Валерия Герасимова - Крушение карьеры Власовского Страница 3

— Оладьи от нас не убегут, уважаемая хозяюшка, тут у нас разговор серьезный, мужской, — и обращаясь к Антону Матвеевичу, гость продолжал: — А что живете вы не плохо, это я сам вижу. Зря брешут…

— Вот ты и расскажи это там, у себя, — воскликнул хозяин, — пусть узнают. Да разве может быть такое, чтоб трудовые люди друг другу врагами были!

— Расскажу, Антоша, — загорелся в свою, очередь гость. — В этом можешь не сомневаться. И не только расскажу, но и покажу…

И к большому удивлению Антона Матвеевича, священнослужитель вынул из вместительного кармана пиджака портативный фотоаппарат.

— Разрешишь, Матвеич?

— Валяй, валяй, это на пользу…

Щелкнув несколько раз аппаратом, гость вместе с хозяевами вернулся в комнату стариков.

Там их уже ждали аппетитно подрумяненные оладьи.

— Милости прошу, — радушно пригласила хозяйка к столу.

Старики сели. Впрочем, в полной мере отдать должное кулинарному искусству Кузьминичны они не могли. Сейчас их увлек спор на высокие научные темы, которые едва ли были обоим доступны.

И кто бы мог подумать, что этот невинный визит и дружеская беседа за столом будут иметь для семьи Сенченко самые неожиданные последствия…

Читатель напрасно стал бы искать на карте место, откуда приехал в Москву преподобный Порфирий Храпчук. Ведь те, кто способен извлекать выгоду из такого бедствия человечества, как война, не закреплены за какой-нибудь определенной страной!

Во всяком случае два человека в силу ряда соображений были бы очень довольны, увидев, как Антон Матвеевич гостеприимно раскрыл перед своим другом дверь рабочего кабинета ученого Василия Антоновича Сенченко.

Глава вторая

Человек-рептилия

Перенесемся из реального мира с такими теплыми бытовыми подробностями, как лоскутный коврик, расшитые петушками рушники и радушное хозяйское гостеприимство Марии Кузьминичны, в совсем иной, как бы сошедший со страниц произведений Герберта Уэллса, холодный, почти фантастический мир.

Казалось бы, человек создан для того, чтобы ходить по земле, жить на ней, трудиться, украшать ее, а иногда и подниматься над земными просторами в заоблачную высь, к солнцу. Недаром так часто поэты воспевают легкий и вольный полет птиц.

Но едва ли может показаться заманчивым и поэтичным перевоплощение человека в нечто среднее между рептилией и рыбой, как это случилось с разведчиком Францем Кауртом.

Это перевоплощение произошло в самый глухой час безлунной ночи, когда шпион в трех километрах от советского берега был спущен в морскую глубь с торгового судна «Леонора». Несмотря на то, что пароход направлялся в Мурманск с чисто торговыми целями, все же его капитану Бобу Свэнсону приказали доставить и этот груз, на который, впрочем, не было запроса со стороны советских торговых организаций.

В специальном костюме из абсолютно непромокаемой ткани, с кислородным прибором на груди, трубки от которого своими наконечниками крепко схватывали ноздри и рот человека-амфибии, Каурт плыл под водой, ориентируясь по светящейся на руке фосфорной стрелке компаса.

Отлично натренированный в специальной школе, он бесшумно и ловко двигал гуттаперчевыми ластами, обтянувшими его руки и ступни ног, направляясь к советскому берегу.

Конечно, как он в этом убедился во время тренировок, кислородный прибор действовал безотказно, а оболочка с системой внутреннего прогрева надежно поддерживала пловца на нужной глубине — один — два метра под поверхностью воды.

Казалось бы, все необходимое для подводного обитателя было предусмотрено. Не хватало одного: спокойного отношения к окружающему.

Первые шаги по суше, которая пугала Каурта больше, чем находившаяся под ним морская глубь, представлялись ему особенно опасными.

Удастся ли незаметно выйти на Мурманский берег, ускользнуть от встречи с пограничниками? Зарыть снаряжение, не привлекая постороннего взгляда?

И, наконец, самый главный и роковой для него вопрос: что же ждет его на этой земле, где он вырос, но которая всегда оставалась для него чужой?

Черт возьми этого борова Петер-Брунна! Ведь существует же в мире Иран, Исландия, Кашмир…

Работы хватает повсюду. И каким-то счастливчикам перепадают неплохие кусочки нашей планеты! А вот ему постоянно приходится расплачиваться за свою специальность «знатока России».

Да, конечно!.. Кое-что он знает о коммунистической стране и ее обитателях…

Биография Франца Каурта вполне отвечала требованиям, предъявляемым к людям его профессии.

Его предки прочно обосновались в России издавна. Еще в начале нынешнего века отец Франца, имевший просторный особняк на Большой Морской в Санкт-Петербурге, нажил миллионное состояние на спекуляциях с кавказской нефтью. Он был крупной фигурой в так называемом «Русско-Азиатском обществе», созданном иностранными капиталистами в 1912 году. Много новых миллионов сулило этим и им подобным хищникам намечавшееся разграбление богатств Урала и Сибири.

Но наступила Октябрьская революция, и незадачливые колонизаторы вынуждены были в спешном порядке покинуть столь гостеприимную к ним до сих пор страну. Вместе с остальными ретировался и родитель Франца.

В тридцатых годах старый Каурт вернулся в Россию, но уже в ином качестве — сотрудником одного из посольств. Францу тогда пошел двенадцатый год. После долгих колебаний его отдали в советскую школу: чтобы победить врага — его надо хорошо знать! Франц не смешался с окружающими. С детских лет он был проникнут ненавистью к тем, кого в их семье называли черной костью. Надо было видеть, как сдержанно негодовал маленький Франц, когда он оказался на одной парте с сыном трамвайной кондукторши Борей Филаткиным! С какой брезгливостью подвигался он на край парты, чтобы не прикоснуться хотя бы рукавом к этому мальчишке! А позднее, в советском вузе, изучая исторический и диалектический материализм, он утешал себя мыслью, что постигает обряды и обычаи той страны, в которую он рано или поздно надеялся вернуться хозяином.

«Идите, мой мальчик, и знайте, что вы будете не один», — вспомнились напутственные слова его шефа Петер-Брунна.

Мысли Франца Каурта были тревожными, отрывочными, а тем временем привычные руки выполняли свою работу.

При свете звезд он торопливо закапывал уже не нужный ему фантастический наряд. Счастье, что хоть эта новинка, всученная Петер-Брунном, не подвела…

Как знать! Возможно, не подведет и остальное?

И, действительно, даже в этой стране он найдет надежных и энергичных помощников… В порученном ему трудном, почти несбыточном деле они значили так много!

Каурт облачился в самый обыденный москвошвеевский плащ темно-синего цвета на рябенькой подкладке и поношенную непритязательную кепочку. Он извлек их из непромокаемого мешка, тотчас же закопанного им вместе с остальным снаряжением амфибии.

Естественно, что в то время, как он пробирался, скрываясь сначала за песчаными дюнами, а затем в кустарнике прибрежного леса, мысли шпиона работали в одном, волнующем его направлении.

Не подведут ли эти «вольные» или «невольные» союзники?..

Насколько, например, окажется реальной помощь вот этого?..

Каурт вспомнил, как незадолго до отъезда его патрон Петер-Брунн показал ему фотокопии письма, отправленного в Советский Союз в город Сумы. Письмо пришло обратно с пометкой на конверте: «Адресат выбыл в Москву».

Автор письма — священник украинской колонии Порфирий Храпчук — обращался к другу детства некоему Антону Матвеевичу Сенченко. Он хотел на старости посетить родину и воочию убедиться, что там происходит… Он просил своего друга откликнуться.

«Захочет он этого или не захочет, но этот полоумный поп поможет нам», — обнадеживал Каурта патрон.

— Полоумный поп! — зло усмехнулся Каурт. Довольно точный термин, если принять во внимание все, что ему было известно о священнике Порфирии Храпчуке. Разве он не разводит в своих проповедях демагогию о «неправедных богачах» и не скулит о «дружбе между народами»?..

И вот этот полоумный поп должен помочь ему в таком трудном, почти невозможном деле, как «Операция альфа».

Легко ли заставить известного советского ученого и активного борца за мир бежать из родной страны!

При каких обстоятельствах профессор Сенченко пойдет на то, чтоб своим бегством расписаться перед всем светом, что независимый творческий труд в коммунистической стране невозможен?

А другие обещанные помощники? Насколько надежными и оперативными окажутся они?

Он вспомнил, с какой многозначительной торжественностью Петер-Брунн достал из сейфа два объемистых, переплетенных в кожу альбома. Развернув один из них, он вынул фотографию, которая показалась Каурту в высшей степени ординарной. На него взглянуло простоватое солдатское лицо. Подобные лица Франц тысячами видел в лагерях для перемещенных… Под снимком значились имя, отчество и фамилия оригинала, а также и кличка «Михайловка».