Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди Страница 29

— Плетни поправляете? — поздоровавшись, спросил он у Аполлона.

Тот через силу улыбнулся, стараясь показать свое доброе расположение.

— Знытца, куда направляетесь всем советом?

— Пришли немного помешать твоей работе, — отвечал Андрей, выпуская густую струю дыма и втаптывая окурок в присохшую грязь переулка.

— Знытца, не пойму, Андрей, о чем ты…

— Понять не хитро: по распоряжению власти пришли С обыском, — будто о чем-то мало касающемся Аполлона, пояснил Андрей.

— Толку мало обыскивать: все на виду! — развел руками хозяин.

Ванька остановил его:

— Нам, Аполлон Петрович, только для вида. Было бы оправдание к другим заходить с обыском. К тому же и высшая власть будет знать, что выполняем ее приказ.

Гашка заметила, как Ванька подморгнул при этом Филиппу, но отец этого, видать, не заметил.

— Да я не против власти. Без властей жизни не устроишь. Раз нужно, то и пойдемте… — Аполлон насколько мог широко улыбнулся и, отбросив в сторону топор, проворно прошел в ворота.

От одного амбара к другому, от конюшни к сараям водил он Филиппа, Андрея, Ваньку и милиционера, стараясь указать самые удобные уголки, где можно было бы спрятать зерно, но где его не было. Он божился и клялся, что под землей нет у него хлеба, и верил, что слова его почитают за правду. Даже сам верил в них!

Когда обыск закончили, все остановились посреди двора.

— Что есть — все в амбарах, а больше ни зерна, — чувствуя, что беда минула, с запалом проговорил Аполлон.

— А если найдем? — испытующе глядя на Аполлона, спросил Андрей.

— Не найдешь, Андрей! Голову даю на отсечение — не найдешь! — стоял на своем хозяин.

— Дешевая же твоя голова. За брехню и отрубить ее не жалко, — укоризненно усмехнулся Андрей.

— Довольно с ним в куклы играть, Филипп. Бери ее, — указал Ванька на лопату, стоявшую у высокого крыльца.

Гашка, все время остававшаяся на месте, видела, как все прошли через калитку в огород, но отец, шедший позади, остановился на полдороге к терновому кусту…

Первым начал копать Филипп. Гашка услышала, как в доме пронзительно вскрикнула мать и, хлопнув дверью, выбежала в огород. Милиционер взял ее за руку, но она, порываясь к терновому кусту, кричала:

— Разбойники, грабители! Вы его туда ссыпали, что пришли забирать?

И опять Гашка увидела отца, потупленно стоявшего на прежнем месте. Щемящая боль сдавила ей сердце. Это она была виновата в горе, какое переживали сейчас родители. Ей и не представлялось, что все при обыске будет таким обидным, тяжелым и для отца и для нее самой. Хотелось броситься туда, к терновому кусту, вырвать у Филиппа лопату, сказать ему, что у него нет души, что он только притворялся ласковым, что она сделала непростительную ошибку… Но на это у нее не хватило сил, решимости. Чтобы не видеть всего, что там делалось, чтобы не видеть омертвело стоявшего отца, не слышать рыданий матери, она бросилась в канаву и, уткнувшись лицом в ладони, горько заплакала. Но и сюда долетали крики матери:

— Чумы на вас нет! Бог пошлет ее! Упросим его, небесного!

— А мы не боимся чумы! Нам сеять надо, а вы, гады, хлеб в землю, как суслики, позарывали! — донесся голос Андрея.

— Не реви, как белуга, не разжалобишь!.. — Это Филипп крикнул матери, и Гашка заплакала еще горше.

Хвиною, державшему последние дни связь со станисполкомом, советом было поручено новое дело: немедленно отвезти Сергеева в станицу в распоряжение Ивана Николаевича Кудрявцева.

Вызванный в совет рано утром, Хвиной сидел на табурете в стороне от стола и со злобной сосредоточенностью слушал, о чем разговаривали Филипп, Андрей и Ванька, которые пришли сюда значительно раньше него.

Ванька сидел на председательском месте за столом. Перед ним лежала четвертушка бумаги, и он нетерпеливо нацеливался на нее ручкой.

— Ну, говорите же, как писать в сопроводиловке: за что мы этого хлюста выпроваживаем из Осиновского?

Филипп и Андрей, сидя по бокам на низких венских стульях и поглядывая друг на друга, задумчиво улыбались. Они и в самом деле не могли придумать, как бы получше написать препроводиловку на Сергеева. После того как в яме у Аполлона было найдено шестьсот пудов пшеницы, настроение у них было хорошим, хотелось пошутить…

— Пиши, Иван, как-нибудь так: на тебе, боже, что нам не гоже… — усмехнулся Филипп.

— Напиши, Иван: «Спасибо за дареного коня, но мы разглядели, что зубы у него съедены да и везет не в ту сторону…» — сказал Андрей.

— В кулацкие дворы тянет… Напролом лезет туда, — добавил Филипп, и все рассмеялись своей неизощренной, грубоватой находчивости. Только Хвиной по-прежнему оставался злым и не обронил ни слова.

Перестав смеяться, быстро решили, что никакой препроводительной на Сергеева вообще не стоит писать. Пусть лучше Андрей по-свойски напишет, что надо, товарищу Кудрявцеву.

— Правильно. Так будет лучше. Иван Николаевич умнее нас, посовещается с кем надо, в станкоме и решат, как разговаривать с окрисполкомом, — сказал Филипп.

И только теперь Хвиной разжал рот:

— Может, вместе с подкулачником и кулака отвезу в станицу?.. И лошадей не гонять лишний раз по грязи, да и мне можно бы подыскать более подходящую работу… Весеннюю…

Совет помещался в бывшем церковном доме, где раньше жил поп. Теперь поп с домочадцами разместился во флигеле, около самой церкви. Здесь совету удобно было, потому что при доме находилась большая конюшня, каретный сарай, колодец с добротным срубом и большое корыто для водопоя. Видя в окно, что конюх поит серую кобылу, Хвиной добавил:

— А ежели так, то запрягать надо не серую, а рыжих…

— Ты, кум Хвиной, наверно, не знаешь, что это Гашка открыла нам яму с пшеницей, — тихо заметил Андрей, оторвавшись от письма, которое только что принялся писать Ивану Николаевичу.

— Гашка — одно, а Аполлон — другое.

— Он ей отец. Этого, батя, не надо забывать, — вмешался Ванька. — Она нам доброе, а мы ей — дурным в ответ?..

Этого нравоучения Хвиной не смог перенести. Поднявшись с табурета, он бросил сыну:

— Чушь мне не мели! У Яши Ковалева тоже был отец!.. А потом запомни, что вот эти руки скосили и перемолотили на Аполлоновых токах не одну тысячу пудов хлеба! Что ж ты, жалуешь Гашку в генералы, а мне и полковника не даешь?! — и вытянутые руки Хвиноя задрожали почти над самым столом.

— Разберемся, кум Хвиной, и с тем, о чем ты сейчас… Повремени немного… Разберемся.

И Андрей снова принялся за письмо, а Хвиной, решительно натянув треух, пошел помогать конюху запрягать кобылку. Письмо ему вынес сам Андрей и посоветовал:

— Ты кум, сначала заезжай домой за винтовкой… Хоть бандиты и притихли, но все же ухо надо держать повострее. Может, Сергеев не захочет в дроги садиться, так ты построже с ним… И тут винтовка не будет помехой… Зря-то ею не размахивай, а все-таки пусть он видит…

— Как сумею, так и сделаю, — сказал Хвиной, которого не покидало сердитое настроение. С таким настроением он въехал через час во двор Аполлона, слез с дрожек, поправил винтовку и уставился на хозяина.

— Опять зачем-то приехал? Опять что-то заберешь со двора? — негромко спросил Аполлон.

— А ты думал, что я пшеницу назад привез? — ощетинился Хвиной.

— Знытца, я не такой дурак, чтобы так думать! Что надо?

— Постояльца выкуривай из дома и грузи на дрожки, я его оттарабаню в станицу, чтоб духом его тут не пахло.

— Из-за этого у нас спору не будет. Я, знытца, сейчас тебе его со всеми пожитками… — И Аполлон заспешил в дом.

Скоро на пороге появился Сергеев. Узнав, по чьему распоряжению и куда его решили отвезти, он начал кричать на весь двор:

— Грубияны! Позорите советскую власть! Беззаконие творите!

Лицо его с еще заспанными глазами побелело, а лысина стала красной. Он забежал в дом, вернулся с номером газеты «Беднота» и, размахивая ею, принялся кричать еще громче:

— Это орган ЦК партии большевиков! Тут про вас, анархистов в хлебозаготовках, вот что пишут…

Но Хвиной уже успел подвязать серой кобылке покороче хвост, чтобы грязью не забрызгивало, и, считая, что готов в дорогу, не стал слушать.

— Эти, что выпроваживают тебя из хутора, тоже читали газету, — резонно заявил он. — Сам я — чистокровная беднота, и ты, мать твою не замать, не задавай мне загадки, а живо садись вот сюда!

И он так ударил кнутовищем по полсти, разостланной на дрожках, что она задымилась пылью, а серая кобылка вскинула голову и сильно прижала маленькие уши.

— Садись, садись! Не упорствуй, — хлопотал Аполлон. — Вот твой полушубочек… Петровна, знытца, неси скорей чемоданчик, сними со стены его полевую сумку!

Через минуту Сергеев уже сидел в передке дрожек со своими легкими пожитками. Минутку помолчав, он вдруг набросился на стоявших около дрог и Хвиноя, и Аполлона, и Петровну: