Григорий Покровский - Ася Страница 3

В армии царил беспредел. Солдаты избивали в казармах друг друга. Старослужащие глумились над молодыми. Их поднимали по ночам, били, подвешивали ремнями к трубам отопления. В виде экзекуции отпускали пряжками по голому заду до ста пряжек за один сеанс, заставляли мыть ступеньки снизу вверх. Молодым не давали, есть хлеба, мяса, масла. Они выполняли всю черную работу за старослужащих, подшивали им воротники, чистили обувь так называемым «дедам». Деды забирали у молодых деньги, скудное солдатское жалование и то, что присылали родители почтовыми переводами. К этому были и причастны прапорщики — старшины рот. Они не выдавали порой совсем получки солдату под видом закупки им крема для обуви, зубной пасты, мыла, а деньги оказывались в их карманах (хотя всё это должно было выдаваться со складов, но, как правило, до солдат не доходило).

Особо непокорным ломали челюсти, отбивали почки, селезенку, разбивали мошонку. И всю эту банду нельзя было отдать под суд, потому что, создавалась видимость благополучия на всех уровнях, и безобразия эти прикрывались. Существовала директива Главного политического управления. В этой бумаге, составленной военными чиновниками, критерием оценки той или иной части была не боевая готовность, выучка и мастерство, а количество нарушений воинской дисциплины в полку, батальоне. Их называли палками. За палку считалась гибель или судимость человека, самовольный уход. Так, один человек мог принести сразу несколько палок. Скажем, избивали молодого солдата, и он, не выдержав, самовольно уходил из части — это одна палка. С целью переночевать забирался кому-нибудь в дачный домик, съедал там банку огурцов, брал гражданскую одежду, переодевался. Это воровство, считаем, другая палка. А если он от безысходности повесился — третья.

Продвижение по службе, а также просто нормальная жизнь офицера от лейтенанта до генерала зависела от этих палок. Если, скажем, вновь прибывший командир полка захотел навести порядок, ему пришлось бы неминуемо кого-то отдать под суд военного трибунала. Ему бы это не дал сделать командир дивизии, потому что количество палок в дивизии зависит от количества этих же палок в подчиненных ей полках. Поэтому сокрытие преступлений было всеобщим, начиная от командира взвода и заканчивая командующим армии, округа.

Беспредел, безысходность породили пьянство среди офицерского корпуса. Бурцев вспомнил, как их командир роты в пьяном виде избивал шваброй самовольщика Павлова, а два командира взвода держали Павлова за руки. Он почти каждый день уходил в самоволку, по ночам рота бегала, искала Павлова. Его находили с пьяными девицами в подвалах, в общежитиях, в вагончиках, но отдать под суд ротный его не мог. Вернее, он подавал рапорт, но пройти инстанции командира батальона, командира полка и дивизии, а самое главное, их заместителей по политической части было невозможно. «Не армия, а какой-то дракон, пожирающий сам себя с хвоста», — думал Бурцев. Как ему выбраться из этого лагеря заключенных, куда он попал по воле своей судьбы? Уволиться, уйти по собственному желанию, исправить свои ошибки молодости… Но как уйти? Если по болезни, так надо пройти психушку или иметь такую болезнь, чтобы быть никому ненужным инвалидом. Если уйти по дискредитации, надо стать спившимся человеком. Как быть? Этот вопрос крутился у него в голове.

Проснулся он утром от шагов по комнате и в коридоре. Холостяки, хлопая дверью, уходили на работу.

— Гена сказал: — Вставай быстрее, а то вертолет будет.

— Какой вертолет?

— Пролетишь в столовой. Там всегда не хватает, опоздавшие пролетают.

— А чего, там больше не могут приготовить? В том полку, где я служил, офицеров кормили неплохо. А тут, воруют, наверное.

— Не знаю, им там виднее, отходов будет меньше. Как в том анекдоте. Генерал приехал полк проверять, ну, и прямо в столовую. Спрашивает солдат: «Сынки, как вас кормят?» — «Хорошо», — отвечают, наученные командиром взвода. «А порций вам хватает?» Они в ответ: «Хватает, ещё и остается». А он им стандартный вопрос: «А отходы куда деваете?» Командир об этом не предупредил солдат, и вопрос поставил их в тупик. Они замолчали, но молчанку разрешил самый находчивый: «Съедаем, товарищ генерал, еще и не хватает».

— Шутка шуткой, Гена, а я вот видел вчера своими глазами всё это. В той части, где я служил, старослужащие не дают молодым есть в столовой. А с тыльной стороны столовой бочки с отходами стоят, так молодые забегают за столовую, из этой бочки куски хлеба достают и едят.

— В нашем полку не лучше. Еще не то увидишь. Недавно двух молодых в госпиталь увезли, меньше сорока килограммов весу было.

Разговоры о еде заставили Бурцева пошевелиться. Буквально через десять минут с Геной он оказался в столовой. Там уже сидели вчерашние его попутчики. Валера шутил по поводу ночлежки, двое других молчали, жуя уже остывшие макароны по-флотски.

Мимо столика с подносом в руках пробежала девушка.

— Что, здесь разве официантки обслуживают? — удивился Бурцев.

— Нет, это «греческий зал», — там командир, его замы, сюда бегают, когда жены завтрак забывает им приготовить; пробу снимают, а потом в книге расписываются, ну или кто с комиссией приезжает.

— А как девушку звать?

— Ася… Понравилась? Служит солдаткой в батальоне.

Девушка возвращалась с пустым подносом назад.

— Какие люди, — шепотом произнес Валера, быстро доедая свой хлеб, наспех запивая чаем.

Бурцев только после этого внимательно посмотрел на Асю. Высокого роста, как говорится, ноги от ушей. Белые кудрявые волосы закрывали её тонкую шею, носик был слегка вздернут, на её щечках были заметны конопушки. Она вполне соответствовала его представлениям об идеале красоты. Из-за соседнего столика с шумом вскочил Валера, подхватив свою тарелку и стакан с недопитым чаем, убежал за девушкой за перегородку.

— Где тут помыть тарелочку? — раздался его голос из-за перегородки

— Мы посуду моем сами, — со смехом ответили девушки.

В дальнейшем было трудно разобрать голоса. Только на шутки Валеры девушки отвечали звонким, как колокольчик, смехом. Наблюдая за этим, невозмутимый Гена, дожевывал свой завтрак, кивнул на поварскую и заметил:

— Шустрый, на ходу подметки рвет. Только не его полета птица.

— Почему? — спросил Бурцев.

— Есть петушок посолидней. Она два года у нас. Многие пробовали, не получается.

— Что, крепость неприступна?

— Нет, она то может и доступна, да начальник штаба полка майор Щеглов, говорят, многим из-за нее кровь попортил. Как заметит, какого офицера возле нее, так и давай его во все дыры совать — все командировки, все воскресные да праздничные наряды его. Сегодня пришел с караула, он его завтра в патруль, пришел с патруля — он ещё куда-нибудь, и так по пятнадцать нарядов в месяц. Начнет кто-нибудь жаловаться, а он идет проверять занятия, чтобы конспекты были и подготовку по всем правилам. Потом в приказ включит, — взысканий навешает офицеру, как у сучки блох, и попробуй потом отмыться. Причем сам офицера не трогает, а отдерет комбата за то, что дела у этого офицера плохи во взводе. Ну, а комбат со своими замами так на бедолагу навалятся, что ему через пару месяцев не только на Асю, на белый свет смотреть не хочется.

— А она ему, что, родня, какая? — спросил Бурцев.

— Какая родня! Командир батальона майор Хромов её на стройке где-то откопал. Тут электростанцию строят, а она на бетонном узле работала. Когда хранилище строили, Хромов на стройке бетон и раствор «зарабатывал». Говорят, посмотрел на неё — кругом пыль, цемент, и такое добро в пыли пропадает. Забрал он её к себе в батальон на должность писаря. Жена его в это время где-то на юге вместе с детишками отдыхала. Ну, вот, значит, они вместе по ночам с Асей и писали. Так недельку пописали. Увидел её начальник штаба и забрал в штаб. Но слухи про хромовскую пассию уже тогда ходили. Всего три дома, всё на глазах. Как узнала жена Щеглова, что Ася в штабе работает, утром провожала мужа, а вечером встречала у самых дверей штаба. А они всё равно где-то умудрялись уединяться. Посмотрел на это блядство командир и отправил Асю в столовую, внештатной официанткой тот зал обслуживать. Так что, этому шустрику не видать Аськи, как своих ушей.

После столовой Бурцев отправился в свою роту. Это была рота второго батальона, командиром которого был тот самый Хромов. Вопреки ожиданиям Бурцева, он оказался небольшого роста, уже лысоват, а под его кителем просматривалось круглое брюшко. Увидев его, Бурцев представил стройную Асю рядом с ней лысоватого круглого Хромова и улыбнулся.

— Вы чего улыбаетесь, товарищ старший лейтенант? — спросил Хромов.

— Я всегда улыбаюсь хорошим людям.

— Вот как, Василий Петрович! Если Вы уже сейчас считаете меня хорошим человеком, то мы с Вами сработаемся. Меня зовут Александр Степанович.