Анатолий Санжаровский - Кавказушка Страница 3

К Гиви она отнеслась с недоверием. Старый человек, вполне мог чего не разобрать. Пропустил. Самое хорошее, самое важное, может, и пропустил!

И Жения, с быстрыми поклонами проводив Гиви, помела к Медико. Молодые глаза наверняка увидят то, что не увидели старые!

Но странно…

Разные люди, старое и малое, а читают слово в слово одно и то же. Как сговорились!

Жения панически косится на Медико.

Письмо уже к концу… Неужели ничегошеньки, ни полсловечка нету про то, что и мучения, и госпиталь уже позади, что Вано уже снова в деле?

Вот письмо уже кончилось. Но даже намёка нет на то, чего так ждала Жения.

Помолчав в нерешительности, она всё же с открытым сарказмом бросила Медико:

– Читаешь не лучше старчика Гиви!

Подумала:

"Похоже, в школу ты бегаешь лишь от дождя укрываться!"

А вслух добавила:

– Зря тебе пятёрки ставят!

И холодно забрала письмо.

Что же делать? Что?

Может, всё так и есть, сговорились Гиви с Медико?

Не-ет, ваша не спляшет!

Бог любит троицу. А чем я хуже? Написанное не сотрёшь. Для верности пускай вот почитает мне ещё сам председатель сельсовета, наша верховная власть. Последняя косточка покажет! Как верховный прочитает, так тому и положу веру.

Но Совет закрыт.

Рань.

День ещё толком глаза не разлепил.

Жения к председателю домой.

– Чего тебе, ласточка? – насторожённо встретил сановитый председатель на крыльце – чинил порожки.

– А чего, батоно, [3] слепой хочет? Два зрячих глаза… Чтоб прочитать, что пишет сын, – и устало, с надеждой подала письмо.

Верховный топор в пень. Прочитал.

Он ни слова не прибавил к тому, что уже дважды слыхала Жения.

– Горько… Рубятся на войне, а сюда, – верховный медленно складывая письмо, – какие щепки летят…

– А знаешь, батоно, – вслух думает Жения, заворачивая письмо в платок, – я поеду к Вано…

– Женико! Ты ненормальная! – вскричал председатель.

– Не кричи в кувшин, а то и кувшин на тебя крикнет.

– Ненормальная! Там же стреляют. Война!

Она рассудительно ответила:

– Кому суждено умереть – хоть в сундук запри, всё равно умрёт.

– Хоп-хоп! – уступчиво проворчал председатель. – Когда женщина потянет, девять пар волов не удержат…

– И все сто девять не удержат! Если не мать, так кто же поднимет сынка с госпитальной койки? Сын – один, последний свет в окне. Мне больше не для кого жить…

Председатель надвое хмыкнул. Что же закручивается? Если каждый пожелает быть там, где ему вздумается, это ж будет полная чепуха. Дай ему, председателю, волю, он бы, больной, давно б стриганул на фронт. Но его держат здесь. Значит, так нужней… Кто спорит, мать в госпитале – подарок сыну. Да кому же прикажешь тянуть её воз дома? В Лали? Для каждого фронт там, к чему он приставлен. Мать вряд ли поднимет сына. У врачей это лучше получится. А ну уйди она отсюда, не крутнётся ли так, что сын сядет утром чаю попить, а ему новость на блюдечке подносят: нету чаю, нечем заваривать. Не повернётся ли так, что именно Вано не хватит именно того чая, который не соберёт его же мать? Жения?.. Нет, нет… Видно, она хочет, чтоб я помог ей с поездкой в госпиталь… Ну уж увольте! Не тот дурак, кто на чердаке сеял, а тот, кто ему помогал.

– Наверно, батоно, – сказала Жения, – ты думаешь, как же её отпускать, а кто ж за неё будет здесь?.. А ты не бойся… Я как-то говорила в бригаде, а вдруг меня прижмёт катнуться на время к сыну – как чуяла! – возьмётся ли кто собирать и мою норму? Нашлись такие. Взялись. Русико, Пация, Натела. Так что меня не будет, а норма моя будет исправно идти!

– Ну, это куда ни шло, – смято посветил бледной улыбкой председатель. – Дальше. Дам я тебе справку, что ты, такая-то, направляешься к раненому сыну в геленджикский госпиталь. И что, ты пошла? Ка-ак?

– Ножками! – радостно выкрикнула Жения. – Будешь спрашивать – до Греции дойдёшь! Язык до края земли доведёт!

– Это ты-то будешь спрашивать? А по-каковски? Ну, за Абхазию выскочила, по-каковски станешь спрашивать? Ты хоть одно русское слово знаешь?

Жения срезанно сникла.

– Одно-то знаю… Здравствуй … – И трудно произнесла по-русски: – Д…ра-а…сти…

– Не густо, калбатоно [4] Жения. Вай, как не густо… В справке я попрошу, чтоб помогали в дороге с транспортом, с ночёвкой… А вдруг ты посеешь мою бумагу? Ты для подстраховки выучи ещё несколько русских слов. Язык, знаешь, может и продать и выкупить человека. Тут на одном драсти далече не ускачешь. Уж запомни, пожалуйста, ещё такие: Гэлэнжик, госпитал, син .

Возвращалась Жения от председателя и заведённо твердила про себя:

«Гэлэнжик… госпитал… син… Гэлэнжик… госпитал… син… Гэ…»

Жения осеклась, уколовшись взглядом о карточку Тамары на своей утлой пацхе, старинной избе-плетёнке. Карточка была на чёрной ленте. Лента широко закрывала посредине убитое лицо домика.

"Ка-ак я могла забыть?.. Прости, сынок… Простите, раны… Не мучайте Вы больно моего Вано… Прошу Вас… Нельзя мне сейчас к Вам… Как же я оставлю Тамару? Мёртвые не ждут… Вот отмечу Тамаре сороковой день… Пообедает Тамара в последний раз дома, [5] тогда…"

До больших поминок оставалось недели три. Времени вполне достаточно, чтоб проведать Вано. Но Жения не собиралась просто проведать. Она будет там непременно до того самого часа, покуда Вано не поднимется совсем. А сколько надо на это? Неделю? Месяц? Два? Разве кто скажет?

И потому Жения уцелилась ехать только после сороковин.

3

В день отъезда Жения по первому зыбкому свету пошла к Тамаре. Поглаживая возглавие холмика, рассказала, куда едет, повинилась: не знаю, на сколько оставляю тебя одну, и слёзы, не спросившись, тихо закрыли Жении глаза.

От Тамары она взяла назад к дому, а забрела на плантацию.

Широкие печальные чайные ряды лились к ней, накатывались зелёными гребешками, обступали со всех сторон.

Давно ли тут в непогоду с пристоном гудели дикие леса? Вместе с Датико пилила, корчевала пни… Копала, сажала чай… Датико нет уже два года дома, а чай его живёт, живёт…

Жения очнулась. Её звали.

Глянула в сторону, откуда слышался голос.

Долговязик Бата, подросток, весело махал кепкой с подножки полуувечной полуторки.

– Тётя! Я бы мог подбросить Вас до Сухума. Удачный попутный рейс. Мне с Вами по пути…

Вечно этот Бата с шуточками!

Они подъехали к дому. Жения молча ткнула пальцем в два высоких чемодана, скрученных одной плотной бечёвкой. Эти с нами!

Бата растерянно заозирался:

"Это что, всё мне одному? Это я донесу или нет… Я бы, знаете, и не прочь поделаться с кем по-братски…"

Жения было уже подхватила один чемодан, как Бата, царским жестом отстранив её, подлез под верёвку и, крякнув, поднял чемоданы.

И тут свои каверзные шутки стали строить над Батой чемоданы. Сначала они резко дёрнули его влево, потом вправо. Бата едва успевал проворно бегать из стороны в сторону, пропаще держа на прицеле открытый кузов. Как ни метился попасть он к кузову по прямой, не мог. Бедняга был уже у самого опущенного борта, как невесть какая злая сила бегом его протащила, прогнала мимо машины.

Бата еле остановился на срезе косогора, очумело вывалил глаза.

Казалось, он отключился. Рука, упиравшаяся в бок и подпиравшая заносчивое плечо с чемоданами, упала плетью, плечо обмякло, опустилось, и чемоданы съехали на хрупкое плечико малорослой Жении, едва успела подскочить под них.

Как показалось Бате, Жения в укор ему легко, как-то играючи, что ли, пронесла чемоданы к откинутому борту.

– Я с ними кружился-кружился, плясал-плясал… – загнанно спешил он словами. – А Вы взяли – будто пустые! – спокойно так понесли. Безо всякой корячки…

– Козе, мальчик, свои рога не тяжесть… А ты молодца! Весёлый растёшь. Ну и правильно делаешь, расти весёлый.

Бата обречённо разнёс в стороны руки.

– А что, тётя, остаётся делать? Уж какой зародился… Моя бабунюшка говорит: горбатого могила исправляет, но иногда и она бессильна.

Грянул залпом смех.

Жения с Батой поворачиваются. Боже! Соседи кружком облепили их!

Бата закрывает борт. Не в спехе пробует, надёжно ли закрыл.

А Жения, розовея от стеснения, с кроткими поклонами прощается со всеми подряд за ручку. Со взрослыми. С детьми.

Жении неловко, что вот из-за неё народ отлепился от своих хлопот. За свою жизнь она и разу никуда не уезжала из села и теперь не знает, надо ли что при отъезде говорить или не надо…

Но когда руку ей сжимает Русико, Жения задерживает её, не выпускает сразу. Чувствует, как рука наливается теплом Русико.

– Ты уж горячо не пуши когда меня под момент, – благодарно Жения смотрит прямо в глаза Русико.

– За что? – искренне удивляется Русико.

– Есть за что… Целый же дом на тебя вешаю. Ключ знаешь где… Корову не забывай доить… Я так старалась, так старалась поменьше тебе забот оставить… Всех несушек приобжарила, позапихала в чемоданы… Сыр, хачапури, чурчхела, чурек, баночка мацони… Ну что ещё туда возьмёшь?..