Сергей Богачев - Век испытаний Страница 3

В пёстрой картине начала ХХ века ещё не было понятно, куда идёт Россия, с кем и за кем. Был нарушен обычный уклад жизни. Нарушен он был представлениями многих романтиков о том, что причиной всех несправедливостей являются царь и война. Германская война четыре года грызла вшами европейские армии, дала сверхприбыли промышленникам всех сторон, она подняла патриотические настроения на небывалый уровень, а потом с такой же лёгкостью обернула эти настроения против предметов своего обожания.

Двоюродные братья – Николай II, Георг V и Вильгельм обменивались телеграммами, в которых обращались друг с другом по-братски, на ты, сообщая о своих намерениях передвинуть войска. «Твой любящий Ники», «Твой преданный Ники» – так подписывал император России свои послания брату в Германию. Телеграммы, конечно, доходили, но ничего этот дружественный тон не изменил. Германии было тесно в центре Европы, она посчитала, что для её гардероба этот шкафчик уже мал и потому придётся брату Ники испортить жизнь на некоторое время. В результате два брата, похожие настолько, что поставь их на параде перед войсками в одинаковых мундирах – строй не разобрал бы, кто есть кто, – Николай и Георг объединились в своих стремлениях усмирить своего старшего – Вильгельма. Ценой братских распрей станут миллионы жизней с обеих сторон. Ну и Ники потеряет всё – империю, титул, семью, жизнь.

Водоворот

Верхняя одежда была повешена на крюки, прибитые на стене при входе, там же, на полке, были сложены головные уборы разных мастей. Появление Черепановых будто никто и не заметил (так показалось Павлу) – люди продолжали увлечённо дискутировать, кто-то не отрывался от газеты «Донецкий пролетарий», благо стопка свежего номера лежала в углу на столе и была доступна всем желающим. Дверь не закрывалась – люди сновали туда-сюда с деловым видом и, встретившись взглядом со Степаном Черепановым, как правило, подавали руку и сдержанно здоровались. К назначенному времени народу становилось всё больше, и молодой человек преподавательского вида, одетый в китель инженера, громко постучал по графину с водой:

– Товарищи, просьба рассаживаться по местам!

Пашка проследовал за дядькой Степаном, который уверенно прошёл во второй ряд, где они заняли крайние два места. На небольшом подиуме в том месте, где могла быть сцена, стоял массивный стол, покрытый красной тканью. Отрез был настолько большим, что своими краями спускался до пола, не позволяя из зала рассмотреть ног сидящих в президиуме. На самом столе находился тот самый одинокий графин в компании двух перевёрнутых вверх дном стаканов.

– Генрих Шпилевский. – Степан толкнул локтем племянника, который разглядывал с интересом членов этого схода.

До сих пор Павел не имел чести бывать в подобном обществе. Его круг общения ограничивался цеховыми рабочими, мастерами, и изредка он бывал в заводоуправлении. Изредка настолько, что чувствовал себя там неуютно и неуверенно. Все эти кители и пенсне делали людей неискренними. Стёклышки Пашка вообще ненавидел: он отличался остротой зрения и мог прочесть любой печатный текст с расстояния трёх шагов, а о вывесках и речи не могло быть – в своё время сорванец Черепанов, как стал познавать грамоту, так стал бегать по незнакомым улицам в поисках новых вывесок. Становился на противоположной стороне улицы и, пальчиком провожая взгляд, вычитывал: «Скорняжная мастерская», «Рыба и морския деликатесы», «Кондитерская». Обычно после таких самостоятельных выходов в люди для самообразования Пашка получал взбучку от отца за долгое отсутствие. А в том ненавистном заводоуправлении Павел утвердился в своей нелюбви к пенсне и любой другой оптике: как правило, его посылали «в управу» с какой-нибудь отчётной бумагой или ещё чего хуже – письменным прошением. Так обязательно судьба заносила Пашку к какому-нибудь очкарику. И всегда ответ был отрицательным, но что заметил смекалистый Пашка – так это утончённое издевательство клерков. В цеху всё было просто: «нет» это значило только «нет». Особо настырных посылали в известные места, даже не отвлекаясь от основного дела, а этот, в мундире, сначала медленно вставал из-за обшарпанного стола, за которым прохудился до дыр в локтях не один рукав, а десятки; потом, с чувством такого превосходства, какое имеет только поп на Пасху, он, этот плюгавенький очкарик, подходил и снимал пенсне. Медленно, с такой себе театральной паузой, повернувшись к просителю и тем боком мундира, и этим, он доставал из кармана носовой платок и принимался тщательно протирать свою и без того стерильную оптику. В этом месте Пашка, у которого всегда земля горела под ногами от скорости передвижения по заводу, у которого ещё десять таких бумаг было в руках, как правило, начинал закипать. Но показать он этого не мог никак, потому как был не из той касты. И вот такой самовлюблённый павлин (а почти в каждом кабинете управы такой находился обязательно), зацепив за переносицу пенсне, соблаговолил молвить: «Не по правилам составлено». Или: «Следует знать форму прошения, стыдно, молодой человек». Вот именно за это Пашка ненавидел владельцев оптических приборов, предназначенных для личного пользования.

– Ты слышишь меня или нет? – Степан ещё раз толкнул племянника, задумавшегося о подробностях своего мировосприятия. – Я говорю, смотри, запоминай, это Генрих Шпилевский.

– Ага, я понял. Кто такой? – Пашка был уже весь во внимании.

– Председатель ячейки нашей, с паровозостроительного, – голос дядьки Степана стал проникновенно уважительным.

– А что он тут делает?

– Как что? Идею будет продвигать! Нет разницы, какой завод – пролетарии, они везде одинаковые. – Пашка кивнул в знак согласия, но Генрих Шпилевский был именно тем типажом – в пенсне и кителе, который был им так нелюбим. «Посмотрим, какой такой Генрих», – про себя подумал Павел Черепанов и продолжил присматриваться к собравшимся. Зал был уже полон и рассмотреть всех не представлялось возможным.

Внезапно те ряды, которые располагались ближе ко входу, зашумели, и люди начали вставать. Те, кто не понял, что происходит, тоже вскочили, другие даже были вынуждены приподняться над толпой – кто на носочках, а кто из любопытства и на стул залез. Зазвучали одобрительные аплодисменты, которые становились всё громче и стройнее.

Между рядами уверенным шагом направлялся к красному столу человек в сером кителе и хромовых сапогах. Среднего роста, коренастый, с волевыми чертами лица и цепким взглядом. Он шёл по прямой, никак не обращая внимания на дружные приветствия единомышленников. Со стороны могло даже показаться, что такое сосредоточенное внимание ему неприятно, но об этом можно было судить только по его полной невозмутимости.

– Смотри, смотри, это Артём! – Степан Черепанов встал и вместе с товарищами провожал аплодисментами неведомого для Пашки человека. – Силён мужик, чего уж там, – Степан продолжал хлопать и с племянником говорил вполоборота. – Из Австралии к нам приехал, представляешь? Из Австралии!

– Так он австриец? – Пашка искренне удивился тому, как пылко все приветствуют этого иностранца. Это что ж такое надо было сделать, чтобы так встречали?

– Не австриец, он наш! Говорю тебе – Австралия, не Австрия, Австралия. – Дядьке нужно было говорить немного громче. – Это чёрт знает где! А он и там побывал! Говорят, бучу поднял, пролетариев местных сплотил вокруг себя, стачки организовывал, – аплодисменты продолжались, – газету издавал, а потом его вынудили уехать. С тамошней каторги не сбежишь!

Артём поднялся на помост, в президиум, и, слегка поклонившись, жестом попросил публику присесть.

– Вот мы тут с вами собрались обсудить текущую ситуацию, товарищи! Решения разные принимать собрались, документы писать. И ошиблись. Ситуация не здесь, а там! – резко повернув руку назад, он показал в сторону заводских цехов.

Зал и так притих, когда Артём начал говорить, а после этих его слов все напряглись в недоумении.

– Да, да! Не там мы собрались. Жизнь, она сейчас – в цехах. А мы тут. Так недолго и самое главное упустить – людей.

Генрих привстал и попытался нашептать что-то на ухо Артёму, но тот, резко махнув рукой, продолжил:

– Да к чёрту эту повестку! Успеем ещё бюрократией позаниматься! Сейчас я, товарищи, направляюсь в сборочный цех. Рабочие завода хотят получить ответы на некоторые вопросы. Считаю своим долгом быть там и приглашаю всех желающих не стесняться, одеться и проследовать со мной.

Зал зароптал и зашевелился. Одна из тех двух женщин, которые постоянно курили, подскочила с места и стала картинно опять аплодировать и делала это настолько энергично, что была вынуждена даже поправить платок, по последней пролетарской моде – красный. Если бы не соседи, подхватившие её под локоть, она, возможно, и упала бы.

– Прошу не ждать, мы теряем время! – Артём имел голос громкий и чеканный настолько, что рупоров ему не требовалось.