Богдан Сушинский - Французский поход Страница 3

– Естественно. И, пожалуйста, отодвиньтесь от кровати, в противном случае я могу подумать, что вы пытаетесь соблазнять меня.

– Конечно, – постарался он произнести это слово со свое-образным саксонским акцентом, свойственным Лили.

Д\'Артаньян отодвинулся, склонился на стол и долго сидел молча, не шелохнувшись. Затихли голоса в соседней комнате. Отзвенел смех в комнате напротив. Еще через полчаса тишину пансиона прорезал визг девушки в другом конце этажа, а затем, в сопровождении шотландца, по коридору важно прошествовала леди Стеймен. С их появлением на этаже все замерло.

– Если я услышу до утра хотя бы один возглас, все вы будете наказаны! – грозно объявила англичанка.

В полном молчании прошел час, тягостно потянулся другой…

– Вы спите, баронесса?

– Нет. Но вы не должны разговаривать со мной.

– Еще через час он услышал ее ровное дыхание. Девушка безмятежно спала.

– Д\'Артаньян тут же склонился над ней, убедился, что она уснула, и едва слышно прикоснулся губами к щеке. Только этот, почти отцовский поцелуй он и мог себе позволить.

– Это нечестно, граф, – так же ровно, бесстрастно заметила баронесса, повергнув д\'Артаньяна в изумление. – Могу подумать, что вы не рыцарь, не человек слова. Это было бы ужасно.

– Естественно.

3

Неспешной, величественно-усталой походкой полководца, который только что вернулся из-под Грюнвальда, король Владислав подошел к похожему на трон креслу, сел в него и, ухватившись руками за подлокотники, несколько минут охватывал зал взглядом. Он всматривался в него с выражением исключительной важности принятого им решения, которое предстояло огласить перед множеством знатных людей страны, цветом ее воинства.

– И все же я должен начать эту войну! – бросил он в пустоту зала. – Начать и победить в ней!

Король прислушался к собственному голосу. Именно так, спокойно и грозно, будет звучать этот голос, когда он сообщит о своем решении сейму. Спокойно, величественно и грозно…

Поводом для объявления войны послужит, конечно же, договор Польши с Венецией. Но это скорее повод для правителей самой Венеции. Королевская дань вежливости – и не более того. На самом деле он, Владислав IV, давно вынашивал мысль об этой войне. О великой священной войне против Османской империи. Войне, которую Европа должна с благодарностью воспринять и с такой же благодарностью поддержать.

Польские рыцари, наследники славы Грюнвальда, – король наклонился и поискал глазами портрет Ягайла, – выступят против могущественной Порты, и, во славу свою, пойдут на смерть, как и подобает воинам Христа, защитникам христианства во всем мире. Они предстанут, должны предстать, перед Европой и перед Историей как избавители от «османской чумы», которая постоянно нависает над всем югом и востоком Европы, проникая все дальше и дальше в глубь ее, по Днепру, Бугу, Днестру, Дунаю, чтобы рано или поздно подступить к Варшаве, Вене, Праге, Парижу… А возможно, и к Риму.

При мысленном упоминании о Риме король весь напрягся, словно ждал, что вот-вот последует грозное возражение. Но возражать было некому. Да и кто мог бы возразить ему по этому поводу?

Он прикажет коронному и польному гетманам [1] прекратить всякие стычки с казаками, увеличить количество реестровых казачьих полков. Своим королевским указом поручит…

Кстати, кому он сможет поручить это? Тут еще, конечно, следует подумать… Тем не менее он поручит, прикажет одному из казачьих полковников-атаманов поднять на войну все казачество, которое только и мечтает о том, чтобы снова «обкурить пороховым дымом» стены турецких крепостей и ворота самого Стамбула. Ведь «обкуривали» же они их во времена гетмана Сагайдачного.

Объявив священную войну, невиданный доселе крестовый поход против Турции, он только в Украине сможет получить пятьдесят, да что там – сто, двести тысяч хорошо обученных воинов. А если присоединит к ним коронные и наемные войска, да объявит по всей Польше, Литве, Украине набор ополченцев, призовет на помощь Московию и Персию…

А ведь и в самом деле: нужно собрать войска и, выждав, когда в запорожских степях опять появится крымская орда, гнать, гнать ее до самого Бахчисарая. Весь мир оповещая при этом через своих послов, что Польша больше не желает терпеть бесконечные набеги на свои земли этих азиатских варваров. И не брать во время этого похода пленных, не соблазняться откупами, не уходить за Перекоп, за пределы ханства, пока оно не прекратит своего существования.

– Мы не должны уходить их Крыма до тех пор, пока все в нем не будет истреблено! – неожиданно для самого себя взорвался король, приподнимаясь с трона и хватаясь за легкий парадный меч. – Пока все способное взяться за оружие, все живое в нем не будет истреблено!

Ему по-прежнему никто не возражал. Однако его величество давно привык к этому. Снова усевшись в свое тронное кресло, он несколько минут мрачно смотрел перед собой.

Как только удастся покончить с Крымом – разыгралась его фантазия, – он ударит по Тягине, Очакову, Белгороду [2] . Он поднимет на войну молдаван, валахов, угров, австрийцев, болгар, хорватов; призовет на помощь полки французов, сербов и чехов…

В конце концов, каждый должен совершить то, что ему предначертано. Владислав II Ягайло в союзе с литовским князем Витовтом и русичами, словно от кары Господней, избавил Европу от орд тевтонцев и меченосцев. Он, Владислав IV, потомок Ягайла, король славной и вечной династии Ягеллонов, точно так же избавит Польшу, Украину, Молдавию, многие другие земли, веры и народы от проклятия, которое уже несколько веков дамокловым мечом висит над ними, – от орд Османской империи.

Закрыв глаза, Владислав IV несколько минут напряженно обдумывал, кого бы ему поставить во главе украинского казачества. Ясно, что командовать объединенным войском будет он сам. А во главе казаков должен оказаться полковник [3] , которого он назначит, но которого в то же время приняло бы и поддержало украинское казачество. Военная мудрость и преданность Речи Посполитой – вот что требуется от этого человека.

Прошло несколько минут, прежде чем в сонме лиц и имен перед глазами короля всплыло смугловатое, аристократическое лицо Богдана Хмельницкого – удачливого казачьего старшины [4] , которого он только недавно возвысил до генерального писаря войска реестрового казачества [5] , осчастливив при этом чином полковника. Хотя никогда раньше ни один генеральный писарь полковничьего чина не имел.

«А что, может, действительно, Хмельницкого? Храбр, хитер, образован. Да и нравы турок знает – успел побывать у них в плену и даже изучить язык».

Было еще одно важное обстоятельство, заставлявшее короля остановить свой выбор именно на Хмельницком. Он – единственный из полковников казачьего войска, получивший воспитание в иезуитском коллегиуме. А значит, его назначение должно вызвать благосклонность даже в самых черствых душах предводителей иезуитского ордена в Польше, что тоже немаловажно. Ну и казаки, насколько ему известно, относятся к полковнику с должным уважением, многие видели его в боях.

«Так что, действительно, Хмельницкого? – развеивал последние сомнения король. – Сначала наделить его булавой наказного атамана, затем – польного гетмана, а там, даст Бог, и гетмана Украины. Если, конечно, он окажется человеком благодарным. А пока что главное – чтобы уже сейчас казачьи полки повернули свои копья в сторону Бахчисарая и Стамбула. Тогда и в польских землях дворянство будет чувствовать себя спокойнее».

«Значит, все-таки война?» – в последний раз, еще довольно нерешительно спросил себя Владислав, а, немного поколебавшись, уже более твердо прошептал:

– Да, теперь уже – только война.

Хватит бесконечно сражаться с казаками. Кем он войдет в историю Польши? Душителем восстаний своих собственных подданных? Именно такой славы ему и не хватало! Нет, в истории Польши он должен остаться Владиславом Храбрым, победителем осман. Чтобы все последующие короли Речи Посполитой вспоминали о нем как о полководце, сумевшем разгромить Османскую империю, навсегда прекратив при этом братоубийственные войны между поляками и русичами-украинцами, объединив их славой общих побед.

– Война! – крикнул он, и крик этот был похож на рычание раненого, но все еще сопротивляющегося сопернику и своей смерти, могучего тура. – Я так решил – и так будет: война! – прокричал Владислав IV. – И в этот раз своды зала зазвенели стоголосой медью набата, призывающего ко всеобщему народному ополчению. – Теперь уже только война! На главную битву ее мы пойдем под знаменами наших грюнвальдских полков!

4

Потом д\'Артаньяну казалось, что он только что задремал. Слегка задремал – и все. Но, оторвав голову от стола, увидел, что комната залита свинцовой серостью рассвета. А еще до него донеслись тяжелые мужские шаги, а затем приглушенные голоса.

Долго не раздумывая, он нырнул под стол – единственное место, где, прикрытый длинной скатертью, он мог укрыться.