Алла Гореликова - Позови меня в жизнь вечную… Страница 3

Площадка за школой пустовала. Завтра сюда придет мелкота, подумал Иван… но сегодня — место еще занято. Привычное место ребят, которых мы проводили на войну. Как же пусто без них…

— У меня две пятерки, — похвалился Антон. — Маму встретим?

— Обязательно.

— Звездочки смотлеть! — запрыгала Машенька.

— Глупая, — Оля взяла сестренку за руку, посмотрела вдоль улицы — на далекий купол Большого Телескопа. — Военное положение, нас туда не пустят. Мамина работа теперь — объект.

— Что такое обь-етт?

Машуткин вопрос остался без ответа. Грохнуло, дрогнула земля под ногами, ударил в лицо внезапный тугой ветер. Валя охнула.

Давний, но так и не избытый страх…

Купол Второй Марсианской Обсерватории до странности медленно обрушился вниз… исчез за крышами городка… поднялось в прозрачный воздух облако красноватой, словно кровью подкрашенной пыли. Зазвенело в ушах от подступившей тишины.

— Мама, — закричала Оля. — Мамочка!!!

Из церкви возвращались пешком. Валя куталась в шаль, грустная шла, задумчивая. Столько записок поминальных… предки, потомки — все «за упокой». Никого у них с Ваней не осталось. Всех война проклятая унесла.

А Ивана грызла вина. Не приносили ему успокоения праздничные субботние службы, и батюшка местный, отец Адриан, не умел помочь смущенному помыслами чаду. Когда Валюша, смаргивая слезы, писала длинный список имен — от Митрофановны до маленького Витюшки, попавшего в том году со всем детским садом под налет глобалисток, — Ваня думал, что это горе безмерное принес любимой жене он. Эти бесконечные смерти, длинный, невероятно длинный список тех, кого должно помянуть… всё это принесла Валюше одна-единственная не принятая им смерть. Ее смерть.

А могли сгинуть без следа на той, давней, позабытой ныне войне. И не пришла бы в мир вслед за ними длинная цепочка людей — от Кольки до Витюшки, и не было бы для них смерти… но и жизни не было бы тоже. Зря ты, Ваня, изводишь себя этим бесконечным «как могло бы быть». Всё случилось так, как случилось — и на то, значит, воля Господа, а роптать — грех.

Вот только с жалостью ничего не поделать.

Густо-синее полуденное небо мигнуло вспышкой: ушел к Земле пассажирский с Дисейта. Вздохнула Валюша — вспомнила, верно, как Андрей улетал на Дисейт в экспедицию… в ту самую, из которой не вернулся никто.

— По пицце? — спросил Ваня.

— Давай, — улыбнулась Валюша. Той улыбкой, что так и не приелась Ивану за все эти бесконечные годы.

Пиццерия соседствовала с таможней. Поэтому любимый столик Валюши был на веранде — чтобы видеть очередь прибывших на Бету-Пересадочную. Поэтому же Иван предпочитал столик внутри, у экрана с видом на Землю. Очереди прибывших на Пересадку ему с головой хватало на работе.

Сегодня сели за Ванин: на улице хмарило, холодный зимний ветер нес по земле бурые скукоженные листья, а пиццерия, следуя веяниям моды, обходилась без силовых полей и прочей защиты. Нет, на самом-то деле… впрочем, посетителям об этом знать не надо.

На «земном» экране шелестела узкими листьями реликтовая роща эвкалиптов.

— Люблю этот запах, — Валя глубоко вздохнула, прикрыв глаза.

Иван запаха эвкалипта на дух не переносил: почему-то все время вспоминалось, как Света изводила вечно сопливого дошколенка Володьку эвкалиптовыми ингаляциями. Тогда эвкалипт еще не охранялся.

— Разрешите? — у их столика возник мужчина. Моложавый, одетый с претензией на элегантность, в модном стиле «экзотик-Бонд». Иван поморщился. Учитывая, что свободных столиков с десяток…

— А если не разрешу?

Незваный гость пожал плечами и сел.

— Видите ли…

— Вижу, — перебил Иван. — У вас на лбу написано. Проваливайте, молодой человек! Ваши предложения нам неинтересны.

— Вы, очевидно, приняли меня за комми, — мягко сказал «молодой человек». — Или за адепта. Между тем я представляю весьма серьезную организацию. Действительно серьезную, вы меня понимаете?

— Молодой человек, — столь же мягко ответила Валя, — неужели вы думаете, что мы мало перевидали таких вот представителей серьезных организаций? Или вы полагаете, что их предложения сильно отличались одно от другого? А мы люди мирные, нам в самом деле неинтересно.

— Вы граждане, — голос представителя «действительно серьезной организации» странным образом закаменел. — Вы обязаны сотрудничать с властями. Это ваш неотъемлемый гражданский долг.

— Это наше неотъемлемое право, — лекторским тоном поправила Валентина. — Право, а не обязанность. Обязанности — у власти. Например, власть должна защищать граждан от посягательств. При этом под посягательством можно понимать как налеты глобалисток, так и случаи вроде вашего, когда гражданам мешают отдыхать, хотя они недвусмысленно заявили о нежелании общаться.

— Ну, здесь вы ошибаетесь. И если подключить достаточно грамотного юриста…

— Достаточно грамотный юрист — это я, — проинформировала собеседника Валентина. — Доктор права, доктор сравнительной культурологии, почетный член Академии Наук Земли, председатель Ассоциации независимых юристов Беты. Странно для представителя серьезной организации — не знать, с кем имеешь дело. Прощайте, молодой человек.

— Что ж, прекрасно, — незваный гость поднялся, оперся ладонями о стол. — Вы отдаете себе отчет, каковы могут быть последствия?

— Ступай себе, — усмехнулся Иван. — Напугал ежа голой задницей. Все последствия давно пройдены, изучены, классифицированы и страшны, как рыбе дождик.

— Что ж, — хмыкнул гость, — прощайте. Удачи вам в вашей мирной жизни.

И ушел.

День был безнадежно испорчен.

Контакты с «весьма серьезными организациями» случались у Ивана и Валентины за их долгую жизнь раз двадцать. Или тридцать. Считать их, что ли? Достаточно того, что выводы из прошлых ошибок Ваня с Валей сделали — и теперь вряд ли у кого получится надавить на них всерьез. Даже у «весьма солидной организации». Найдется прием против любого лома.

Но в том ли дело? Из раза в раз выслушивать дурацкие «выгодные» предложения и совершенно одинаковые угрозы — приятного мало. Чем дольше живешь, тем меньше этому удивляешься… но и уважения к людям остается в тебе все меньше. А так нельзя.

— Пойдем, — вздохнула Валюша. — И не бери в голову.

— Кофе-то допей, — улыбнулся Ваня. — Кто еще в голову берет…

На улице бухнуло. Сверкнуло. Экран погас, запах эвкалипта и шелест листьев растаяли в тревожной тишине. А потом взвыла сирена.

Пиццерия имела статус убежища. Собственно, как и все здания припортовой зоны. И сейчас дежурный ополченец уже разбил очередь к таможне на две части — и хвост ее загонял под защиту внешне ненадежных, но укрепленных всеми мыслимыми способами стен. А у входа с аптечкой в руках ждала возможных раненых официантка Светочка, выпускница местного медколледжа.

И все это было до боли привычно. Вой сирены, треск зениток по периметру порта, плач перепуганных детей и угнетенное, пришибленное молчание взрослых. Умных и сильных, но не умеющих объяснить детворе, почему вдруг — сирена, паника, падающий с неба огонь и этот страх, с которым ничего нельзя сделать…

А потом стены замерцали и поплыли. И это был конец, потому что никакая защита не в силах сдержать «пламя возмездия» дольше пяти минут. Почему-то самые современные военные разработки в руки глобалисток попадают даже быстрее, чем на армейские полигоны…

Это очень страшно, когда падает с зависшего высоко в небе корабля «пламя возмездия». Когда лица людей вокруг искажает смертная мука, плавятся стены и воздух обжигает сильней огня. И знаешь — никто не выйдет отсюда живым. Кроме тебя.

Да за что же нам это, Господи?!

Удушливый сизый чад ест глаза. Беззвучно кричат гибнущие страшной смертью люди. Беззвучно плачет Валюша. Мертвая тишина. И как услышит тебя Господь, если сам себя не слышишь?!

Но ты все равно кричишь — сам себя не слышишь, но кричишь: хватит, хватит, хватит… сколько можно?! Зачем нам эта вечность, раз мы не можем ничего изменить, раз одно и то же из года в год, из века в век — для чего? Я знаю, Господи, Ты не слышишь — но ведь тогда, один-единственный раз, — услышал! Зачем? Неужели только для того, чтобы отгородить от других людей незримой стеной вековечной жизни?!

Или… для того, чтобы понял?..

Это глупо, снова чего-то требовать — и одного-то раза вышло много. Но почему-то сквозь опаляющее марево чудится горящая церковь в родной Ивановке, и плывут в небо сквозь ядовитый сизый чад Христос и Богородица, и стыдно, так стыдно… на что потрачены бесконечные годы?! И вместе с прогоревшими стенами пиццерии рушится твоя незримая стена. Сливаются воедино дарованная тебе смертная мука и счастливая улыбка Валюши — на длинный миг между жизнью и вечностью.