане.

– Англичане? О каких англичанах можно говорить, когда есть я, настоящий гений!

– Это они в сговоре с Тито. Калабич не знал, что гвардейцы были вашими людьми. Он был уверен, что этот отряд организовали англичане при согласии Карделя.

– Так почему же он тебе об этом ничего не сказал? Зачем ему было скрывать от тебя это?

– Потому что он хотел меня обмануть. Он хотел выманить меня на какое-нибудь плоскогорье, куда мог приземлиться британский самолет, который вывез бы меня из страны. Никола не решался мне этого сказать, потому что знал, что я не согласился бы бежать отсюда. Калабич был жертвой заговора, а вовсе не одним из его звеньев. Впрочем, он ведь и погиб той ночью. Я видел это своими глазами. И он никогда не был в ваших руках.

– Поздравляю, Дража, – издевательски проговорил Крцун. – Ты ошибся в выборе профессии. Из тебя вышел бы хороший автор детективов. Ладно, давай подписывай, – он протянул ему уже исписанный лист бумаги и ручку.

«Прошу Президиум Народной скупщины ФНРЮ помиловать меня и отменить справедливую смертную казнь, обещаю…»

Генерал даже не стал дочитывать до конца. «Интересно, – подумал он, – как это им удалось так достоверно подделать мой почерк. Он поднес бумагу ближе к глазам, как будто хотел ее обнюхать. Да, действительно, очень похоже на его руку. Если сейчас подпишусь под этим текстом, мне и самому будет трудно заметить разницу».

– Подписывай, чего раздумываешь? – нетерпеливо вырвалось у Крцуна.

– Мне ваше помилование не нужно. Я требую свидания с женой.

– После того, как подпишешь. Без этого ничего не выйдет. И что ты так спешишь, Дража? Подпиши и будешь с ней видеться часто. Мы тебя тогда не расстреляем. Маршал дал слово, а его слово верное.

– Никогда. Уходите отсюда. Мне не нужно помилование. Не нужно мне и свидание с Елицей.

– Может, ты, кобель, еще потребуешь, чтобы я привел к тебе Наталию?

– Вон! – он вскочил с кровати. – Убирайтесь вон! – По его голосу чувствовалось, что он оскорблен.

– Ну, если ты считаешь ниже своего достоинства обращаться к Президиуму Народной скупщины, ты можешь сочинить письмецо маршалу. Вот, примерно, так: «Дорогой товарищ Тито, великий гений и величайший маршал, признаюсь, что я шпион буржуазной Америки и что сотрудничал со всеми оккупантами, нижайше прошу тебя…» Эх, мать твою, какой же я умный! – искренно восхитился Пенезич самому себе. – Я же просто гений! Ты глуп как пень. Слушай и пиши, что тебе диктует умный человек, генерал. И решайся поскорее, пока у меня не прошло хорошее настроение и пока сюда не привели Калабича!

– Я уже обо всем подумал, – ответил Дража, разрывая на клочки прошение о помиловании. – Сжав в кулаке обрывки, он бросил их в лицо Пенезичу.

Пенезич, которому комок бумаги попал в глаз, от неожиданности сделал шаг назад, испуганно оглянулся по сторонам. Генерал, не обращая внимания ни на изумленных охранников, ни на их винтовки, подошел к Пенезичу и дал ему пощечину.

– Пошел вон, босяк! – прогремел его голос.

Тут же сильные руки охранников схватили его, и от этого рывка очки свалились на пол. Пришедший в себя от неожиданной пощечины и унижения, Крцун ударил носком сапога генерала в живот и тут же кулаком в бровь. Тонкая струйка крови поползла вниз по щеке.

– Бандит, четник, ты проклянешь тот час, когда тебя мать родила! – Он ногой наносил удар за ударом по телу Дражи, распростертому на полу, в то время как охранники заламывали и связывали ему руки. – Ты, гад, меня бить, рвать и портить народные документы и народное имущество! – Пенезич нагнулся и поднял с пола смятые клочки бумаги. – Жри, враг народа! – он попытался запихать Драже в рот комок бумаги, но тот крепко стиснул зубы. – А не хочешь жевать, придется подобрать с пола языком, – Крцун начал рвать куски бумаги в мелкие клочки и посыпать ими пол вокруг дырки в полу, служившей туалетом.

– Тащите бандита сюда, – приказал он охранникам. – Пусть ртом соберет каждый кусочек народного имущества.

«Господи, Боже мой, убей меня сейчас, не дай этим скотам наслаждаться моим унижением, – молился он про себя, пока они тыкали его носом в вонючую дыру. Как я хочу умереть сейчас же, пусть их преступление будет всем видно. О, Боже мой, о, Господи…»

– Подыхай в дерьме. Зови своего Трумэна и де Голля, да еще и эту скотину, короля, пусть-ка они тебе сейчас помогут! – визгливо кричал Крцун, но Дража его не слышал.

– Готов! Не дышит больше, товарищ генерал! – крикнул один из охранников.

– Облейте бандита водой! И не убирайте его отсюда.

Струя воды из крана, ударившая в голову, быстро привела его в чувство. Он задыхался.

Кровь сочилась из разбитого носа. Сквозь застилавшую глаза мглу он видел, как Крцун вытирает об одеяло подошву сапога.

– Ты прекрасно выглядишь, – воскликнул Пенезич. – Бора, беги к начальнику тюрьмы за фотоаппаратом. Пошлем генералу де Голлю снимок его товарища по академии… Стой, Бора, – передумал он в тот же момент. – Срочно приведи сюда Николу Калабича. Пусть-ка два бандита посмотрят друг другу в глаза.

Крцун с сигаретой в зубах стоял над распростертым на полу Дражей, наблюдая за реакцией своей жертвы. Ловил взглядом выражение глаз, гримасы лица. И ждал, не скажет ли он что-нибудь.

– Мне кажется, генерал, ты не понял моих слов. Сейчас товарищ Бора приведет сюда Николу Калабича!

Дража старался скрыть взгляд, он не хотел, чтобы была видна горечь, поднявшаяся из глубины его души. «Я лгал, – думал он, – и обманывал сам себя. Я ведь знаю, что он меня предал, но все равно ищу все возможные и невозможные оправдания и аргументы. А теперь этот страшный человек сможет ликовать. Командир моей гвардии увидит меня в таком положении, и я увижу его. Позор, позор для меня, позор для него и наслаждение для Крцуна. Боже, зачем ты не хочешь взять меня к себе? Закрою глаза и даже не посмотрю на гада. И не скажу ни слова».

– Калабич тебя предал, а сейчас я прикажу ему тебя убить, – язвил Пенезич. – Он это хорошо умеет, твой батька Пера… Только он не просто заколет тебя ножом, а сначала воткнет его тебе в ушко, потом в нос, потом штыком в глаз! Эта ночка покажется тебе длинной, и ты будешь молить Бога, чтобы поскорее наступил рассвет, мать твою велико-сербскую!

– Товарищ генерал, бандит доставлен! – часовой втолкнул в камеру какого-то заключенного.

– Идиот, мать твою, это же не он! – заорал на часового Крцун. – Как тебя зовут, оккупантский прихвостень? – обратился он к заключенному.

– Никола Тарабич, – ответил тот дрожа. В крестьянской одежде, обросший бородой, он испуганно оглядывался по сторонам.

– Я приказал тебе доставить Николу Калабича, а не Николу Тарабича, – снова рявкнул он на часового. – Кретин, у тебя мозгов не больше, чем у сороки.

– Товарищ генерал, мне послышалось, вы сказали привести Николу Тарабича. Кроме того…

– Заткнись, дурак! Ты что, не знаешь, идиот, что Никола Калабич в четверке?

– Я знаю, что в четверке, товарищ генерал, – улыбнулся часовой. – Я ошибся… сейчас я сбегаю за ним.

– Ладно, хватит, – отмахнулся Крцун. – Нет большой разницы, тот или этот. Все они одинаковые, мать их за ногу. Стоит заглянуть им в глаза, сразу видно… Хитрые у тебя глаза, земляк, и недружеские, – шагнул он к крестьянину. – Ух, брат, ну и несет же от тебя, как от хорька, – он тут же сделал шаг назад.

– Мы с тобой земляки, ты вроде бы из Кремана.

– Так точно, но только не я сам, а мой отец, господин офицер, – крестьянин мял в руках шапку, колени его дрожали.

– Господин твою мать на сеновале драл, свинья кулацкая! Я для тебя товарищ. Товарищ генерал, товарищ министр. Ясно?! – заорал Крцун.

– Ясно, товарищ… э-э… товарищ министр и товарищ генерал!

– А кем тебе приходятся те Тарабичи… тот поп, который все наперед знал?

– Мы одна семья… это… ну, мы из одного рода, товарищ министр и товарищ генерал.

– А ты веришь в эти пророчества попа Тарабича?

– Верю… народ верит и… это… люди говорят, что он не ошибся, господин… простите, товарищ генерал и… товарищ генерал… – запутался заключенный.

– А этот твой дед… дед или прадед, хрен его знает… он предсказал нашу славную революцию, победу товарища Тито и партизан, победу справедливости и равенства… Скажи-ка мне, Тарабич, написано ли про генерала Слободана Пенезича-Крцуна в книге этого попа?

– Не знаю, товарищ генерал и товарищ министр.

– Как это не знаешь, мать твою кулацкую?

– Я не умею ни читать, ни писать.

– Все ты умеешь и все ты знаешь, курва деревенская, – покрутил головой Пенезич. – Ты знаешь это говно бородатое? – он показал на Михайловича.

– Не знаю, – крестьянин опустил глаза.

– Врешь, бандит! – заорал Крцун. – Подойди поближе и посмотри.