Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга вторая. Ветер с океана. Том 4 Страница 3

– Молчи, гад! – замахнулся полковник.

Кайса опустилась на колени, закрыла лицо руками.

– О-о-о! – простонала она. – Какой ты подлец! Какой…

– Поехали, – приказал Пеккала и взял под уздцы лошадь подполковника Кихтиля.

– Но какой ты подлец! – повторила Кайса и плюнула в лицо своему брату…

Долго ехали молча. Час, два, три.

Кайса плакала. Пеккала курил сигареты.

Лес из черного постепенно становился синим – наступал рассвет. Обозначилась изморозь на травах, под копытами похрустывал тонкий ледок. Петухи горланили в далеких селениях, однажды какой-то человек перебежал дорогу.

– О-ох! – тяжело и устало вздохнул Пеккала.

Кайса оглянулась: в седле сидел маленький, нахохлившийся от утренней свежести человек: лицо в жестких морщинах, рот поджат в тонкую складку, даже не видно губ; и на локтях куртки – большие заплаты, сама нашивала…

– Я люблю тебя, Юсси! – сказала она.

– Так что?

– Я люблю… вот и все!

Лошади пошли рядом, взмахивая головами: колени всадников терлись одно об другое, их локти почти касались.

– Слушай, Кайса, – сказал Пеккала, – с меня хватит… Запомни: если я еще хоть раз услышу от кого-нибудь о твоем прошлом, я тебя выгоню… или зарежу…

Кайса опустила поводья, упала ему на грудь:

– Юсси, мой добрый Юсси… Спасибо тебе!..

Всходило солнце, и птицы просыпались.

Новоселье

В море несколько дней подряд бушевал шторм. Его далекие, значительно ослабевшие отголоски заходили даже в гавани. Корабли, уцепившись за грунт тяжелыми лапами якорей, отстаивались в бухтах и на глубоких рейдах, давая возможность отдохнуть уставшим в походах машинам и людям. Но бывало и так, что механизмы отдыхали под чехлами, а люди трудились.

По вечерам весь флот дружно звенел склянками, и десятки горнов весело выводили такое заученное и такое знакомое моряцкому слуху:

Бери ложку, бери баки беги на полубак,хлеба нету – поешь так.Веселей беги, моряк,не забудь с собою бак!..

Около камбузов строились очереди, боцманы проверяли чистоту бачков; бачок считается чист, если в нем отражается боцманская щетина, но не дай бог, если не отразится!.. Тогда бачковый отсылается драить бачок заново, и матросы в кубрике, стуча по столу ложками, решают назначить нерадивого «бачковать» вторично.

Матросы выпивали перед ужином законные сто граммов, потом лихо, так что грохот был слышен чуть ли не за милю, забивали морского козла. Проигравшие лезли под стол под шум и хохот веселящейся моряцкой братии.

В один из таких дней, когда эсминец «Летучий» стоял у пирса, лейтенант Пеклеванный получил комнату, о которой хлопотал уже давно. Положив в карман документ, он позвонил Вареньке, сообщив ей эту радостную для обоих новость, и отправился осматривать, как он выразился по телефону, свой «семейный кубрик». Напротив дома, который дугой огибал высокий скалистый берег бухты, Артем остановился, блуждая взглядом по окнам, – какое-то одно из этих окон станет для него маяком, когда он будет возвращаться с моря.

Кто-то сильно хлопнул его по плечу, и раздался знакомый говорок с кавказским акцентом:

– Что ты высматриваешь тут?

Артем обернулся и пожал руку Вахтангу:

– Да вот, получил комнату, хочешь, зайдем вместе…

– Ты получил не комнату, а сарай, – громко заключил Вахтанг, когда они пришли в квартиру, – и у очень плохого хозяина.

И действительно, пострадавшая от бомбежки комната напоминала заброшенный сарай. В окнах не было ни одного стекла. Паутина разрослась по углам так густо, что это была уже не паутина, а джунгли. В довершение всего, в комнате не сохранилось даже стула, чтобы посадить на него Вареньку, которая наверняка упадет в обморок при виде такого «семейного кубрика».

– Ах, черт возьми, хоть бы один стул!

Упершись руками в бока, Вахтанг ходил по комнате, подкидывая носком ботинка какие-то тряпки и бумаги.

– Да, – сказал он, вздохнув, – до уюта еще далеко.

И вдруг, весь загоревшись какой-то идеей, он выбежал из комнаты. Через несколько минут вернулся, торжественно объявив:

– Сейчас будет все в порядке!

Они закурили и стали ждать, когда все будет в порядке.

Примерно через полчаса с лестницы послышалось пыхтенье, дверь распахнулась, и в комнату стала вплывать широкая, гладко выструганная доска. Замерев от неожиданности, Артем следил за тем, как доска плыла по воздуху, точно по мановению волшебной палочки. Потом ему стало даже страшно: доска пересекла всю комнату, один ее конец уже вылез в окно на улицу, а того, кто нес эту доску, все еще не было видно.

Наконец показался на горизонте и он сам, – здоровенный матрос, обливающийся потом, с широкими в стрелку усами.

– Ух, – шумно вздохнул он, освобождая плечо, – там за мной еще столько будет. Как вы думаете: хватит на семейное строительство?

– Знакомься, – поднялся Вахтанг, – это боцман моего «охотника» – Иван Чугунов, старшина первой статьи, мастер на все руки!

Добродушно ворча, боцман выкладывал на подоконник гвозди…

Когда Варенька прибежала из поликлиники, она ахнула и, может быть, действительно упала бы в обморок, но предупредительный Вахтанг сразу подставил ей новенький, крепко сколоченный табурет:

– Садитесь, синьора. Все в порядке!

Сор уже был убран, на стенах красовались полки для книг и посуды, в углу стоял стол, около окна – кровать, а лейтенант Пеклеванный, засучив до колен штаны, с остервенением лопатил палубу своего «семейного кубрика».

Натягивая китель и откланиваясь перед уходом, Вахтанг сказал:

– Ничего, когда война кончится, вы этот дуб на дрова пустите, вместо него карельскую березу приобретете. А сейчас и так хорошо…

– Чего же ты его не пригласила? – набросился Артем на Вареньку, когда за старшим лейтенантом закрылась дверь.

Варенька распахнула окно и крикнула шагающему по улице Вахтангу:

– Приглашаем вас на новоселье!.. Приходите!.. Ждем!..

Но как-то так уж случилось, что, пригласив друзей только на новоселье, Варенька и Пеклеванный, не сговариваясь, готовились к свадьбе. В их отношения, подчас немного грубоватые, как это бывает у людей, вместе воевавших, вкралась какая-то особенно нежная забота друг о друге.

Они так привыкли за эти два дня друг к другу, что уже научились понимать с полуслова желания, мысли, чувства: она – его, а он – ее…

– Артем, – говорила Варенька, – так счастлива, так спокойна, мне кажется, я не была еще никогда. Все-таки я люблю тебя, Артем!

– Ах, все-таки? – обижался он, растапливая дымившую печку.

– Ну не придирайся к слову. Лучше сходи получи паек за месяц вперед.

– Я не хочу уходить.

– Почему?

– Отсюда минут семь ходьбы до гавани, семь минут обратно да еще полчаса уламывать интенданта надо, – итого, я должен прожить без тебя сорок пять минут, почти целый час… Ты думаешь – это так легко?

– Но я-то ведь отпускаю тебя на эти сорок пять минут!

– Ты не любишь меня.

– Можно подумать, что уж ты-то меня любишь… ох как!

– Проклятая печка… Ну конечно, люблю!

– Ладно, Артем, серьезно говорю – сходи!..

Артем ушел и, запыхавшийся, возвратился обратно ровно через двадцать минут.

– Ух, – говорил он, – вот бери: консервы, печенье, сахар, спирт… Ух!

Варенька счастливо хлопала в ладоши:

– Я видела в окно, как ты несся по улице, словно за тобой гнались собаки.

– А ты смеешься.

– А мне смешно…

Помогая Вареньке по хозяйству, Артем объяснял:

– Едва умолил интенданта. Не могу, да и все, говорит. Вот уж народ, действительно… Да, между прочим, тебя Кульбицкий на какой срок отпустил из поликлиники?

– На двое суток.

– Меня также.

– Ой, – вздыхала Варенька, – мы тут готовим, готовим, а придут ли они?

– Конечно, придут.

Все пришли: Прохор Николаевич с женой; командир эсминца капитан третьего ранга Бекетов и еще несколько офицеров, приглашенных Пеклеванным; Григорий Платов пришел поздравить новобрачных, а заодно и выпить; ну и, конечно, боцман Чугунов со своим командиром («Ведь сидите-то вы на стульях, которые я сбил-сколотил!») – и еще много других, знакомых и незнакомых.

Бекетов, к великому огорчению жениха и невесты, водку пить категорически отказался и на этом основании был выбран управителем вечера.

– Простите меня, – сказал он, обводя гостей долгим взглядом своих умных прищуренных глаз. – Простите меня за то, что сегодня, в этот торжественный день, когда принято говорить только о добром, веселом и милом, я несколько изменю этой традиции, оставшейся нам от беззаботных мирных времен… За всю войну, – продолжал Бекетов, и его голос слегка дрогнул, – мне пришлось присутствовать на многих похоронах и ни разу – на свадьбе. Может быть, именно потому, дорогие жених и невеста, я так тронут вашей любовью, и мне бесконечно дорога ваша судьба – судьба людей, пожелавших соединить свои сердца в такое тревожное время…