Лилия Дерябина - Белая лилия, или История маленькой девочки, побывавшей в немецком плену Страница 3

В нашем доме скотины не было, но в подвале, куда они заглянули, хранились завезённые дедом продукты. Немцы заняли большую горницу, а нам оставили маленькую комнатку. Один из карателей ткнул маму в живот: «kinder-partizanen! (партизанский ребёнок!)» — и захохотал. Мама испуганно залепетала: «nein! nein!» — и быстро убежала. Она слышала, что были случаи, когда каратели вспарывали беременным женщинам животы. На этот раз всё обошлось, солдаты быстро забыли о маме, вытаскивая из подвала наши запасы. А мама после этого случая стала носить папину бурку, в которой не видна её фигура, а платок натягивала до самих бровей, чтобы немцы не обращали на неё внимания.

Через две недели каратели двинулись дальше. Мы немного успокоились, но когда спустились в подвал, мама села на ступеньки и расплакалась: большая часть продуктов была съедена, осталось немного картофеля, крупы, репы и большая часть красной свёклы.

Вскоре в город прибыли войсковые части. Они начали наводить свой, немецкий порядок. «Оrdnung, noch оrdnung (порядок, ещё раз порядок!)» — слышали мы постоянно. Была создана Брянская управа, в которой работали немецкие специалисты, а в помощники они брали из числа местного населения. Многие шли работать к немцам по собственному желанию и убеждению, других заставляли. Люди прятались, старались не попадаться на глаза немцам, но это не всегда помогало. На нужных специалистов указывали те, кто работал добровольно. В дом к ним приходили солдаты и уводили на работу, не спрашивая их согласия. Если кто-то сопротивлялся или отказывался, отправляли в гестапо. Это такой следственный отдел, где во время допросов людей подвергали страшным пыткам: избивали, вгоняли под ногти иголки, ломали кости, прижигали калёным железом, а потом расстреливали. Гестапо наводило ужас не только на советских граждан, но и на граждан Германии.

Встаёт перед глазами ещё один страшный случай, после которого я изменила своё отношение к войне. Мы, дети, не сразу осознали весь ужас войны. Небольшая группка детей играла на проезжей дороге. Вдруг из-за поворота показались три танка. Дети бросились врассыпную, но одна маленькая девочка осталась на дороге. И мы увидели, как первый танк продолжил своё движение и наехал на девочку. Раздался душераздирающий крик и тут же стих. Мы в ужасе застыл. По распластанному телу девочки проехали и два других танка.

Вместо девочки на дороге под разодранным платьем лежала кучка костей, мяса и крови. Внутри меня что-то оборвалось. Я оцепенела. В этот момент раздался крик матери девочки. Она встала на колени перед тем, что осталось от её дочери. Потом подняла руки к небу, воскликнула: «Господи! Как ты мог это допустить?» — и застыла неподвижно. Я подошла к ней, сняла с её головы платок, спокойно собрала на него останки девочки и подала их матери. Она вздрогнула, прижала узелок к груди и медленно ушла.

С этого дня я разучилась смеяться, плакать и перестала чего-либо бояться: немцев, бомбёжек, свиста пуль, изувеченных тел, крови, мертвецов. Похолодевшая и напряжённая внутри, я всегда была настороже. Я приняла войну со всеми её ужасами как данность, в которой приходилось не просто жить, а выживать.

В наш дом вселились офицеры-танкисты. Они также забирали наши запасы продуктов, добавляя к ним свой паёк. Из всего этого мама должна была готовить для них еду. Она ходила в широкой тёплой кофте, на голове большой платок, повязанный до самых глаз. Поэтому офицеры не обращали на неё никакого внимания и не замечали, что она беременна.

И вот наступило время родов. 22 декабря 1941 года. Мы с мамой жили в маленькой комнатке, а офицеры спали в большой горнице. При родах рядом с мамой никого, кто бы мог ей помочь, не было. Я крепко спала в кровати и проснулась от того, что мне под бок что-то положили. Открыв глаза, я увидела маму, она приложила палец к губам и тихо сказала: «Это твой братик, его зовут Эдик». Видимо, она вспомнила совет той старушки, которая присутствовала в 1940 году на похоронах другого сына с именем Эдуард. И самое удивительное, что сын, родившийся в самое тяжёлое время, познавший все ужасы войны, выжил и жив до сих пор. Мама, рожала одна, без какой-либо помощи, ей даже пришлось перегрызть пуповину зубами, но ни разу не крикнула.

Именно в таких экстремальных условиях познаётся суть человека. Мою маму до войны все наши знакомые считали изнеженной, слабой женщиной: она боялась мышей, насекомых, не переносила боль. Но когда наступили тяжёлые времена, именно эта изнеженная женщина проявила недюжинную силу воли, мужественно переносила все невзгоды военных лет. Именно благодаря её самоотдаче, выдержке и заботе я и мой брат выжили в этой страшной войне.

Утром мама, как ни в чём не бывало, вышла из комнаты и пошла готовить еду офицерам. Мама надеялась, что немцы не заметят появления ребёнка, так как на другой день они должны были отправиться на фронт. Она оставила меня в кровати с братиком, прикрыла тёплым одеялом и плотно закрыла за собой дверь. Но ребёнок громко заплакал. Один из офицеров услышал плач, открыл дверь в комнату. Увидев ребёнка, воскликнул: «О, kinder! (О, ребёнок)» — и пошёл на кухню. Я испугалась, вдруг он заберёт братика, и накрыла его с головой одеялом. А немец подошёл к маме, сказал: «Antoniya (имя мамы было Антонина)! Nicht arbeiten! Schlafen! Schlafen! (не нужно работать, ложись, ложись!)» — и отправил её в нашу комнату. Через несколько минут он вернулся, положил на стол продуктовый паёк и тихо вышел.

Обычно за столом немцы всегда шумели: весело хохотали, громко икали и пукали, стучали посудой. На этот раз они накрывали стол сами, не шумели и вскоре ушли. Наступила тишина. Мама осторожно вышла, никого не было. Целый день она нервничала, страшась за судьбу ребёнка. Она не верила доброте немцев: почему они дали продукты, что задумали? Бежать мы не могли, кругом немецкие солдаты. Кроме того, наш дом охранялся, так как в нём жили офицеры.

Наконец поздно вечером офицеры вернулись. Старший из них сказал: «Антония, мы завтра уезжаем на фронт и не знаем, когда вернёмся и останемся ли живыми. Русские здорово защищаются. Береги ребёнка, никому не показывай. Не все немцы звери, но мы военнообязанные и должны служить своей Родине и подчиняться приказам. Прощай!». Он положил большой пакет на стол и вышел. Мама ничего не ответила. Она сидела, как изваяние, крепко прижав ребёнка к груди.

Ночь прошла спокойно. Рано утром мы услышали шум, лязг оружия, топот ног, громкую немецкую речь. Мама не выходила, лежала в кровати, прикрыв нас с братом одеялом. Вдруг дверь в нашу комнату открылась, вошёл старший офицер и сказал: «Мы уходим, прощай! Бог с тобой!» Хлопнули двери. Всё затихло. Мы ещё некоторое время выжидали, потом мама осторожно вышла: в доме никого не было. Она выглянула в окно. Мимо нашего дома по улице двигались на восток немецкие танки.

Мы остались одни. Мама закрыла двери на засов, захлопнула ставни и кинулась в нашу комнатку. Она наконец взяла своего ребёнка на руки, прижала его к груди, поцеловала, потом развернула пелёнки, осмотрела. Увидев, что пупок слегка воспалился, обмыла его кипячёной водой и присыпала какой-то травкой. Я с удивлением смотрела на мать и не узнавала её: каким нежным взглядом смотрит она на ребёнка! Я, пятилетняя девочка, вдруг поняла, какая моя мама красивая! Она сняла с головы платок, за которым пряталась от взглядов немецких солдат. Тёмно-каштановые волосы рассыпались по плечам, зелёные глаза светились любовью и лаской.

С этого дня к нам никого не вселяли.

В Брянске остался гарнизон для охраны города от нападения партизан и наведения порядка, немецкого порядка, которому должно подчиняться всё население города. Был введён комендантский час, постоянная проверка документов, не разрешали собираться группами, каждый новорожденный ребёнок должен быть зарегистрирован в городской управе. За непослушание расстрел. Расстреливали часто. На расстрелы сгоняли толпы людей, чтобы наглядно показать, что их ждёт в случае нарушения порядка. «Ordnung, noch ordnung!» (порядок, ещё раз порядок!) — постоянно слышали мы. Я до сих пор вздрагиваю, когда слышу эту фразу.

Мама вынуждена была пойти в управу, чтобы зарегистрировать своего ребёнка. В одной из комнат управы находилась девушка, которая вела регистрацию. Ребёнок родился 22 декабря 1941 года, но мама попросила девушку записать время рождения 10 января 1942 года. «Зачем вам это?» — спросила девушка. «Для того чтобы в армию его на год позднее призвали». Девушка беспечно махнула рукой: «Да что вы, через 20 лет никакой войны на земле не будет!». Представляете, война в разгаре, оккупация, а в людях всё-таки живёт надежда: придёт время, когда не будет никаких войн! Мама, уверовав в светлое будущее, согласно кивнула головой, и девушка выдала свидетельство о рождении с датой 22 декабря 1941 года и печатью Брянской управы.

Зима 1941–1942 годов для нашей семьи была страшной и голодной. Несмотря на хвалёный немецкий порядок, на улицу невозможно было выйти, в городе действовали мародёры. Окна, выходящие на улицу, мы закрывали ставнями, а двери — на засов. В погребе осталось только немного картофеля, моркови и несколько мешков свёклы (немцы её почему-то не любили). Именно ею нам пришлось питаться всю зиму и весну. Я потом долгие годы не могла заставить себя готовить блюда со свёклой.