Геннадий Казанцев - Страна Лимония Страница 3

«Вот теперь всё!» — радостно отряхиваясь, подумал Герман и пошёл, укрыв Юркин торс упавшей шинелью. Щёлкнул выключатель, кабинет погрузился во тьму. Снова щелчок выключателя — и Герман как-то боком протиснулся в дверь, вытащил из рук спящего друга сувенирный карандаш и заботливо накрыл его шинелью по самый подбородок.

«Хрен его знает, а вдруг своей глупостью беду какую накликаю!» — подумал про себя доброволец, ныряя в темноту длинного коридора.

Подножка шурина

Дома у Германа уже спали. Молодой человек, не включая света, на цыпочках прошёл в кухню, стараясь не нарушить в коммунальной квартире тишину, разбавленную приглушённым индустриальным гулом, доносившимся из открытого окна, и весенней капелью износившейся сантехники. Соседа-алкаша не было. На полу в общем коридоре для Германа была расстелена постель. Отпив на кухне рассола из банки с солёными помидорами, припозднившийся жилец быстро юркнул под одеяло, стараясь не замечать скрипа панцирных кроватей домочадцев и редких шлепков одуревших от пиретрума тараканов, падавших с белёных извёсткой потолков. Засыпая, он вспомнил крылатое изречение соседа по коммуналке: «Сон алкаша краток и тревожен» — и тут же погрузился в дрёму.

Сосед оказался прав. Уже в половине пятого Герман, терзаемый сушняком, проснулся и угрюмо побрёл на кухню за спасительным рассолом. Приняв душ, он взял из прихожей свой кожаный портфель, минуту в нём рылся, пока не выудил чистый бланк по учёту кадров. Сдвинув на кухонном столе посуду, Герман присел на табурет и начал аккуратно заполнять пустые поля документа для поступления в разведывательный институт. В шесть утра репродуктор исполнил гимн Советского Союза, что несколько взбодрило мужчину. Разбуженная торжественными звуками, на кухню вошла жена с детским эмалированным горшком. Герман оторвался от бумаг и машинально окинул взглядом содержимое ночной посуды.

— Ф-фу! Ты бы его хоть сполоснула, и без него вот-вот наизнанку вывернет! — скривился Герман.

— Ну и выноси за своим сыном сам! — обиделась молодая симпатичная женщина, решительно поставив горшок на стол.

— Тьфу ты, пропасть! Тань, ну вынеси ты это добро ради Бога! Не видишь — я анкету заполняю!

Жена, фыркнув, понесла «сосуд раздора» в туалет. Следом появился заспанный четырёхлетний сын Пашка.

— Папка, ты мой горшок унёс? — жмурясь от электрического света, спросил мальчик. Из ванной донёсся звук спускаемого унитаза. Герман, скрывая раздражение, приторно-ласковым голосом порекомендовал обратиться к маме.

— Ма-а-а! Где мой горшок?!

— Уже несу!

Герман отложил авторучку на стол, ожидая окончания нашествия. Сын деловито садится посреди кухни на эмалированную посудину. Отец в упор смотрит на него. Сын улыбается и начинает тужиться.

— А попозже нельзя было? — спрашивает раздражённый отец.

— Не-а!

Герман сдаётся, принимает расслабленную позу и наслаждается семейной идиллией. Прижимаясь к проёму двери, стоит улыбающаяся жена.

— Опять вчера напился?

— Было дело... Юрку обмывали.

— Как он?.. В себя пришёл?

— Да вроде... И вот ещё, я тут решил... Надо бы и мне на войну съездить.

— Это ещё зачем? — настораживается жена.

— Квартиру дадут, с долгами рассчитаемся.

— А как же учёба?

— Куда она денется. Вот, видишь — анкету заполняю. Уже добрался до судимостей...

— Так у нас никто не сидел... вот только Андрей, да и то — один раз.

— Андрей сидел?!

— Мама, вытри мне попу, — вступает в диалог сын.

— Нет, что — правда? Твой брат сидел? — не унимается Герман.

— Ну, так и что? Он же не ближайший родственник, — пугливо парирует Татьяна.

— Но ты же мне ничего не говорила, когда я оформлялся в КГБ.

— А у тебя и без моего хватало: оба деда по 58-й сидели.

Герман хмурится.

— Да ты не беспокойся, с брата судимость уже снята... И статья невесть какая — за попытку изнасилования.

— Вот уж точно — невесть какая! — передразнивает Герман. — Уж лучше бы банк ограбил... Стыдно кому сказать. Теперь точно одна дорога — на войну! Чужие грехи замывать буду.

— Папка, а ты что — на войну собрался? — оживляется сын, зябко передёргиваясь на горшке. — Мам, вытри мне попу!

— Нет, это у папы со вчерашнего голову заклинило, — отрывая угол от передовицы газеты «Правда», отвечает раздражённая женщина.

— Пап! А ты живого немца привезёшь?

— Будешь маму слушать — привезу!

Сын, воодушевлённый радужными перспективами, резко встаёт с горшка, изображая на своей физиономии решительную покорность. Между тем ночная ваза, не готовая к перепадам в настроении своего седока, на секунду прилипает к детской попке и с грохотом падает на пол.

Оба молодых родителя на мгновение уходят в ступор, после чего обрушивают свои эмоции на невинного отпрыска. На шум прибегает тёща в старом халате и с распущенными волосами. Герман, робея, смотрит на женщину, которая при всей кротости своего характера здорово смахивала на ведьму. Предки Натальи Гавриловны во втором поколении были цыгане, и даже двойной замес славянской крови не смог стереть родовые приметы касты неприкасаемых. Вот и сейчас неприбранные, неправдоподобно густые чёрные волосы делали её похожей на Медузу Горгону.

— Всё, будет уже! — обслуживая внука, успокаивала молодых Наталья Гавриловна. — Что это ни свет ни заря на кухне собрались? — Татьяна за руку с сыном скрываются в темноте коридора, делясь мнениями относительно войны и немцев. Тёща присаживается за стол к Герману.

— Рассольчику принял?

— Целую кружку.

— Ну и ладненько. Полегчало?

— Да, есть немного... Наталья Гавриловна, а что, Андрей точно в тюрьме сидел? — ещё не теряя надежды на отрицательный ответ, спросил Герман.

Тёща замерла, потом, уронив голову и рассыпав щупальца своих волос по столу, с трудом выдавила:

— Да... полтора года... вышел по амнистии. — Затем, минуту помолчав, добавила: — Нет у него судимости, сняли.

Герману становится жалко эту пожилую женщину, и всё же он деликатно выспрашивает её о деталях уголовного дела.

— Ладно, Наталья Гавриловна, что было — то было... Обидно, конечно, но что теперь делать... Идите спать, ещё час-другой подремать можно.

Оставшись один, Герман затягивается сигаретой, тупо и беззлобно смотрит на таракана, рысцой выскочившего на середину стола.

— Что, друг, тоже с бодуна... вали отсюда, пока я добрый! — шепчет насекомому удручённый Герман, не желая начинать новый день с убийства. — Хрен мне теперь, а не учёба, — обращаясь сам к себе, продолжает он, теребя авторучку над ставшей в одночасье ненужной анкетой.

Прощай, разведка

В конторе Герман первым делом зашёл к Юрке. Тот уже сидел в окружении бумаг. Ничто не напоминало о вчерашнем междусобойчике. Рассада с лимонами стояла на подоконнике, зелёное сукно письменного стола было очищено от пепла и хлебных крошек. В воздухе специфически пахло фиолетовыми чернилами и крепким одеколоном. Ветеран-афганец часто макал деревянную перьевую ручку в хрустальную чернильницу с крышечкой и аккуратно заполнял картотечный лист из плотной лощёной бумаги. При появлении Германа он осторожно промокнул бланк и повернул его обратной стороной.

— Извини, я ничего не видел. Я по поводу вчерашнего... Прочёл записку? — поприветствовав друга, начал Герман.

— Прочёл. Нет проблем. Сегодня же зайду в отдел кадров, похлопочу. Звонил своим в Москву, — продолжил он, — «Каскад» будет дислоцироваться в провинциях до конца года. Замена в феврале.

— А что «Зенит»?

— Всё, мы своё дело сделали, власть поменяли, теперь «Каскад» разгребает.

— А эти, с «Каскада», тоже боевики?

— Да, большинство окончили КУОС, недостающих наскребли по территориальным управлениям.

— Я-то им подойду?

— Почему нет? Инструктор по огневой и рукопашной... Лучше не бывает.

— Юрка, ну ты знаешь, по огневой — куда ни шло, а рукопашный бой — это по разнарядке... Характера-то я не драчливого. В морду по пьяни и пару приёмов — не больше.

— Годится! Там и похлипче тебя есть. Главное — пить ты умеешь!

— А как же... с такими-то учителями!

Приятели ещё потрещали минут десять, пока не начался обычный для оперработника шквал звонков.

— Ты до обеда в кадры не ходи, мне самому с ними надо пару вопросов перетереть, — завершил разговор Герман, держась за ручку двери.

Его кадровиком был молодой майор с приятным русским лицом и располагающей манерой общения. В отличие от оперативного состава на службе кадровики носили военную форму. Александр Васильевич сидел в расстёгнутом кителе с новыми погонами.

— Здравия желаю, товарищ майор, — шутливо поприветствовал своего кадровика Герман.

— Здорово, здорово, Николаич, — чуть иронично ответил кадровик. — Чем порадуешь? Как жизнь, как дела?