Валентин Стариков - На грани жизни и смерти Страница 30

Смычков, стоящий рядом, хлопнул ладонями и потер руки, улыбаясь, протянул:

— Та-ак. Щучку в сумочку.

— Не торопитесь, — оборвал я его, — следите-ка лучше за перископной глубиной.

Он наклонился над приборами контроля плавучести. Необходимо было все время чувствовать поведение лодки — исключительно точно держать глубину и дифферент и при малейшем изменении их принимать немедленные меры.

Лодка выправилась, и теперь я уже отчетливо увидел знакомый по справочникам силуэт немецкой подводной лодки среднего тоннажа. Она шла к порту Киркенес.

Наша позиция была удачной. Мы находились в самой темной части горизонта, где наш перископ было не так просто заметить. Тем не менее нужно было соблюдать исключительную осторожность: нас могли услышать…

— Слева шум трех охотников… — громко доложил Лебедев, высунув из рубки голову в наушниках.

Я мигом перевел окуляр перископа на появившийся новый объект, но ничего не увидел: поле зрения было закрыто какой-то темно-серой пеленой и только сверху различалось светлое пятно неба.

Опустив перископ, я взглянул на карту, где уже были отмечены корабли противника. Это мог быть встречающий лодку эскорт или плановый утренний поиск противником наших подводных лодок. Так или иначе, ничего хорошего это не сулило, и осторожность следовало удвоить.

— Шумы охотников приближаются, — послышался спокойный голос Лебедева, — лодку хорошо слышу справа на курсовом 35 градусов…

Идя лодке наперерез, мы быстро приближались к ней.

Неужели «охотники» помешают атаке? Эта мысль, возникнув после доклада Лебедева, сейчас не выходила у меня из головы, мешала сосредоточиться. Нет, атака должна состояться, чего бы это ни стоило!

Расстояние между нами и лодкой противника заметно сокращалось. Приближался момент залпа.

— Задраить все переборки, проверить клинкеты.

Теперь остались открытыми только переговорные трубы для связи между отсеками.

Еще раз проверил свои расчеты. Кажется, все Правильно. Только бы не определили «охотники» и не обнаружили нас прежде, чем мы дадим торпедный залп.

Лебедев доложил, что катера противника идут нам навстречу и находятся где-то близко. Я оглядываю центральный пост. В лодке стало совсем тихо. Даже Смычков приумолк. Он, не отрываясь, следит за контрольными приборами управления. Никто не двигается. Все будто слились со своими механизмами. До залпа остаются считанные минуты. Сейчас должен быть последний подъем перископа.

Тюренков, сидя на корточках, обводит взглядом клапаны воздушной станции, видно, решает свою тактическую задачу: после выстрела он должен будет бороться за устойчивость корабля на заданной глубине и устранять повреждения. Инструменты, клапанные ключи у него развешены так, чтобы в случае аварии все было под руками.

Иванов, держась за рычаг автомат-коробки, весь обратился в слух. Я его не вижу, но знаю, что это так. Сейчас он будет реагировать только на один сигнал — «пли». Залп нужно давать, как только прозвучит команда из центрального поста. Затяжка даже на долю секунды сказывается на точности выстрела. Экипаж сейчас как туго натянутая пружина. Сила ее освобождается по одному звуку команды.

Великая честь и еще большая ответственность выпадают в такие моменты на долю командира корабля. В эти минуты проверяется его воинское мастерство, моральные и физические силы — все, что воспитывается годами. Боевая судьба корабля зависит от действии командира. И вот сейчас, когда до залпа осталось каких-нибудь две-три минуты, я чувствую себя как перед ответственнейшим экзаменом. Время тянется мучительно долго. Сейчас решится вопрос: кто кого? Атакуем и потопим лодку — выиграли, уйдет лодка — проиграли. Победит тот, у кого лучше организована корабельная служба, у кого больше умения, выдержки, силы воли.

Подошло время всплывать. Подводная лодка сбавила ход. Волнуясь, поднимаю перископ. Все в порядке! Лодка противника продолжает спокойно идти прежним курсом. Враги ничего не подозревают. Значит, пока и катера нас не обнаружили, иначе бы они известили лодку об опасности.

Еще раз повторяю расчет залпа, смотрю на цель. Осталось два градуса…

— Катера застопорили ход, — слышится голос Лебедева.

В это время черный силуэт чужой подводной лодки медленно входит в поле зрения перископа. Отчетливо видна на форштевне пила для прорезания сетей. И мне, как всегда в такие моменты, все равно, есть катера или нет, остановились они или продолжают идти прямо на нас. Сейчас будет залп, а там… будь что будет.

Губы коснулись отпотевшей холодной стали прибора — неприятное, щекочущее ощущение мелкой дрожью отзывается по всему телу. Я весь напрягаюсь, как перед прыжком. Вертикальная нить сетки перископа коснулась носового орудия лодки.

— Пли!

Знакомый толчок, и все находившиеся в отсеке приходят в движение. Смычков командует, он заботится о том, чтобы подводная лодка не всплыла на поверхность. Некоторое время она удерживается на перископной глубине, затем идет вниз, но потом снова выходит на перископную глубину. Только что был слышен взрыв одной торпеды.

— Шум дизелей вражеской лодки прекратился, — докладывает Лебедев.

Смотрю туда, где только что была подводная лодка противника. Над тем местом висят два черных облака, медленно рассеиваясь в спокойном утреннем воздухе. Занявшаяся заря разливается по всему горизонту.

Зубков

— А здорово мы их накрыли! Они, наверно, и не поняли, кто их потопил. Даже выстрелить не успели, — сказал Смычков. Он сидел за столом довольный и, как всегда, веселый.

— Внезапность действует ошеломляюще, — невозмутимо процитировал положение из воинского Устава Щекин, помешивая ложкой горячий чай.

Мы уже довольно далеко отошли от места встречи с противником, оставив катера, которые, видимо, так и не обнаружили нас, и сейчас чувствовали себя почти в безопасности. От усталости, кажется, и следа не осталось.

— Будто и не было ничего, — продолжает Смычков. — Пришли, стрельнули и ушли. Придем на базу, и рассказать не о чем будет, — искренне сожалел он.

— А тебе хочется, чтобы нас тряхнули как следует? Давно бомб не слышал? Спина чешется? Я бы лично хотел, чтобы у нас всегда так атаки проходили, — сказал Щекин.

— И я тоже, — вмешался я в разговор. — Вот я недавно читал в газете очерк о том, как маленькая группа наших разведчиков проникла в тыл к фашистам и уничтожила чуть не целый батальон без единого выстрела. Пришли, сделали свое дело и ушли. Будто бы и рассказать нечего, а разве легко им дался такой успех? Каждый разведчик выдержал колоссальное напряжение, прежде чем была решена задача. Да вы и по себе знаете, что иной раз хотелось бы выстрелить — руки так и чешутся, а выстрелить нельзя, еще рано, можно все испортить. Хочется крикнуть, а кричать нельзя, хочется одного, а обстановка требует другого. Разведчики рассчитали свои действия, блестяще решили тактическую задачу и правильно осуществили замысел. Всем этим они и сумели обеспечить полную внезапность своих действий. Ножами ликвидировали зазевавшихся часовых, проникли в землянки и без шума вырезали весь гарнизон.

— Смычков на их месте сначала бы объявил боевую тревогу, бросил рыцарский клич «иду на вы», а уж только потом пошел бы в рукопашный бой. Интересно, что бы он доложил потом, после открытого боя с целым взводом? — подтрунивал Щекин.

— Согласен, согласен, сдаюсь, — поднял руки Смычков.

— А то, что мы так быстро потопили лодку, — продолжал я, — и, кажется, благополучно уходим, так это значит, что нам повезло и, наверное, чему-то уже мы и научились. Помните, как в первом походе: то одно мешало, то другое? А сейчас мы в такой обстановке корабль противника непременно потопили бы.

— Вот именно, — поддержал меня Щекин. — Я сегодня наблюдал за людьми во время атаки — здорово работают. Железный на руле стоял — не шевельнулся. А чуть бы отвернулся — лодка бы от курса отклонилась, и торпеда прошла мимо.

— Ну ладно, ладно, убедили, я же сказал «сдаюсь!»— смеялся Смычков.

В это время в переборочном люке показался Зубков. В руках у него были какие-то листки. Он немного замялся, увидев, что за столом собрались почти все офицеры.

— Ко мне, Зубков? — спросил я, заметив его замешательство.

— Так точно! Только, кажется, не вовремя…

— Ничего, входите!

Зубков быстро пролез в люк, за ним показался Мартынов.

— Ну, что у вас? — спросил я Зубкова. Он некоторое время молчал, видимо, собираясь с духом.

— Товарищ командир, — наконец начал он, — как вы думаете, исправился я или нет?

Я не сразу сообразил, о чем это он. А потом вспомнил. Конечно же, о случае в том походе, когда у него оказалась залитой нижняя головка перископа и мы атаковали конвой ночью, в надводном положении. В том, что перископ тогда залило водой, был виноват Зубков. И вообще, раньше это был не очень серьезный парень. К обязанностям своим в первый год службы относился довольно легкомысленно. Словом, были у него грешки, но за общительный и веселый характер в коллективе любили его и многое прощали. Но до поры до времени. Как раз до того самого случая с перископом.