Канта Ибрагимов - Прошедшие войны Страница 30

— Пока нет. Все собираются.

— Какое это скотство, какое горе! Все отобрали, скоро и жен с детьми обобществят. Какие они сволочи! Будь они прокляты!.. Давай-давай, поезжайте, пока кто из красных не увидел. На мосту будьте осторожны. Лучше сразу дать на лапу. Эта рвань просто так не пропустит.

Медленно тронулись дальше. Дорога по-прежнему была пустынной. Теперь уже Цанка управлял конем. Кесирт сидела сзади, косынка сползла с ее плеч, обнажив черные густые волосы. Она еще тихо плакала, вытирая глаза кончиком платка. — Цанка, Цанка, — вдруг обернулась она к юноше, — вот у меня последние три рубля с копейками, если что отдай, пожалуйста, на посту. Не связывайся с этой мразью. Я тебя очень прошу.

Цанка, обернувшись, взял осторожно деньги, сунул бережно в карман. Чуть погодя, как бы для самого себя, сказал:

— Револьвер жалко. Что я скажу дяде?

— Замолчи. Слава Богу, что он у тебя потерялся. Что бы мы на посту делали, если бы у тебя его обнаружили… Нет худа без добра.

На посту через Аргунский мост было пустынно. Только несколько милиционеров, проклиная раннюю жару и опустевшую дорогу, сидели в тени высокого ветвистого тополя.

Торг был недолгий. Не думая, Цанка сунул в руку милиционера один помятый рубль, тот мельком глянул на него, недовольно мотнул головой.

— Нет больше ничего. Как видишь, пустой еду.

— Ладно, езжай. Тебе повезло, что красноармейцы на обед в казармы уехали… Смотри, в ближайшее время не езди — бесятся гады. Коней отбирают. Никому ездить не дают.

После поста Цанка усиленно погонял вспотевшую клячу, и только под Мескар-Юртом он спокойно вздохнул, обернулся глянуть на Кесирт. Их взгляды на мгновение встретились, они вначале чуть улыбнулись, а потом дружно, как по команде, не говоря ни слова, засмеялись, да так весело и облегченно, что слезы появились на их глазах.

— Ну и денек! Ну и дела, — сквозь смех наконец воскликнул Цанка.

— Да. Вот такая жизнь моя. А другие думают, что сахар ем от нечего делать.

— Да, не позавидуешь.

— Слушай, Цанка, заверни в село, давай купим что-нибудь поесть, я умираю с голоду, — уже свободно и раскованно говорила Кесирт.

— Я с таким видом на базар не пойду.

— Да ладно — синяки украшают мужчину… Ничего, я сама пойду.

Далеко за полдень между селениями Мескар-Юрт и Герменчук остановились на отдых у небольшой речонки в тени дикой яблони. Цанка, вытирая коня, сводил его на водопой, затем на всю длину вожжей привязал к колесу телеги. Усталый конь помотал, фыркая, головой, тяжело опустился на землю и без азарта, с надрывом пытался перевернуться из стороны в сторону.

— Старый стал Бакин конь, — печально сказала Кесирт.

— Теперь он мой. Ваша подарил его мне.

— Ну и жадина твой дядя. Мог бы подарить что-нибудь посущественнее.

— Дареному коню в рот не смотрят, — ей в тон ответил Цанка, — а если хочешь знать, он мне и гнедую кобылу подарил, не сегодня-завтра ожеребится.

— Ты смотри, как расщедрился твой дядя, — то ли вновь ехидничая, то ли серьезно сказала Кесирт.

— Все это ерунда. Вот за револьвер — что сказать не знаю, — озабоченно говорил Цанка, снимая с себя грязную рубаху.

Грязь, прилипшая к штанам и рубахе после утренней драки, давно ссохлась, потрескалась и теперь кусками спадала на землю, оставляя на одежде серый след. Цанка попытался очиститься, мочил руку в реке, тер грязные пятна, однако получилось все наоборот. В сердцах он бросил рубаху, видя, что Кесирт наблюдает за ним, показно сердился, кривлялся. Девушка от души смеялась, била себя в грудь, обозвала Цанка поросенком, и так продолжая смеяться, ушла в кусты.

Кто бы мог знать, какие чувства переполняли в тот момент юную душу Цанка! Как ему было приятно общество этой молодой женщины! Сколько он мечтал об этом, хотел этого! Какая она красивая, смелая и несчастная! Какой у нее смех, какая улыбка! Он испытывал к ней массу нежности, любви, ласки и рабской верности. Он хотел быть с ней — вечно, всегда.

В этот момент он окончательно решил, что они должны быть вместе. Сегодняшние приключения — это посланные Богом испытания. Они их выстояли, преодолели, поддержали друг друга. Да, конечно, его побили, револьвер забрали, но это ошибки юности. Больше такого никогда не будет. Он сумеет впредь огородить любимую от этих базарных дел, от этой нищеты и одиночества. Он сможет прокормить и ее и себя. И у них будет много детей… Будут ли родственники довольны его решением? Конечно нет. Особенно мать и жена Баки-Хаджи, и его дочки… Да поругаются и успокоятся. Иначе я не могу… В крайнем случае уедем в Грозный, там я найду работу… Конечно, город чужд и противен, однако ведь живут там люди, и мы проживем, а как все успокоится, вернемся в Дуц-Хоте.

Еще о многом мечтал Цанка, о многом думал, а Кесирт все не возвращалась. Он стал волноваться. Встал, засуетился, наконец не выдержал, крикнул:

— Кесирт!

— Чего орешь? — услышал он рядом голос любимой.

Кесирт вышла из-за кустов, неся в руках охапку молодой, сочной крапивы. Она спустилась к ручью, намочила в мутной воде траву, вернулась к Цанку.

— Разложи скатерть, достань соль вон в том узелке.

Цанка неумело, долго возился.

— Ой, какой ты непутевый, — с улыбкой на лице говорила Кесирт, пытаясь помочь ему.

Потом, посыпав крапиву солью, она стала мять ее, превращая в темно-зеленую неоднородную массу. Когда все было готово, она взяла двумя пальчиками осторожно веточку травы.

— На, попробуй, — говорила она, кладя в рот Цанка сочную траву. — Ну и как?

Цанка только мотал головой.

— Еще? — спросила, улыбаясь, Кесирт.

Он мотнул головой.

Она вновь положила в его раскрытый рот траву, при этом губа юноши коснулась ее пальчиков, он нежно схватил их зубами, успел дотронуться языком.

— Ты так и откусить можешь, — кокетливо завизжала девушка, — ну давай есть.

Цанка был в напряжении, думал не о еде. Кесирт, видимо, чувствовала это, молча улыбалась.

— Я думала, что ты ребенок, а ты, оказывается, уже взрослым стал, — вдруг серьезно сказала она, глядя прямо в его затуманенные в страсти, широко раскрытые серо-голубые глаза. Стол был скудный. Кроме крапивы, ели купленный кукурузный чурек, бараний сыр. Все это запивали мутной водой из ручья. — Одень рубашку, — неожиданно сказала Кесирт.

— Зачем? — удивился Цанка.

— Я тебя прошу, одень, — повторила она просьбу, — вдруг кто увидит.

— А кто нас здесь увидит?

— Все равно оденься. Ты уже не маленький.

Цанка, не вставая, потянулся к рубахе, медленно натянул ее на себя.

— Ты ешь, ешь, — говорила Кесирт, пододвигая к юноше чурек и жирный, с промасленным верхом кусок сыра.

Ели лениво, не спеша, все время уступая друг другу лишний кусок; видно было, что думали оба не о еде.

— Как ты обожгла крапивой руки, — сказал Цанка и легонько пальчиками провел по кисти и далее вверх к локтю девушки.

Кесирт не резко, но решительно отдернула свою руку, ничего не сказала, только что-то таинственное появилось в уголках ее губ, глаза искоса бросили острый взгляд.

После еды Кесирт убрала все в узелок.

— Ты давай запрягай, а я чуть полежу, что-то устала я, — командным голосом сказала она.

Цанка долго запрягал. Старый конь противился — не желал всовывать голову в ярмо, чуть злобно фыркал, таких угроз не боялся, но все-таки, маленько пошалив с юнцом, добровольно сдался.

Как после тяжелого дела, Цанка тяжело вздохнул, на цыпочках осторожно подошел к лежащей Кесирт, тихо сел, сунул в рот машинально прошлогоднюю высохшую травинку, любовался девушкой.

Кесирт, запрокинув одну руку под голову, лежала на спине. Черные густые ресницы были плотно сжаты, румянец играл на ее пухлых щечках. Маленькие капельки пота выступили на ее небольшом лбу и носике.

Если бы не движение рельефной груди, невозможно было бы понять, дышит она или нет.

Цанка несколько раз невольно прошелся взглядом по ее телу, не мог наглядеться стройностью девушки.

Кесирт запрокинула, лежа на земле, ногу за ногу, и от этого еще резче выступали ее бедра, узкая талия, круглые плечи и грудь.

Чуть заметные складки появились на длинной шее девушки, и в них, перемешавшись с пылью, застыли маленькие капельки пота.

Неведомая сила толкала Цанка к этой девушке, он еле сдерживал себя. Ему хотелось лечь рядом с ней, не будя ее, гладить, целовать, ласкать. Он тяжко мучился и, с трудом преодолев себя, сжимая в отчаянии кулаки, пошел умываться к ручью.

Обтекая маленькие запруды, мутная вода ручейка, весело журча, неслась в неизвестность. Испуганная появлением юноши, большая лягушка резко выпрыгнула из густых колосков приречного хвоща, исчезла в воде и появилась с удивленно выпученными глазами на другом берегу. Видя, как Цанка наклонился к воде, издала короткое «ква» и вновь скрылась, уплывая вниз по течению.