Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 1 Страница 3

А еще через год появился я. Мы жили не у деда, а в центре города, на улице Красной — снимали комнату во втором этаже. Со мной тоже произошла история, которая могла окончиться трагедией для семьи. В один из дней я, трехлетний пацан, пользуясь занятостью матери, проник на балкон, пролез между металлическими прутьями и сорвался… Но в последний миг руками вцепился в эти прутья и повис. Естественно, начал орать так, что сбежался весь дом. Мама тут же вытащила меня из бездны, сгребла в охапку, и мы с ней, трясясь от страха, проревели до прихода отца. Подробности моего «подвига» он рассказывал мне много лет спустя. Говорил, что мать после этого случая стала носиться со мной как с писаной торбой — никуда одного не отпускала.

Именно тогда родители почувствовали в Краснодаре нечто недоброе. Им казалось, что здесь их преследует злой рок. И они в том же году переезжают в Темрюк, на Азовское море. Отец к тому времени уволился из армии, окончил курсы организаторов производства и уже устроился работать. Однако на курсах он познакомился с неким Куциным. У этого человека не было определенных политических взглядов, зато он слыл мощным экономистом и организатором, имел высшее образование, в общении привлекал обходительностью, обаянием. Куцин и сагитировал отца перебраться в Темрюк, где сам был директором консервной фабрики, предложив моему родителю должность своего заместителя.

Через годы я понял, что он для отца стал фактически учителем. А ему, Куцину, в то сложное время нужен был на производстве комиссар, который бы мобилизовывал людей, поддерживал дисциплину. Вот он и остановил свой выбор на отце.

Родитель мой, Иван Евменович, тоже казак, но воронежский. Дон пересекает эту область по вертикали — с севера на юг, и все притоки, речушки, начиная с Ведуги и заключая Черной Калитой, Богучаром и Хопром, конечно, были местами казачьими.

Дед Евмений и бабушка Аксинья проживали в селе Рубашевка, что на реке Битюг. Кстати, неожиданным, удивительным было здесь название районного центра — Анна. Населенный пункт словно очеловечен: раз услышишь его название — уже не забудешь. Дед и бабушка имели трех сыновей — Василия, Ивана, Михаила, а также двух дочерей — Александру и Анюту. В начале 1905 года дед отправился на заработки в Оренбург и… пропал. Грозное, кипящее было время. Все заботы легли на плечи бабушки. Старшие дети подрабатывали, младшие учились в церковно-приходской школе, помогая матери вести хозяйство.

Но жизнь становилась все тяжелее. И вот семья вначале распродала имевшуюся живность, затем — имущество. Вскоре дети похоронили мать. Они крепко держались друг за друга, хотя братья и разъехались в разные места. Мой отец вначале работал в Анне, в местной типографии. Здесь вступил в РСДРП, отсюда был призван в армию. Революционные потоки втянули его, как и миллионы других, в гражданскую войну. Позже он, уже на Кубани, нашел себе жену, создал семью.

…Жизнь в Темрюке, небольшом провинциальном городишке, куда мы переехали из Краснодара, была спокойной. Наша семья, а также семьи директора завода и главного инженера дружили. Частенько выезжали на Азовское море. В те дни никаких «туч» на горизонте не было.

Мне запомнился вот какой случай. Однажды женщины, забрав детей, отправились на море. Уютно устроились на пляже, малышня барахталась у берега, а матери купались неподалеку. Вдруг послышались крики, началась суматоха. Все ринулись к берегу, а когда вышли из воды, то моя матушка достала из купальника большую рыбину. Та, как в сачок, попала туда во время ныряния. Надо сказать, в Азовском море тогда было очень много рыбы. Вот почему почти в каждом приморском городе имелись свои консервные заводы.

ЧП с рыбиной всполошило присутствующих. Все единогласно решили: морскую «гостью» надо бросить в море, что и было сделано. Женщины крестились, глядя ей вслед, чтобы та долго жила. А потом сказали матери, что у нее скоро будет ребенок. Такое вот, оказывается, бытовало народное поверье.

Странно, но этот случай остался в памяти на всю жизнь.

Снова и снова мысленно возвращаюсь я в тот день в Темрюке. Разойдясь по домам, женщины долго еще галдели насчет матушки. Вечером, уединившись, мои родители тихо о чем-то беседовали. Спустя несколько дней я узнал, что мы поедем в отпуск на Черное море, что вообще, возможно, обоснуемся там на жительство. Почему? Оказывается, для здоровья отца тот климат лучше подходил: у него после ранения было заболевание легких…

Сейчас я думаю: как все было просто тогда! Захотели — поехали на новое место, не боясь остаться без работы и без средств к существованию.

Каким контрастом предстает наша нынешняя жизнь по сравнению с той, которую мы потеряли! Приведу сообщение газеты «Советская Россия» (08.02.97) о происходящем в Северодвинске Архангельской области.

Рассказывает Римма Николаевна Степанова, заместитель председателя профкома «Севмашпредприятия» (это промышленная жемчужина нашего атомного подводного кораблестроения): «Ситуация в городе страшная. Люди по 4–8 месяцев не получают заработной платы, но продолжают трудиться… Мы отдаем государству военные заказы в долг, не получая за них ничего. Люди накалены до предела…»

Степановой вторит Людмила Чернышева, председатель совета женщин того же завода: «…У нас были лучшие детские сады, к нам ехали за опытом со всей страны, мы имели великолепные учреждения культуры. А уж о том, чтобы не было работы или зарплаты, и говорить не приходилось… Четыре года шла Великая Отечественная война. Фашисты не смогли поставить нас на колени, потому что каждый чувствовал за своей спиной государство и его заботу. А сейчас? За пять лет «реформ» люди выстроились в очередь с протянутой рукой. Это мы-то — в положении нищих!»

Позор! Жители северного города, которым и не снилось, что они станут нищими, требуют от президента и правительства конституционного права на труд и его оплату. Они, как и все люди России, не смирятся с тем, что их выбросили за борт жизни. Но вот что примечательно: здесь обнаружилась новая тенденция — у рабочих, учителей, врачей, транспортников появилось чувство солидарности друг с другом, чего не замечалось прежде. Многие еще хорошо помнят речь Ельцина на первых президентских выборах в 1991 году. Тогда в ответ на обращение Союза женщин России он обещал скорый выход из «кризиса». Да только по сравнению с тем, что в 1999 году творится в Северодвинске, тот «кризис» кажется раем.

Материал журналиста Ж. Касьяненко назван предельно точно: «За жестокие опыты над северодвинцами надо судить, как за преступления против человечности».

Такие вот разительные контрасты. Солнечный летний день на Азовском море в далеком, но куда более комфортном для народа прошлом, когда после Первой мировой и гражданской войны утекло всего несколько лет, и мой зимний вечер в Москве над газетной страницей, поведавшей о сегодняшних «демократических» реалиях постсоветской России, когда после Великой Отечественной войны минуло более полувека, но стало хуже, чем до войны. Человеку моего поколения не думать об этом, не сопоставлять подобные факты и ситуации просто невозможно. Мысли о пережитом, как говорится, былое и думы не оставляют ни на миг.

…Прошло месяцев пять-шесть, мы отправились в путешествие.

Мне было шесть лет — рос нормальным для своего возраста мальчишкой, непоседой. Сначала мы жили в Хосте, это небольшой городишко под Сочи. Затем переехали в Новый Афон, около Гагры. Наконец, решили податься в Сухуми. В дороге матушке стало плохо. Когда добрались до города, отец сразу отвез ее в больницу — она ждала ребенка.

В Сухуми у родителей была знакомая семья, где мы собирались остановиться (по их приглашению), но обосновались все-таки в гостинице. Три раза в день навещали матушку. Фактически — ходили вокруг больницы целый день. Все ждали — вот-вот случится «это». Первые два дня она чувствовала себя нормально. На третий — отец утром ушел и пропал. Часа через два или три он появился, разъяренный, с заплаканным лицом, в сопровождении двух мужчин в белых халатах. Это были врачи, грузины. Очень громко, почти крича, отец говорил мне: «Смотри, сынок, вот эти гады загубили твою маму, запомни их!» И, уже обращаясь к ним, требовал, чтобы немедленно провели нас обоих в морг. Те его отговаривали, дескать, нет разрешения. Отец обещал разнести их больницу в пух и прах, если немедленно не отведут нас к покойнице. Врачи поняли — положение безвыходное и выполнили его требование.

Кажется, и теперь та картина стоит перед глазами. Тело матери находилось среди других покойников. Нас подвели к ней, сдернули простыню. Она была в белой ночной сорочке, с растрепанными волосами, с запекшейся пеной у рта, с опавшим животом. Отец как стоял, так и припал к ней, рыдая и проклиная все на свете. Я не знал, что делать, просто не мог поверить, что остался без матери. На всю жизнь запомнил свесившуюся вниз материнскую руку. Взял ее в свои ладошки и почувствовал, какие холодные у нее пальцы. Все старался их согреть.