Иван Чигринов - Свои и чужие Страница 29

— Результаты? — усмехнулся Зазыба и почесал в затылке, явно пытаясь таким образом смягчить впечатление от своей усмешки. — Знаете, есть такая прибаутка: убить зайца не убили, а шуму много наробили.

— Даже так?

— Нет, я не в том смысле, — спохватился Зазыба. — Я говорю, что… Одним словом, эшелон вам не тот попался. Четыре вагона с мукой. Даже никого не напугали.

— Но ведь паровоз повредили?

— Это так. А вот если бы ещё и немцев… А то муку они заставили нас перевезти в Белынковичи на станцию, этим все, сдаётся, и кончилось. <

— Ничего, другой раз лучше прицелимся.

— Да уж надо бы…

— А что люди там говорили?

— Большинство склонялось к тому, что мина осталась ещё от Красной Армии.

— Можете говорить теперь, что это не так.

— Я и сам подумал — не иначе кто-то нынче подложил её, эту мину, под рельс. Прямо на душе легче стало. А накануне ещё Захар мне шепнул — мол, ждут тебя в Гонче. Потому я и подумал, что диверсия местная. Во всяком разе, начало есть.

— А теперь — лично вам задание.

— Какое?

— Не волнуйтесь, старостой в Веремейках вам не быть. Слишком известный вы человек, чтобы использовать вас на такой должности. Тут может и наоборот получиться, односельчане ваши небось сразу подумают — раз красный орденоносец пошёл на службу к немцам, так, считай, все пропало, нет возврата Советской власти. Ну, а дальше как нам быть с вами, покажет время. Бог не выдаст — свинья не съест. Так, кажется, говорят?

— Так.

— Я вот что имею в виду, говоря про задание. Оно не совсем конкретное, но… Словом, райком партии собирается провести во всех населённых пунктах накануне седьмого ноября, как и до войны, торжественные митинги. В Веремейках за проведение митинга будете отвечать перед райкомом вы, Денис Евменович. Подумайте также, кого поставить у вас старостой. Надо либо опередить с этим немцев, либо уж тогда, как они сами надумают проводить выборы, выдвинуть выгодную для нас кандидатуру. Словом, человек для подобного дела нужен серьёзный и надёжный. Есть у вас в деревне такие?

— До сих пор был один, но…

— Тоже к немцам потянуло?

— Нот, просто помер.

— А-а… А я не знал его? Зазыба назвал Вершкова.

— Нет, о таком не слышал. Но вы все-таки подумайте ещё, кому можно довериться. Да не очень сужайте круг поисков. Надо учитывать, что в военное время человек стоит большего, чем про пего до сих пор думали.

— Добра.

— Ну, а полицейский? Что он за человек? Видать, подлюга, раз сам напросился в полицию?

— Вы о Браво-Животовском?

— Фамилии не помню, но о том, что сам пошёл в полицию, нам известно. В конце концов теперь не в фамилии дело. В человеческой сущности.

— Сущность его поганая, — сказал Зазыба. — Правда, он все ещё будто в нерешительности живёт. Открыто ничего плохого в деревне не делает. Однако службу несёт исправно. Думаю, что он-то и есть в Веремейках глаза и уши бабиновичского коменданта. Мне довелось как-то остаться с ним один на один, на совещание ехали в Бабиновичи, дак поговорили немного. Опасный тип. Кроме того, обыкновенный хитрюга, доложу вам. Мужики наши говорят, что признавался по пьяной лавочке — в гражданскую служил у батьки Махно, а потом все время заметал следы. Вообще-то он не здешний. У нас появился уже чуть ли не в конце двадцатых годов. Ну и пошёл в примаки к одной солдатке, её прежний муж тоже в гражданскую в Красной Армии воевал.

— Придётся за этим вашим…

— Браво-Животовским.

— Вот так имечко!…— покрутил головой секретарь райкома. — Видать, не только человеческий ум изобретал такое сочетание, не иначе нечистая сила тоже постаралась. Так придётся за этим Браво-Животовским последить, а там, если не одумается, и…

— Надежды нет, чтобы одумался. Вот если бы фронт в обратную сторону покатился…

— Ну, тогда они все иначе себя поведут. Все побегут к нам, конечно, кому не поздно будет, если кровью себя не замарают. Но пока наши все ещё отступают, на это рассчитывать не приходится.

Все было переговорено, и Манько поднялся со скамеечки.

— Словом, Денис Евменович, — закончил он, уже стоя, — подпольный райком хочет, чтобы вы по-прежнему оставались в Веремейках хозяином положения. Может, даже в большей степени, чем до сих пор.

— Хозяином — не хозяином, однако… Добра, я вас понимаю.

— И вот ещё что, Денис Евменович…— Опустив голову, секретарь райкома помолчал немного, потом поднял глаза на Зазыбу — переносица у него была тонкая, и от этого, казалось, что глаза на лице слишком близко посажены, — и уже не отводил их до конца. — Нас тревожит немного ваш сын.

— Как это? — беспокойно дёрнул плечами Зазыба.

— Очень не хотелось бы, чтобы он натворил глупостей.

— А-а, вот вы о чем.

— Ну, что раньше было, теперь вспоминать поздно. Степень его вины тоже, считай, не установлена, и вряд ли надо это делать. Я уже говорил — придёт время, и во всем, что было не так, разберутся. А теперь — камни из-за пазухи вон! Теперь важно не дать человеку шатнуться куда не надо. Одним словом, Денис Евменович, вы — отец его, и вам за него отвечать.

— Да уж так, — кивнул Зазыба, вспомнив, что сам не однажды думал об этом.

— Разумеется, — рассуждал дальше Манько, — предатели — они тоже различаются в общей своей массе. Одно дело, когда изменником становится человек неграмотный. Недаром же товарищ Ленин говорил, что неграмотный человек аполитичен. Собственно, с него, может быть, и требовать нечего. Хотя, с другой стороны, предательство никому не прощается. Иное дело, когда человек образован. От его измены общество получает куда больше вреда. Ну, а ваш сын, ко всему прочему, — человек пишущий.

— Я скажу ему.

Зазыбова готовность как будто смутила секретаря райкома. Он побуравил его своими тёмными глазками, потом решительно подытожил:

— Нет, этого делать не нужно. Пока ещё рано. Говорите с ним от своего имени, как отец и советский патриот. Но не исключена возможность, что придёт время — и подпольный райком обратится и к нему.

— Тогда, может, и Чубарю не говорить про вас?

— Почему же? Чубарь — дело совсем иное. Чубаря мы знаем. Наоборот, наведайтесь к нему в Мамоновку, передайте, что видели меня, что с возвращением в район партизанского отряда ему надлежит вступить туда бойцом. Ну, а теперь прощайте, до следующей встречи, мне уже пора.

Манько быстро сунул Зазыбе руку на прощание, но до порога, до которого было всего два или три шага, не проводил.

Когда Зазыба вышел из бани, Захар Довгаль стоял во дворе за сторожа.

— Покуда ты там разговаривал, — сказал он приглушённо, — тебя ограбили. Лодку взял кто-то. Я даже в потёмках не разглядел, что за человек. А выходить напоказ не решился. Придётся тебе, Денис, бродом идти. Переезд небось знаешь?

— Который?

— А хоть нижний, хоть верхний.

— До нижнего вроде ближе будет?

— Не очень, но ближе. Я б тебя проводил туда, показал, как у нас тут тропка идёт под обрывом, но сам знаешь — человек пока ещё на моей ответственности. Ну как, поговорили?

— Спасибо тебе. Вовремя вызвал, а то уж тоска одолевать стала.

Захар Довгаль зря тревожился, хоть и в сплошной темноте, но Зазыба не сбился со стёжки, которая по извилистому берегу привела его к нижнему переезду. Когда-то возле этого переезда Зазыба встретил белынковичского учителя Степана Мурача. Хорошо они поговорили по дороге в Белую Глину, и теперь Зазыбе подумалось, что напрасно потерял он из виду полезного человека: хоть Белынковичи, как говорится, не за горами, но по какой причине кинешься искать бывшего пленного?

Несмотря на то что оккупационные власти дали разрешение начать учебный год, в Веремейках школу пока что так и не открыли — не хватало учителей. Сначала Зазыба ещё надеялся, что из Новозерновского лагеря вот-вот вернётся в деревню Бутрыма, довоенный директор. Но надеялся зря. Никто из крестьян не собирался посылать ребят в школу: хватало для каждого дел по хозяйству.

Вспомнив теперь про Мурача и Бутрыму и про то, что в Веремейках в это лето навряд ли удастся наладить учение, Зазыба вспомнил также ещё об одной вещи, а именно, — как он, приехав домой после беседы с Мурачом, подбивал взяться за учительство в Веремейках своего Масея.

— Нет, — покачал тот головой, — такое дело уже не для меня. Да и как же ты, батька, надумал мне это предложить? То иной раз уговариваешь, чтобы я не очень лез в разговоры с мужиками, а то вдруг — дети? Неужто ты думаешь, что с ними я буду говорить на птичьем языке да разные сказочки рассказывать? К тому же и немцы от меня сразу потребуют, чтобы в первую очередь вспомнил, где я до сих пор пребывал. Словом, ты, батька, не все продумал, если решился сделать из меня учителя. Лучше уж я буду пока что на правах обычного тунеядца.

Признаться, сегодняшняя беседа с секретарём подпольного райкома о Масее была для Зазыбы неприятной — чувствуя резонность опасения, которое тот высказал, Зазыба вместе с тем ощутил вдруг внутреннее сопротивление, хотя видом споим выразил полное согласие. Это было уже что-то новое по отношению к Масею, и, может быть, оно появилось потому, что неожиданно вмешалась в дело другая сила. Зазыба понимал теперь, что надо снова обсудить все в семейном кругу, иначе Масеево упрямство и вправду может плохо для него обернуться.