Жюль Руа - Штурман Страница 3

Он шевельнул головой и услышал, как бьется сердце женщины: удары были учащенные и глухие — так же билось его сердце, когда он пришел в себя на свекловичном поле, а на горизонте полыхало пламя. Вот-вот прогудит машина с базы, и ему придется покинуть этот дом, это чужое сердце, что стучит рядом с его ухом, и вернуться к большим аэродромным помещениям, к баракам, выкрашенным в черный цвет, в свою конуру, формой напоминающую срезанную бочку, а когда найдут для него экипаж, прокладывать новые маршруты по навигационной карте. Сколько других мужчин, прижавшись к другим женщинам, вдыхают в эту минуту последнее, что им осталось от жизни?

Он мягко высвободился.

— Простите, — сказал он.

— Вы ранены! — воскликнула женщина, взглянув на него.

— Пустяки, — ответил штурман, проведя ладонью по носу. — Простая царапина. Я ее только сейчас заметил. Я и не чувствую ее.

— Хотите, я протру ее спиртом?

— Не стоит.

— Тогда пейте чай. А то он остынет. Большими глотками штурман допил чашку. Без сахара чай казался горьким, это чай военной поры, но он сохранял свой аромат, тогда как на базе чай был похож на отвар пырея.

— Еще чашку?

Он уже напряженно вслушивался, стараясь различить легкий шорох шин, но казалось, тишина, объявшая ночь, будет длиться вечно. У него возникло искушение увлечь женщину на кушетку, под мягкий свет лампы. «Будет ли она сопротивляться?» — спросил он себя. Но тотчас прогнал эту мысль, почувствовав внезапный стыд. «Не слишком торопись, — сказал он себе. — Не все сразу». Сейчас, после пережитой им катастрофы, он испытывал легкое убаюкивающее опьянение от того, что вел себя так непринужденно в незнакомом доме, рядом с женщиной, чей сон он нарушил. «Это от тишины…» — подумал он. Вся его жизнь была одним затянувшимся воплем, который одна смерть могла оборвать. Под не умолкающий грохот, подобный шуму водопада, он с максимальной точностью рассчитывал скорость, время и расстояние. Ошибись он — и он бросил бы свой экипаж навстречу тысяче опасностей, подстерегающих тех, кто отклонялся от верного курса. Тишина смущала штурмана, и, держа в руке пустую чашку, он не знал, что ему делать.

— Вы устали? Вам нужно бы прилечь.

— Нет, — сказал он. — Сейчас подъедет машина. Ночь для меня еще не кончилась. Если я сделаю передышку, я не смогу продержаться. А тогда…

Он не договорил.

— Вы верите, что эта война когданибудь кончится? — спросил он.

— Говорят, что скоро.

— Это говорят уже давно.

Он снова машинально порылся в карманах, потом поискал за голенищами.

— Вы чтото потеряли?

— Портсигар. Наверное, выпал гдето в поле.

— Если хотите, я попрошу поискать его завтра, — сказала женщина.

— О, это ни к чему. Я отдал бы все портсигары на свете…

Он снова не договорил. Он хотел сказать: «Все портсигары на свете не стоят того, что я испытываю здесь…»

Автомобильный гудок заставил его вздрогнуть. Почти в ту же минуту в дверь постучали.

— Не спешите, — сказал штурман. — Они подождут. Он сжал ладонями лицо женщины. Свет падал теперь издали на это лицо, и штурман мог лучше разглядеть выступающие скулы, глаза — должно быть, такого же цвета море после шторма, — маленький, ничем не примечательный рот, вздернутый нос и слабый подбородок. «И только-то», — подумалось ему. Он коснулся губами ее щеки около рта, потом легонько оттолкнул женщину и шагнул к дверям.

— До скорого свидания? — сказала она. Он не ответил. Женщина услышала, как он говорит с кем-то на улице. Дверцы хлопнули, и машина тронулась.

II

Машина остановилась у бараков intelligence,[8] когда прошло уже немало времени, с тех пор как приземлился последний самолет их группы. На площадке не было грузовиков, развозивших экипажи с летного поля. В светлом прямоугольнике двери возникали массивные силуэты.

Штурман тоже толкнул дверь, и на него обрушился шум голосов и яркий свет ламп, висящих над столами в большом прокуренном помещении. Потом наступила внезапная тишина, и, заметив группу поджидавших его офицеров, штурман выдавил из себя улыбку. При его появлении они прервали разговор и подошли к нему. Ничто не принуждало штурмана улыбаться, просто он считал, что так будет легче и он не выдаст своих чувств. Сначала он обменялся рукопожатиями, потом командир авиабазы начал задавать вопросы, и кольцо офицеров сомкнулось у него за спиной.

— Вы знаете, как все произошло?

— Я ничего не понял, — ответил штурман.

— Вы не слышали, о чем говорили в самолете перед катастрофой?

— Я отключил внутреннюю связь, хотел спокойно сложить карты и записать последние наблюдения. Я только слышал удар.

— Сильный?

— Это было похоже на… Похоже на треск падающего дерева.

— Что же вы тогда сделали?

— Я включил внутреннюю связь. И услышал голос хвостового стрелка — он спрашивал, что делать. Пилот спокойно ответил: «Приготовьтесь к прыжку». Потом, через несколько секунд…

— Через сколько?

— Через три-четыре. Пилот скомандовал: «Прыгайте». Я открыл люк, предупредил бомбардира и бросился вниз.

— Вы чтонибудь заметили в воздухе? — спросил командир базы после небольшой паузы.

— По всему небу — самолеты, и больше ничего. Он не решился рассказать, как приземлился на свекловичном поле и потерял портсигар. В нем все словно заледенело. Эти вопросы заставили его заново пережить каждую минуту драмы. Значит, все это было так страшно? Но События разворачивались столь стремительно, что у него просто не было времени подумать, представить себе, что происходит, или хотя бы выбрать наименьшую опасность.

— Вам повезло, — сказал командир базы. — Поздравляю вас. Благодарю.

И сразу штурман-лейтенант Рипо почувствовал себя свободным. Даже не отдав чести, он повернулся спиной к офицерам и, как обычно после возвращения из полета, направился к грубо сколоченной деревянной некрашеной стойке, где маленькие официантки разливали в чашки чай. Из экипажей двух самолетов, столкнувшихся при возвращении из Дуйсбурга, он единственный уцелел. Но это лучше, чем остаться вместе со всем экипажем на черной доске, с которой intelligence officer один за другим стирал номера возвращающихся самолетов и имена их командиров. В этот вечер стерли также номера двух разбившихся самолетов, потому что уже знали об их судьбе, и в сводке они не упоминались среди отсутствующих. Теперь они вернулись на свою базу.

— Чертов Рипо, везет же тебе!

Штурман обернулся. Пилот, прозванный Адмиралом, потому что начинал службу во флоте, притянул его за шею и потрепал по затылку.

— Чаю не надо, — бросил Адмирал официанткам. — Рому. Хороши девки, — сказал он на ухо штурману, — если бы не я, и не подумали бы предложить тебе рому. Наверное, берегут для своих красавчиков. Глотай-ка, — сказал он, протягивая штурману стакан. — Закрой глаза и — хоп! Расскажешь потом.

Штурман повиновался. От встречи с товарищем, от шума звучавших вокруг него голосов, среди которого он снова почувствовал себя таким, как все, от обжигающего спирта и острых приправ блаженное тепло разлилось по всему его телу. Это было возвращение к людям.

Глядя на него маленькими, как у куницы, глазками, светящимися радостью на широком багровом лице, Адмирал продолжал сжимать ему затылок своей лапой.

— Ты мне делаешь больно.

— Ну и прекрасно, идиот! — сказал Адмирал, разжимая руку. — Тебе могло быть так больно, что ты и не почувствовал бы моих объятий, а я…

— Что ты?

— Представляешь мою рожу, когда мне сказали бы про тебя?

— Спасибо, — сказал штурман. — Но не преувеличивай. Ты и сейчас не красавец.

Лоб Адмирала пересекал чудовищный шрам, идущий к макушке и терявшийся в волосах.

— Брось, — сказал Адмирал, проводя рукой по глазам. — А всетаки я нравлюсь. Ну как, тебе лучше? — спросил он.

— Да.

Все прошло. Штурман чувствовал такую легкость в ногах и сердце, что почти забыл о пережитом. Ему казалось, что дурной сон исчез и он вдруг очутился па солнечном пляже. «Нет, невозможно, — сказал он себе, — это скоро вернется…»

— Ты не допил. Кончай! — скомандовал Адмирал. Он снова повиновался. На этот раз ром вызвал у него гримасу, но горячие волны опять всколыхнули все внутри.

— Ты получишь право носить на левой руке золотой парашютик, — сказал Адмирал.

— Ты веришь, что он золотой?

— Конечно, нет. Золотом с парашютистами не расплачиваются. Но во всяком случае, девочки будут тобой восхищаться. Да, скажи, — поинтересовался он, — где ты приземлился?

— На свекловичном поле. И не мог понять, где я. Я решил, что нас сбили около Дуйсбурга. Адмирал расхохотался.

— И ты сказал себе: «Все кончено. Не видать мне больше рожи командира базы». И страдал от этого, признайся. А потом?

— Потом я сориентировался.