Бернард Ньюмен - Шпион Страница 3

Тут мне хотелось бы сказать пару слов о моей матери, потому что, как мне говорили, большинство моих достоинств я унаследовал именно от нее. Она была симпатичной, хотя и не особо красивой, и умной, хотя и без выдающейся мудрости. В любом случае, ее внешний вид и отношение к жизни очень отличали ее от англичанок того времени. Она был эльзаской — и очень любила подчеркивать это. Я и сейчас вспоминаю, как она со значением говорила: — Я не француженка, и не немка, я эльзаска! Когда мы спорили об Эльзасе и Лотарингии, она обычно объясняла, что нет ничего неестественного в том, что один и тот же народ живет по обоим берегам реки. И, если посмотреть внимательно, то это совершенно правильно. В старину, когда Европа только создавалась, орда людей пришла с востока. Когда они дошли до реки Рейн, то река вовсе не остановила их. Люди, обнаружившие прекрасные пастбища на правом берегу, естественно, сообщили об этом своим друзьям и родственникам, которые вскоре прибыли и поселились на левом берегу — или, что случалось куда чаще — сами захватили себе пастбища на правом берегу, выгнав своих сородичей на левый берег, где и те смогли найти себе землю. Потому на берегах Рейна (как и любой другой реки) вы найдете людей одной расы, одного происхождения, занимавших обе стороны речной долины. Моя мать любила говорить, что хотя Эльзас и был французским в течение нескольких веков, и французское влияние там очень сильное — и нужно вспомнить, что в те времена еще не было единой Германии, а только множество больших и мелких германских государств — но большая часть эльзасских семей, тем не менее, по происхождению были немцами. Я уже упоминал, что родственники моей матери жили в Шварцвальде. Они, конечно, много раз переезжали, но родство недавно было укреплено браком между дядей моей матери и одной девушкой из другого ответвления того же семейства.

Важным последствием родословной моей матери было то, что она прекрасно говорила и по-французски, и по-немецки. Говоря “прекрасно”, я имею в виду, что оба эти языка были для нее родными. Люди, живущие в Эльзасе, я полагаю, обладают талантом к языкам, потому что моя мать за несколько месяцев в Англии научилась говорить по-английски как настоящая англичанка.

Я не хочу, чтобы из вышесказанного вы сделали вывод о том, что моей матери нравилась немецкая оккупация Эльзаса. Ее раздражало, что Эльзас и всех его жителей без спроса оторвали от Франции и передали Германии как стадо овец, проданное на рынке. Немка по происхождению, она, тем не менее, повинуясь наследственному инстинкту двухвекового подчинения Франции, бунтовала в душе против немецкого правления. Она была готова согласиться с тем, что немцы управляли Эльзасом более эффективно, чем французы и даже с тем, что их правление было выгоднее местным жителям, но, тем не менее, она ненавидела это правление, так как оно основывалось на грубой силе.

Теперь мне нужно представить моего отца, потому что и от него я унаследовал многие черты характера. Он был тем, кого в то время называли фермером-джентльменом. Он сам презирал этот термин, поскольку в его глазах так могли именовать только любителя, а слово “любитель” уж никак не могло подойти моему отцу. Он был самым практичным и современным фермером в Центральной Англии. Уже очень много веков Ньюмены заселяли Лодстоун-Холл в Лестершире. Название звучит гордо — конечно, оно ассоциативно напоминает о Лоудстоуне, но на самом деле Лодстоун-Холл это просто очень большой фермерский дом, расположенный в центре нескольких сотен акров великолепной земли. Мой отец, на самом деле, был одним из последних людей, в ком можно было бы предположить желание жениться на иностранке или даже вообще когда-либо выехать заграницу. Да и выехал он только благодаря влиянию своего друга. А так как эта поездка привела к его браку, причем к очень счастливому браку, друг отца до самой его смерти был самым желанным гостем в его доме.

Одним словом, я родился в достаточно необычной семье — мой отец, типичный англичанин до мозга костей, один из представителей того среднего класса, который веками оборонял и возвышал Англию, мой мать — космополитка, часто повторявшая, что она женщина, не принадлежащая ни к какой стране. Она с большой радостью встретила мое появление на свет в 1893 году. Для нее я был не только плодом счастливого замужества, но и новой и прочной нитью, связавшей ее с Англией. После моего рождения она говорила: — Я родила англичанина, поэтому теперь я и сама англичанка. За мной быстро последовали сестра и брат — так и должно было быть, чтобы мы могли играть вместе. Мы были по-настоящему счастливой семьей.

Первые двадцать лет моей жизни не происходило ничего особо интересного. Я учился в школе и был таким как все. Я был сильным, здоровым мальчишкой и принимал участие почти во всех играх, не достигая, однако, первого места ни в одной из них. То же самое было со мной, когда я поехал учиться в Кембридж. Я учился хорошо, но не был лучшим студентом. В студенческую сборную Кембриджа я не попал, хотя и занимался крикетом и футболом. В последний год учебы, конечно, мне нужно было принимать решение. Чем заняться? У меня и в мыслях не было унаследовать отцовскую ферму, как бы выгодно это не было. Как бы ни печалился мой отец при этой мысли, но у меня не было никакой тяги к фермерству, в отличие от моего младшего брата — человека, явно рожденного для труда на земле. Еще подростком я пришел к выводу, что ферма должна достаться именно ему, а мне следует найти какую-то другую профессию. Тем не менее, даже моя мать, обладавшая артистическим темпераментом, была ошарашена, узнав, что я хочу стать актером. Действительно, в те годы это ремесло не пользовалось таким уважением, как сейчас. Я думаю, что не меньше четверти начинающих актеров сегодня — выпускники университетов. Но перед войной человек с высшим образованием на сцене был редкостью. Если бы мои родители немного поразмышляли, возможно, их удивление не было бы таким большим. Моя мать была певицей — причем даже выступала профессионально, а ее бабушка была оперной примадонной в годы Первой Империи. Кроме того, мать всегда поощряла актерские способности, которые находила в нас. Одним из самых любимых ее развлечений в зимние вечера была игра в шарады, в которой моя мать, сестра и я блистали, тогда как мой отец и младший брат не смогли бы произвести впечатления даже на муху.

Меня влек не только блеск сцены. Я был согласен с мыслью Чехова, что театр выше университетов, книг и любых других видов искусства. Я верил, что ничто не может заменить сцену во влиянии на душу человека. Когда я хотел поступить в театр, я думал не о провинциальной мелодраме типа “Отпусти меня, злодей”, но о настоящем действии. Я был молод и мечтал стать мастером характерных ролей — хотя даже в те предвоенные дни уже была тенденция забывать о том, что половина актерского искусства состоит в разнообразии, и классифицировать актеров и актрис по “типажам”, из которых им было не выбраться.

Мое актерское обучение было очень глубоким. Я не помню, существовали ли уже в то время театральные академии, но даже если они и были, я никогда о них не слышал. Мне удалось быть представленным великому мастеру сцены тех лет сэру Фрэнку Бенсону. Я присоединился к его знаменитой труппе на условиях чисто номинальной зарплаты, стремясь овладеть актерским ремеслом. Вначале ученичество показалось мне ужасно долгим. Месяцами я играл практически все роли широкого репертуара господина Бенсона. Часто я играл несколько ролей в один вечер — обычно, могильщика и двух разных солдат — но так как мой текст не превышал двух строчек (а бывало, что текста не было вовсе), мой выход на сцену не вызывал у зрителей фурора. Тем не менее, все это время я учился и научился многому. Я смотрел на старых актеров — как они добивались нужного эффекта, запоминал их трюки с речью, некоторыми из которых я восхищался, а некоторые — презирал. Я тщательно изучал их грим, в чем многие из них были настоящими художниками. Потому, когда пришел мой черед играть небольшие роли, я не думаю, что подвел труппу, а со временем можно было бы приступить и к главным ролям. Честно говоря, только несколько раз, когда исполнитель главной роли болел, мне выпадала удача сыграть главную роль. Но я именно этого и хотел — не только получить шанс показать миру, что я могу делать, но и показать самого себя. Спустя два года я был убежден, что стал актером. Я с сожалением оставил труппу, потому что время, проведенное с нею, было для меня очень счастливым, и приехал в Лондон, чтобы с головой броситься в театральную стихию Вест-Энда.

Все это время и еще несколько месяцев потом я практически жил за счет денег, присылаемых мне из дома. Даже после моего первого ангажемента в Вест-Энде я не мог написать отцу, что я уже прочно стою на своих ногах. Моя первая пьеса шла всего две недели! Вторая была намного лучше. Она шла целых пять недель, но, к сожалению, я попал в руки менеджера-мошенника и получил гонорар только за две недели. Зато третья попытка была значительно успешней. У меня была хорошая роль, неплохая зарплата, и пьеса шла довольно долго. Чего еще мог пожелать себе начинающий актер? Пресса писала обо мне хорошо, меня часто упоминали как “этого начинающего молодого актера Бернарда Ньюмена”. Когда я впервые прочел эту фразу, я тут же выбежал на улицу и купил себе новую шляпу!