Жизнь Василия Курки - Александр Шаров Страница 3

А ты дай ему иа того сундучка, что в скрыне схован. Дай трохи - бо ще сгодится.

Подполковник выглянул было на улицу, быстро вернулся, отвел Гришина в сени, сел на мешок с соломой, раскрыл планшетку и, заглядывая в длинный листок, вложенный под целлулоид поверх карты, зашептал на ухо:

— Уточняю: боевая задача выглядит так. Ударной группой в составе… Ну, это нас не касается… Нанести удар с фронта Ямполь - Ляховцы, в общем направлении Вериводка - Збараж - Тарнополь. Оценка противника: все пехотные и танковые дивизии сильно потрепаны в предыдущих боях, понесли большие потери и последнее время усиленно пополняются маршевыми батальонами.

Свои войска: все части понесли значительные потери.

Укомплектованы в подавляющем большинстве малообученным контингентом с временно оккупированной территории. Шоссейные и улучшенные грунтовые дороги на протяжении направления главного удара отсутствуют.

Подполковник часто замолкал, беспокойно крутя головой на тонкой шее с большим кадыком : не подслушивают ли?

Понизив голос до еле слышного шепота, он сказал :

— Вот какой казус, голубчик. В девятнадцать ноль ноль - отменяется. Ночью схватит морозцем - сразу выходите. Вдвоем с Куркой. Ему бы, по правде, лежать еще недельку, все-таки черепное ранение. Ну, да что поделаешь. А я дождусь, пока тылы подтянутся, и тоже. Вы там, на месте, сразу разворачивайтесь. Работы будет много. Ясно?

Гришин вернулся в хату и, зябко втянув голову в воротник шинели, сел рядом с Куркой.

Хозяин по-прежнему шагал по хате, что-то убирал, прятал, иногда, без видимой цели, просто трогал попадающиеся ему на пути вещи : комод, вышитый рушник на стене, косу, топор, украшенные бумажными кружевами полки с посудой. Остановившись у загородки, он ударом сапога сбил фанеру. Открылся самогонный аппарат - котел, трубки, змеевики. Из медного крана в стеклянную сулею то капал, то лился, то выбивался с такой силой, что в стороны летели брызги , окруженный мутноватым облаком самогон. Стенки сулен были покрыты капельками. К потолку поднимался сивушный пар. Все это как бы дышало непричастной к окружающему и неуместной хмельной веселостью.

— Собери на стол, Ядя, - сказал хозяин, полузакрыв глаза. - Чтобы все как у людей. В остатний раз… А скатерть возьми из комода, ту, мамусину. И сало из скрыни.

Ядвига поднялась.

Курка не отрываясь следил за ней взглядом, в котором смешивались подозрительность с детски удивленным обожанием. Гришин сидел, по-прежнему втянув голову в воротник шинели и скрестив руки, стараясь согреться : его лихорадило.

Когда стол был накрыт, нарезаны хлеб и сало, принесены огурцы в обливной миске, хозяин вытащил из-под крана трехлитровую сулею, сменив ее другой. Поднял тяжелую посудину, поставил среди стопок и, церемонно поклонившись, пригласил :

— Проше паньства до столу!

Курка вопросительно взглянул на Гришина.

— А чего ж, - сказал Гришин. - Да и трясет что-то…

Выпили по стаканчику, потом еще.

Курка сидел хмурый, сосредоточенно глядя на стопку и ломоть хлеба с толстым куском сала, пододвинутый ему Ядвигой, потом вдруг, чуть подняв брови, спокойно и счастливо улыбнулся.

— Чего ты ? - спросил Гришин.

— Листопадовка вспомнилась, - рассеянно отозвался Курка.

— Давно из дома ?

— Седьмой год.

— Как так ?

— Дядька меня выдрал, обозвал куркульским последышем, я и драпанул к батьке на Вычегду.

Курка говорил шепотом и все так же, странно и нежно, по-детски, улыбаясь.

Когда Курка заговаривал, Ядвига переставала есть и пить, и видно было, что она прислушивается, боясь проронить малейшее словечко. Скулы у нее напряглись и резче обозначились.

— Добрался до отца? - спросил Гришин.

Курка кивнул.

Хозяин поднялся, вытянулся во весь свой огромный рост и запел оглушительным басом :

Взвейтесь, соколы, орлами,

Полно горе горевать,

То ли де… То ли дело под шатра-а-ами

В поле лагерем стоять.

По-прежнему в избе время от времени появлялись солдаты и, оглядевшись, кто несмело, кто увереннее, подходили к столу.

Продолжая петь, хозяин каждому наливал самогон в граненый стаканчик и отрезал ломоть сала.

Старая песня , - сказал Гришин, когда хозяин замолк.

— В императорской гвардии пели, - отрапортовал хозяин . — В одна тысяча девятьсот пятнадцатом. В Санкт-Петербурге.

— Неужели вы и в царской гвардии служили ?

— А як же, - Хозяин еще больше вытянулся, отер усы и опрокинул стаканчик.

— Долго ты був… с таточком ? - тихонько спросила Ядвига.

Курка молчал, но перестал улыбаться и насупился.

Гришину не в первый раз стало жаль Ядвигу, и он повторил вопрос :

— Сколько с отцом прожил?

— До сорок первого. В июле его сосной придавило, и сразу… А я удрал на фронт.

Все помолчали.

— А може, спать лягим? - предложил хозяин.

Совсем стемнело. Гришин постелил шинель и улегся на лавке у окна, Курка - на другой лавке. Ядвига забралась на печь. Солдаты все заходили и заходили. Темнело, и фигуры их становились почти неразличимыми. Потом они стали совсем не видны в темноте, плотной от человеческих дыханий и тумана, заползающего с поля. Только слышался время от времени топот сапог и жестяной шелест пропитавшихся влагой плащ-палаток.

Засыпая, Гришин плотнее закутался в рядно.

2.

Во сне Гришин почувствовал тревогу от прерывистого шепота. Он насильно открыл глаза, как делаешь, пытаясь прогнать дурной сон. Но шепот звучал по-прежнему, задыхающийся, невнятный, странный оттого, что казалось, будто он слышится сверху, из темной пустоты.

Не сразу Гришин сообразил: это Ядвига лежит на печи и шепчет, зовет, почти заклинает Курку :

— Хедь до мене, децко мое, децинко. Татусь юж ушел, никто не услышит. Ты лезь на печку, не бойся. Ничего не бойся, децинко мое.

— Молчи ! Отстань, - отвечал Курка так же еле слышно, голосом испуганным, хриплым, вздрагивающим, будто он плакал. - Не смей ! Отстань!

Он повторял «не смей» , «отстань» , как мог бы сказать «сгинь» верующий, которому примерещилась нечистая сила.

Ядвига словно не слышала. Шепот ее лился сквозь темноту вниз, как ручей, - вздрагивающий, обволакивающий , одновременно слабый и всесильный.

— Иди скорей! - шептала Ядвига. - Ты не думай, мне э т о не нужно. Анджей говорил: «Льдинка моя». Говорил : «Била, як снег, и холодна, як снег». Он меня целовал, а я думала - скорей бы уж. Иди, иди, децинко мое, любо мое кохано.

— Отстань ! - хрипло повторял Курка .

Теперь казалось, что Ядвига говорит не Курке, а самой себе. Будто что-то растаяло в ней, как тает ледник, и льется поток - сквозь темноту, сверху вниз, - способный пробить сердце.

Она говорила:

— Я потому и не понесла, что холодная була. А до тебя я ласковая, коханый мой. Ты иди до мене, а то погибнешь без этого. Родился и погибнешь т а к, как 3ося, которую Бандера сгубив.

— Отстань, - повторял Курка . - Заладила: