Виктор Бычков - Вишенки в огне Страница 29

– Сейчас идём на восток, будем догонять любую воинскую часть. Пристанем к ней, встанем на котловое довольствие, довооружимся и – в бой! Только так и никак иначе! Вам ясно?

– Так точно! – прозвучало на опушке леса приглушено, но слаженно, чётко, твёрдо, уверенно, так, как и подобает быть в армии.

– В таком случае: нале-во! На восток шагом – марш!

Шли быстро, стараясь особо не шуметь, чутко вслушиваясь в лесную тишину. Впереди шёл Агафон.

– Командир, не обижайся, но леса в Белоруссии не особо-то отличаются от наших, сибирских. А это для меня – дом родной. Тут уж я поведу вас.

– Ты бы, лесная душа, поискал что-нибудь из съестного, – Андрей Суздальцев догнал Агафона, пристроился к его спорому шагу.

– Могу, – не останавливаясь, ответил Куцый. – Вон их сколько летает, ползает, бегает, скачет. Лови любое и приятного аппетита.

– Нет уж, спасибо. Особенно за тех, что скачет и ползает. Я лучше бы к дороге поближе да у тех, кто едут, взял бы, отобрал, заставил поделиться.

– Верно, командир, – поддержал Суздальцева Агафон. – Дело говорит Андрюха: есть-то хочется. Давай к дороге, может что-нибудь и добудем? У нас ведь даже котелка солдатского нет.

Можно было бы на полях хотя бы картошки да грибов в лесу вон сколько: ешь – не хочу. Ну не жарить же на костре грибы. Здоровый мужик от них только ослабнет.

Кузьма мгновение сомневался, но потом тоже согласился с товарищами. Практически, с позавчерашнего вечера, когда на переправу прибыли, ещё и маковой росинки во рту не было. Кое-что из продовольственного пайка оставалось в танке, да кто об этом подумал, когда покидали боевую машину? Ещё в мирное время бойцы не раз шутили: «Солдат без еды – это не боец, не солдат, а голодный хищник. А голодный хищник – он страшен и опасен». Да и сам Кузьма уже изрядно проголодался, только никому не говорил.

Сколько ещё идти вот так, в одиночку? Кто его знает, а он командир, обязан думать и о питании подчинённых.

– Давайте ближе к дороге, там могут быть населённые пункты или ещё что.

И правда. На краю леса стояла небольшая, хаток около двадцати, деревенька, хуторок. Несколько домом, что ближе к центру, горели, остальные пригнулись соломенными крышами, прикрылись садами, застыли в тревожном ожидании.

У второго от леса дома высился колодезный журавель, методично снующий вниз-вверх.

Накатанная колеями дорога уходила из деревни в лес. Видны были тенты крытых немецких грузовиков, доносились голоса людей, стрекот мотоциклов, ржание лошадей.

Солнце уже село за лесом и сама деревня, подступы к ней укрывались тенью, переходящей в вечерние сумерки.

– Командир, я – в разведку. Можно? – Агафон не отрывал глаз от деревни, жадно втягивая в себя вечерний воздух. – Только мне нужен помощник, так будет надёжней.

Из – за хаты выкатилась бронемашина, за ней – вторая, отъехали метров на десять-пятнадцать, встали рядом в направление леса, двигатели заглушили. Водители вышли, вернулись обратно в деревню. Тотчас на смену им пришёл солдат, вооружённый винтовкой, стал бродить перед бронемашинами, время от времени бросая взгляд в сторону леса.

– Часовой, – прошептал Агафон, прижавшись к сосне. – А мы зайдём со стороны поля через сады, и подойдём к ним из деревни, оттуда нас не ожидают.

– Пойдёте вместе с Андреем. Мы с Кирюшей будем ждать вас на дороге в лес сразу на въезде.

Суздальцев с Куцым отползли в лес, винтовки отдали товарищам, взяли с собой штыки, по одной гранате и пистолеты. Попрощались.

– Ждите! – и растворились в темноте леса.

Сначала ползли по картофельным бороздам среди ботвы, затаились за огромной грушей, что свесила старые ветки почти до земли сразу за хлевом. Посреди двора стоял самодельный, из досок, накрытый стол. Вокруг на чурочках и ящиках сидели немцы, ужинали. По бокам на столбиках висели две автомобильные фары, освещали двор и стол. То и дело ужин прерывался здоровым мужским хохотом. В углу двора на перекладине лестницы висела задушенная собака.

– Сначала снимем часового на выходе, понял? – зашептал на ухо Агафон.

Переползли через межу соседнего огорода, сместились ближе к бронемашинам, что на выезде из деревни. И вовремя. Видно было, как менялись часовые. Старый часовой опрометью кинулся в деревню, наверное, спешил на ужин, а вслед ему ещё долго смеялся сменщик.

Вот часовой справил нужду на колесо машины, облокотился к борту, достал сигареты, зажигалку, стал прикуривать, уткнув лицо в ладони.

Агафон в это мгновение метнулся от плетня, вогнал в грудь часовому штык и тут же, не дав упасть, оттащил немца в сторону огорода, где только что лежали они с Андреем.

– Проверь кузова в машинах, – велел Андрею.

– А может, угоним машину? – глаза Суздальцева блеснули в темноте.

– Не стоит. Что мы с ней делать будем? Только шуму наделаем.

В кузове первой машины лежали три солдатских ранца. Нащупав в них консервные банки, Андрей передал их Агафону, принялся за другую машину.

– Пусто, а пулемёт с патронами – вот он, стоит как миленький, – зашептал сверху Андрей.

– Давай его сюда.

Сложив содержимое трёх ранцев в один, Куцый приказал товарищу дожидаться его здесь, у машин.

– Дай мне свою гранату, – попросил Агафон. – Сейчас я им пожелаю приятного аппетита, сволочам!

Взяв пулемёт, Куцый исчез в темноте.

Андрей замер, прижавшись к машине, ожидал. Сначала он услышал один за другим два взрыва гранат, потом затарахтел пулемёт. Крики, взрывы, выстрелы наполнили летнюю ночь.

Горела крытая тентом машина, и в свете вспыхнувшего пожара бежал рядовой Куцый.

– Уходим! – успел крикнуть на ходу товарищу, увлёкая его в сторону от дороги, в темноту.

А позади вспыхивали фарами машины, гремели выстрелы, доносились команды на чужом языке. Уже в лесу, когда встретились с Кузьмой и Кирюшей, видели, как немцы кинулись, было вслед за ними, но сунуться в лес побоялись. Ещё с полчаса постреляли, и стало затихать.

Отошли от этой деревеньки подальше, углубились в чащу, выбрали место для ночлега.

– Расскажите, как это вы так осмелились всполошить их? – аппетитно уплетая немецкие консервы с галетами, поинтересовался Федя Кирюшин, то и дело отмахиваясь от комаров.

– Не-е-ет, – ответил Агафон. – Это они нас так торжественно проводили: салютовали в нашу честь. Как узнали, что в лесу дожидается голодный Федька Кирюшин, продуктов сумку положили, привет пламенный передали, пожелали счастливой дороги.

– Ага, – добавил и Андрей. – Просили ещё заходить, как проголодаемся. Видишь, даже следом бежали, хотели на дорогу дать, да мы, дураки, отказались: тяжело нести было.

Спать легли под елью на мягкой подстилке из старых иголок, тесно прижавшись друг к другу. Кузьма назначил очередность смены часовых, определив на каждую смену по одному часу.

Утром недосчитались Феди Кирюшина: исчез! Винтовка, пистолет, часы Кузьмы, по которым ориентировались часовые, лежали на месте, а его не было!

Куцый тут же кинулся на поиск, однако через минут десять вернулся один.

– Следы ведут обратно к деревне. Ушёл, гад! Может, догнать? Я это мигом! На росной траве следы прекрасно читаются. Отошёл от стоянки метров сто, а потом побежал. Но я достану! Не должна эта гнида нашу землю топтать, грёба душу мать! Не имеет права! Наверное, и эти, что вели немцы, тоже такие же Кирюши? А, командир? Что скажешь? Как это вы такого гадёныша пригрели в экипаже?

– Остынь, Афоня, – Кузьма и сам был поражён не меньше товарищей.

– Вот тебе и «Господи, помоги!», – Суздальцев крутил в руках пистолет Кирюшина, смачно сплюнул. – Твою мать! Кто бы мог подумать? Такие как Пашка Назаров погибают, но не сдаются, а этот… Век бы не подумал на Кирюшу, а, поди ж ты…

Искать Кирюшина не стали.

– Бог ему судья, – рассудил Кольцов. – Конечно, на душе, как собаки нагадили, а так… Ума не приложу: как такие появляются среди нас? Вроде, с первого дня с нами в экипаже. С одной чашки, так сказать, а вот видишь, не разглядели.

– Зря он так, Кирюша, то есть, Фёдор, – молчавший до этого Андрей заговорил, уставившись куда-то в чащу. – Мы же обязательно победим, вернёмся сюда, и спросим и у Кирюшина, и у тех, что сами поднимали руки, брели потом по дороге. Я не верю, ребята, что во всех одновременно закончились патроны, не-ве-рю. Да, окружили; да, пока их верх. Но у тебя же есть штык, наконец, кулак, как говорит Агафон. Почему не дрался до последнего? Почему не стрелял? Почему не грыз горло зубами? Что, надеешься отсидеться? Спасти свою вонючую жизнь за счёт жизней таких как Пашка Назаров? И что ты за солдат после этого, что за воин, что за защитник, если вместо тебя другие люди должны исполнять твой воинский долг, твои обязанности? Почему за свою жизнь не взял несколько их жизней? Что, слабо? В моём роду, у нас, на Сталинградчине, не принято просить пощады, поднимать лапки кверху. Бывало, сойдёмся с соседним колхозом, так пожарные только водой разнимали, так дрались. А тут не соседний колхоз напал, понимать надо. Тут страшнее, но и не честь колхоза своего отстаиваешь, а честь целой страны, Родины нашей. А она ведь не только моя, но и твоя, а ты лапки кверху? Сука! Не прощу таким людям, никогда не прощу! Вот только из – за таких мы и отступаем.