Тимофей Гнедаш - Воля к жизни Страница 3

Он сейчас в штабе и все расскажет по твоей специальности.

В одной из комнат мы нашли высокого молодого человека в поношенной шинели.

Худые руки Емельянова вылезали из рукавов. Длинная шея его была замотана бинтами. Обветренная кожа на лице шелушилась.

— Врач Гнедаш, летит в наше соединение, — представил меня Яременко.

Хмурое лицо Емельянова с крепко сжатыми губами осветилось радостной улыбкой:

— Хирург?.. Это хорошо, это очень хорошо! Там хирурги ох как нужны.

Сесть в коридоре было негде. Мы отошли с Емельяновым к окну. В штабе шумно — разговоры, звонки телефонов, треск пишущих машинок. В этом деятельном гуле негромкие хриплые слова Емельянова казались особенно значительными. По памяти воспроизвожу его рассказ.

— Первый наш госпиталь в тылу врага мы создали в конце 1941 года в елинских лесах, когда подобрали четырех летчиков с разбившегося советского самолета. Летчики— Володин, Рогозин, Максимов, Рябов — были с повреждениями черепа, с переломами ног. Всем четверым удалось спасти жизнь. Они лежали в специальной землянке, и там же в землянке, за перегородкой, была амбулатория.

В начале 1942 года в рейментаровских лесах мы создали второй госпиталь, но весь конец зимы провели в переходах и два месяца возили раненых за собой в санях. Помните, какие морозы стояли в первую зиму войны? Снег по грудь, пробивались без дорог в лесах. И все же всех раненых удалось сохранить.

В августе 1942 года у нас был госпиталь в злынковских лесах.

Много раненых было в тяжелом состоянии, и на переходах их приходилось носить на носилках. Не было врача, инструментов. Трое раненых тогда у нас погибли. Я сам— фельдшер, опыта большого нет. Однажды взяли в плен немца-хирурга, привели его к нашим раненым, командир сказал: «Вот, Емельянов, учись!» Но немец оперировать отказался: «Без инструментов, — говорит, — не могу». А нам приходилось работать всяко — руки ампутировали пилой-ножовкой, больные зубы удаляли плоскогубцами.

Одно время «крали» хирурга из больницы…

— Немца-хирурга?

— Нет, украинского, по фамилии Безродный. Его мы тайком на быстрых конях привозили на ночь из больницы. Забрать совсем к нам не решались: он был больной человек, долго не вынес бы партизанской жизни. Немцы держали его в ужасных условиях, он у них голодал, наше командование помогало ему продовольствием, поддерживало его силы. Немцы узнали, что Безродный лечит наших раненых, и уничтожили всю его семью — мать, отца, сестру, жену с маленькими детьми, убили всех и домик их сожгли. Сам Безродный чудом спасся, но в соединение к нам не попал.

Был у нас одно время врач Маринич, тот пришел к нам с женой и дочерью. Дочь его Сима стала медсестрой. Маринич организовал курсы сестер, читал лекции. Но и ему приходилось работать без инструментов… Несколько месяцев пробыл он у нас, а сейчас его оставили на Черниговщине, в соединении Попудренко.

Сестры — вот кто в основном спасал наших раненых. Много было у нас замечательных сестер! Клава Макарова, ей было девятнадцать лет; в бою у Лук она вытащила из огня бойца Савченко, пошла за вторым раненым и погибла. Нонна Погуляйло тоже нескольких бойцов вынесла с поля боя и сама погибла. Юля Яременко шла с диверсии, в лесу ее окружили немцы, ранили, и она застрелилась, чтобы не попасть к ним в руки.

— Да, было немало жертв, но, в общем, у нас легко работать, — ободряюще продолжал Емельянов, словно опасаясь, что его рассказ произвел на меня слишком тяжелое впечатление. — Подпольный обком партии и командование постоянно помогают медицине. Федоров, Яременко, Дружинин каждый день навещают раненых, знают их состояние, говорят с каждым, подбадривают, приносят табаку, приводят музыкантов. В тяжелые времена, когда мы все питались корой с деревьев, иглами с елок, для раненых доставали яблоки, сливочное масло, кур.

Еще когда создавали первый госпиталь и людей в отряде было мало, командование все же выделило трех бойцов для обслуживания раненых летчиков. А в злынковских лесах Федоров прикомандировал для охраны и помощи госпиталю отряд имени Щорса под командованием Лысенко, человек сорок лучших бойцов.

Когда готовились к бою в Погорельцах, командование дало задание нашим людям узнать, есть ли в местной больнице и в аптеке гипс, перевязочные материалы, поручило спрятать лекарства, чтобы гитлеровцы не смогли его вывезти. Во время боя в первую очередь окружили больницу и аптеку.

— Теперь-то в отряде легче, — сказал в заключение Емельянов, — инструментов недавно к нам много привезли самолетами, и врачи теперь есть. Федоров, когда был здесь, в Москве, на докладе у Ворошилова и Хрущева, говорил им, как нам нужны врачи, в особенности хирурги. Но вот чего всегда не хватало, с чем мучились— это перевязочные материалы! Стираем, кипятим старые бинты, пока не расползутся. Шло в ход и крестьянское полотно. Так что, я вам советую, — взволнованно воскликнул он, — берите с собой как можно больше перевязочных материалов!

Через линию фронта

Мне выдали автомат, два диска, тысячу патронов, тяжелый пистолет «ТТ», финский нож, ручной компас, солдатские сапоги. Обмотанный лентами с патронами, увешанный оружием, я стал похож на партизана времен гражданской войны. Получил и пятидневный запас продовольствия: сухари, шоколад, пакет сушеного шиповника.

В подвале штаба, на складе медикаментов, мне сказали:

— Берите все, что вам понадобится.

А медикаментов и перевязочных материалов здесь оказалось множество. Были и пустые парашютные мешки. Следуя совету Емельянова, прежде всего я набрал марли, бинтов, ваты, плотно набил пять мешков. Взял антисептические средства — йод, лизол, хлорамин, упаковал в мешок десять двухкилограммовых банок гипса. Затем увидел несколько полок, сплошь заставленных ампулами с сухой плазмой человеческой крови, и задумался.

Я часто применял при лечении больных переливание крови. Уверенный, что и в немецком тылу придется переливать кровь, захватил с собой из Бийска пакетик лимонно-кислого натра, предупреждающего свертывание крови. Меня беспокоил только вопрос: где в партизанских условиях искать доноров, где брать кровь? И вот — сотни ампул с сухой плазмой человеческой крови стоят передо мной! Тут же были ампулы с дистиллированной водой для растворения плазмы. До сих пор мне не приходилось иметь дела с сухой плазмой крови. Однако, не сомневаясь в том, что какое-то применение ей найду, я взял двадцать ампул.

Мы вылетели из Москвы впятером — две девушки-радистки, два партизана и я. С нами было много груза. Мои пухлые мешки с ватой, ящики с мылом и подарками для партизан занимали особенно много места. Очень скоро, без всяких приключений мы опустились на прифронтовом аэродроме в Липецке, Орловской области.

Весь аэродром был забит людьми и грузами для партизанских отрядов и соединений. Пулеметы, тол, ящики с патронами, медикаменты. Бригада упаковщиков укладывала грузы в мешки для сбрасывания на парашютах.

Каждый вечер в сумерках с аэродрома взлетало несколько десятков самолетов. А наутро самолетов на аэродроме становилось не меньше, а все больше и больше. Люди томились, ожидая «очереди» на отправку в немецкий тыл.

Чтобы улететь поскорее, вне очереди, я стал помогать нагружать самолеты и вскоре сделался своим человеком на аэродроме Двое суток я проработал «грузчиком», и наконец — о радость! Получена команда грузить меня вне очереди на самолет. Я собрал свои мешки и дополнительно прихватил с аэродрома еще какой-то мешок с ватой, он показался мне не принадлежащим никому.

Внес все грузы в самолет. Летчик внимательно осматривал каждый тюк. Он отвечает и за людей и за содержимое парашютных мешков. Когда дело дошло до последнего, непомерно большого мешка с ватой, летчик насторожился:

— Что это такое?

— Перевязочные материалы.

— Это наш тюк, с аэродрома. Вата для упаковки грузов. Тащите ее обратно…

— Для чего вам вата? Мне в немецком тылу она больше понадобится. А здесь валяется без толку.

Летчик заколебался:

— Не так-то легко и нам ее доставать!

Подошли какие-то работники с аэродрома. Тоже зашумели:

— Это наша вата!

— Ну, вот что! — решил летчик. — Если для раненых партизан — берите полмешка, а полмешка отдайте обратно.

Закончились последние приготовления. Пилот внимательно осмотрел каждого пассажира, проверил, как надеты наши парашюты, в каком положении красное кольцо, за которое надо потянуть, чтобы парашют раскрылся.

Никогда в жизни я не прыгал с парашютом. Если не считать недавнего короткого перелета из Москвы в Липецк, так вообще впервые в жизни летел в самолете.

Чтобы было надежнее, на случай если сильно растеряюсь, я попросил:

— Привяжите мою руку к кольцу.

Летчики захохотали: