Антон Кротков - Воздушный штрафбат Страница 3

Лямин не верил своим ушам. Он много слышал о пехотных штрафбатах, но об авиационном подразделении такого рода — впервые.

— Вы понимаете, Лямин, какое советская власть оказывает вам высокое доверие? Ведь вам снова доверит самолет и дадут возможность искупить вину в бою.

Следователь стал рассказывать Андрею, что, честно сражаясь, он даже сможет вернуть себе офицерское звание и ордена. Также по представлению командования в будущем его могут перевести в обычную часть.

— Если вы согласны, подпишите это. — Чекист подвинул Лямину какой-то листок. Андрей взял его. Но он был так взволнован, что никак не мог сосредоточиться на тексте. Все мысли Андрея крутились вокруг главной новости: ему оставляют жизнь, но главное — он снова будет летать!

Видя его состояние, следователь с понимающей улыбкой вновь протянул ему пачку с папиросами:

— Да вы не спешите. Читайте спокойно. Самое страшное для вас уже позади.

Предлагаемый Лямину документ был приложением к приговору трибунала. А точнее — это была своеобразная расписка. Будущий штрафник брал на себя обязательство не совершать вынужденную посадку в тылу немцев, не покидать с парашютом подбитый самолет над вражеской территорией, не выходить из боя без приказа командира. За нарушение любого из двадцати восьми пунктов данного документа он автоматически приговаривался к немедленной смертной казни. Также репрессиям подлежали его родственники. В тексте были указаны адреса матери и всех членов семьи старшей сестры Лямина.

Еще в документе имелся странный пункт, обязывающий нижеподписавшегося сотрудничать с органами военной контрразведки. Следователь особо остановился на этом месте в тексте. Он пояснил Андрею, что тот обязан раз в месяц составлять для начальника особого отдела части небольшую докладную записку о настроениях сослуживцев и командиров, о подозрительных разговорах и прочих происшествиях.

— Это будет лучшим проявлением благодарности с вашей стороны, — голос следователя зазвучал совсем по-дружески. Он даже впервые назвал арестованного просто по имени: — Ведь в моей власти, Андрей, было придать твоему делу такой вид, что тебе не то что самолет, даже винтовку не доверили бы. А так ты еще станешь полковником, вот увидишь.

После того как Лямин поставил под документом свою подпись, довольный следователь заговорщицки ему подмигнул и снова зачем-то вышел из-за стола. Он направился к высокому шкафу, что стоял у двери, а вернулся с парой сапог. День назад их снял с Андрея безоговорочно верящий в свою счастливую звезду Жора Пляжник. Но в отличие от вора Лямину действительно посчастливилось в этот раз обмануть смерть.

На аэродром отдельной штрафной авиагруппы Лямина привезли под конвоем. Принять арестованного должен был лично командир части. Но оказалось, что он недавно вылетел на задание.

Выйдя из штабной землянки, начальник конвоя — очень важный на вид младший лейтенант — раздраженно приказал подчиненному старшине караулить арестованного, а сам куда-то ушел. Минут сорок Андрей, словно зэк на пересылке, просидел на траве под бдительным присмотром конвойного. Все это время сновавший мимо аэродромный народ с любопытством поглядывал в сторону молодого арестанта и его охранника.

Наконец вернулся с задания командир авиачасти. Начальник конвоя перехватил его у самого штаба. Со своего места Лямин видел, как младший лейтенант протянул на подпись акт о доставке арестованного невысокому мужчине лет тридцати и небрежно кивнул в сторону Андрея. Летчик бросил оценивающий взгляд на Лямина, ловко обогнул стоящего напротив энкавэдэшника и быстрым шагом направился к новому подчиненному.

При приближении этого человека Андрея словно подбросила какая-то сила. Вскочив на ноги, к большому неудовольствию бдительного старшины, он одернул на себе гимнастерку. Рука привычно потянулась для отдания чести, чеканный рапорт заиграл на губах. Но в следующее мгновение Лямин вдруг вспомнил о потерянной при аресте пилотке и о том, что теперь он уже бывший лейтенант. Надо было привыкать униженно именовать себя по-новому: «осужденный такой-то». От одной мысли о необходимости выдавить из себя столь омерзительную фразу гортань молодого человека свело спазмом.

Коренастый летчик с ходу протянул Лямину свою широкую ладонь для рукопожатия и представился:

— Капитан Нефедов, Борис Николаевич, командир особой авиагруппы.

Растерявшийся Андрей медлил с ответом, продолжая лихорадочно соображать, как ему отрекомендоваться.

Капитан сам пришел ему на помощь, деловито поинтересовавшись:

— На «Яках» летал?

— Летал, — не моргнув, соврал Лямин, больше всего опасаясь, что «покупатель» его забракует.

— Красавец! — поставил ему промежуточную оценку командир, и тут же задал следующий вопрос:

— Где воевал?

Андрей торопливо стал перечислять фронты, на которых пришлось летать с начала войны.

— Значит, обстрелянный, — удовлетворенно заключил Нефедов и быстро развернулся всем корпусом в сторону подходящего к ним начальника конвоя.

— Что же ты делаешь? Он же боевой летчик, заслуженный фронтовик! А ты его, словно последнюю… на глазах у всей части позоришь. Ему завтра в бой идти, возможно, за линию фронта. А ты его мне под расписку сдаешь, как беглого каторжника, которому доверия нет.

— У меня приказ, — обидчиво поджал губы младший лейтенант. — И вы, товарищ капитан, демагогию тут не разводите. Не забывайте, с кем разговариваете.

— Ладно, не забуду, — задиристо пообещал Нефедов. Он быстро подписал акт и демонстративно повернулся к энкавэдэшнику спиной — лицом к Лямину.

— Пойдем, стажер, послушаешь инструктаж. Сразу начинай входить в курс дела. Через двадцать минут идем двумя эскадрильями сопровождать «пешки».[20] Пока без тебя… Завтра с утра устрою тебе экзамен на технику пилотирования. Если не соврал про боевой опыт, тоже начнешь работать. Времени на раскачку у нас тут нет. Если первые пять вылетов переживешь, то переведу из стажеров в штатники…

Капитан выглядел как настоящий «воздушный волк»: бронзовый загар, шевелюра непокорных русых волос, энергичное обветренное лицо с сильными скулами и шрамом над правой бровью. Голос с мужественной хрипотцой. Даже разговаривая, он не выпускал изо рта небольшую диковинную трубку, сделанную в виде головы Мефистофеля. На его выгоревшей от солнца, просоленной потом гимнастерке красовались сразу два ордена Красного Знамени, монгольский орден с перекрещенными кривыми саблями, орден Красной Звезды и еще какой-то, не известный Лямину иностранный орден. Такой «иконостас» не часто можно было встретить даже в гвардейских частях, ведь до войны и в первый ее период награждали редко. Все в нем было необычно и выразительно, даже его кавалерийские галифе — очень широкие вверху и обтянутые на икрах, заправленные в черные сапоги из мягкой кожи.

На голове капитана лихо, чуть наискосок, сидела сильно помятая фуражка. «Капуста»[21] на ее околыше и крылышки на тулье были не железными — стандартной заводской штамповки, а вышитыми золотой и серебряной нитью. Такая роскошь полагалась только старшим офицерам. Но необычный капитан, судя по всему, привык поступать наперекор существующим правилам. Вместо стандартного пистолета ТТ или нагана Нефедов носил на длинном ремешке через плечо маузер в массивной кобуре.

В штабном блиндаже было тесно от собравшихся людей. В воздухе плавали сизые облака табачного дыма. При появлении командира все голоса сразу смолкли. Перед тем как перейти к постановке задачи, Нефедов озорно прищурился на молодого весельчака с удивительно подвижным хитрым лицом:

— Слышал я, Леня, будто вы сегодня «фоккера» на выходе из боя завалили. Почему я пропустил сей знаменательный момент?

Летчик, к которому обратился командир, отвечал ему колоритным южным говором:

— Точно, командир! Я просто плачу, раз ви не видали, как я дал копоти этому дракону. Я, как только его срисовал, сразу мысленно говорю ведущему: «Жора, подержи мой макинтош![22] Короче, разуйте все глаза, щас Ледя Красавчик будет давать стране угля. И он дал, чтоб вы знали, командир! Воду этому «фоккеру», значит, выпустил,[23] мотор у стервятника заклинило, и он колом в землю вошел. В натуре картина маслом получилась!

— Вы мне просто начинаете нравиться, Леня! — сделал изумленное лицо Нефедов. — Где же вы прищучили такого диковинного зверя. Это ведь у «мессера» двигатель жидкостного охлаждения, а у «фокке-вульфа» — двенадцатилопастной охлаждающий вентилятор под капотом стоит.

Под взрыв всеобщего хохота смутившийся пилот принялся оправдываться, что-де, мол, наверное, ему почудилось, будто вражеский истребитель потерял воду и падает.