Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер Страница 30

— Что делать, товарищ генерал? Ждать или решать без запроса?

Панов коротко пыхнул искорками глаз:

— Не надо торопиться… Момент очень сложный, я бы даже сказал, кризисный. Враг скоро побежит. Тут только и жди диверсий… Поговорите ещё… Все свободны, Чернов и Игнатов, останьтесь.

Когда остальные вышли, Панов спросил:

— Что там с письмом?

Чернов с готовностью подскочил:

— Есть, товарищ генерал! Вот оно!

— И молчишь?!

— Да только доставили из Москвы.

Панов прочитал письмо и некоторое время сидел неподвижно. Потом негромко сказал:

— Не знаю, как у него, а у меня бы просто сердце разорвалось от таких слов.

— Да, уж письмо… — Николай покрутил головой. — Если бы мне мать такое написала…

— Неужели не подействует? — сказал генерал. — Он нам сейчас нужен, как никогда! Немцы, отступая, будут уничтожать всё и всех подряд. Не допустить, уберечь — это одна из главных наших задач.

— Ну, он такой хлюст, этот Гук! — недовольно проговорил Чернов.

— И всё-таки надо искать в человеке хоть каплю хорошего, светлого и использовать. Это тем более важно, что нам необходимо готовить Зигфрида и Анну для работы в новых условиях — сегодня поступило указание из Москвы. Зигфрида там лучше нас знают. О радистке судили по нашим данным, она произвела самое благоприятное впечатление… Как, Валентин Петрович? Что скажете? Ваша «находка».

— Думаю, она себя достаточно проявила, товарищ генерал.

— А раз так думаешь, сам и готовь. Для начала немедленно отправляйте Чернова с письмом к Гуку, посмотрим, как он отреагирует на материнскую боль. Где там Рыжов? Пусть прокладывает «коридор». С шестёркой разбирайтесь, пока не останется неясностей.

Самым спокойным из задержанных оказался бывший учитель Скиба. Он и Игнатову повторил то же, что говорил на допросах Гусеву, вёл себя сдержанно, но всё время подчёркивал одну деталь: однажды, когда капитан прикуривал от зажигалки, то взглянул на запястье левой руки, где у него были часы или компас.

Возможно, и был компас, по которому капитан ориентировался в степи, уводя шестёрку к своим. Вопрос о нём Игнатов приберегал, чтобы использовать в более нужный момент. А сейчас Пшеничный просто откажется, и ничего не докажешь.

Майор снова пригласил Пшеничного на беседу. Тот явился в хорошем настроении, сказал, что после приёма лекарств почти не кашлял, спал спокойно, за завтраком с аппетитом съел кусок мяса с картошкой, выпил сладкого чая.

— Наконец-то я почувствовал себя дома! — с воодушевлением говорил капитан. — Как вы думаете, дадут мне хотя бы взвод? О роте, тем более о батальоне, не мечтаю… Но взвод-то, взвод! Да мне и этих ребят достаточно, чтобы рассчитаться с немцами!

— Думаю, дадут, — согласился Игнатов.

Он взял папиросу из пачки «Казбека», предложил капитану и подошёл к окну. В кабинете было достаточно тепло, и довольный капитан, закинув ногу на ногу, с удовольствием курил. А за окном кружил мелкий сухой снег.

— Всё время такая теплынь, и вдруг стужа, — сказал Игнатов. — А каково-то теперь в степи… Жуть!

— Да-а-а, невесело, — поддержал капитан и тоже устремил взгляд в окно.

— Мне сообщили, что там найден труп загнанной лошади старшины Алёшина.

Игнатов сказал это как бы между прочим и тут же обернулся. В глазах капитана мелькнула тень, он медленно протянул:

— Да-а-а?

В этом протяжном «да-а-а» Игнатов уловил нотку испуга. «А ведь забеспокоился», — тотчас подумал он.

— Разведчики взяли и след конокрада, — продолжал майор. — Мда-а-а, в такой буран очень легко заблудиться, даже имея при себе компас.

Капитан молча пожал плечами, но левая бровь у него раза два дёрнулась. «Точно забеспокоился!» — удовлетворённо констатировал Игнатов и тоже умолк, глядя на Пшеничного. Пауза затянулась, и в тишине было явственно слышно, как гремел под порывами ветра кусок оторванного железа на крыше соседнего дома. Хорошее настроение капитана заметно гасло.

Игнатов был доволен удачным поворотом дела: наконец-то нащупал верёвочку, связывающую капитана с беглецом. Наверняка отдал Иванову свой компас. Но как докажешь? Есть лишь косвенные данные да интуиция. И вот он сидит перед ним, Пшеничный (а может, вовсе и не Пшеничный), и мрачнеет от растерянности, хотя и пытается это скрыть. Ведь он не знает, всё ли сказал ему Игнатов! А если Иванова уже взяли? Вот чего он испугался! Значит, есть причина для испуга.

— Ж-жарко у вас, — с лёгкой запинкой произнёс капитан и провёл рукой по слегка удлинённой голове с залысинами.

У него даже уши покраснели. То ли в самом деле хорошо натопили, то ли он волновался. Игнатов отметил про себя, что маленькие, похожие на пельмени уши, плотно прижатые к вискам, не соответствовали высокой и довольно крупной фигуре капитана. У кого он видел такие уши?

Игнатов отогнал от себя эту мысль и продолжал допрос, но теперь уже так уверенно обращая свои догадки в доказательства, что капитан не выдержал, обозлился. Его уши снова запылали огнём. Игнатов даже поморщился: дались ему капитановы уши! И вдруг осенило: он их не видел, он о них слышал! Зигфрид передал через Николая приметы агента абвера из разведшколы Файста, которого готовили для заброски в Грозный: маленькие, почти детские уши, прижатые к вискам!

Майор повеселел — теперь-то он знает, с кем имеет дело, а это намного облегчает задачу. Более двух суток мнимый капитан прикидывался патриотом. Но не зря же что-то в нём настораживало. Иной раз интуиция стоит факта. Теперь только прижать его каким-нибудь вопросом, намёком, и он не устоит. Уже, наверное, догадался, что ему и взвод не дадут. Игнатов мысленно улыбнулся своей шутке и быстро спросил:

— Хотите увидеться с Ивановым?

И тут же прочитал по глазам: нет, капитан этого не хотел. Теперь он уже не мог скрыть мрачного испуга. «Уверен, что Иванова взяли», — подумал Игнатов и пошёл «ва-банк»:

— Кто вас инструктировал — «полковник Пушкин» или сам Файст?

На лбу капитана проступил пот.

— Ну! — резко поторопил Игнатов. — Вас лично! Кто из них двоих?

Инструкцию капитан мог получить от кого угодно другого, но Игнатова снова вывела на верный след интуиция: эти два имени нужны были ему для того, чтобы в соединении с Ивановым посильнее ошарашить капитана, не дать ему преодолеть испуг. Расчёт оказался верным. Капитан приподнялся, было, с дивана, но тут же сел, придерживая рукой левую бровь, которая снова начала дёргаться.

— К столу! — быстро скомандовал Игнатов.

Капитан послушно пересел.

— Ну что? Поговорим начистоту? Прекрасно знаете, что это в ваших интересах. Итак, Пшеничный — ваша подлинная фамилия?

— Н-нет, вымышленная.

— Псевдоним?

— Азовский.

— Куда шёл?

— В Грозный.

— Зачем?

— Должен был связаться с резидентом и участвовать в крупной операции по срыву снабжения горючим советских войск.

— Кто проводил инструктаж?

— Начальник абвергруппы № 101 Файст в присутствии генерала Кестринга («так вот он зачем пожаловал!»).

— Они, конечно, дали пароль к резиденту.

— Да.

— Устный или вещественный?

— Устный: «У вас не найдётся томика сочинений Пушкина?»

— Отзыв?

— «Найдётся».

— Дальше?

— Тогда я должен был попросить «Кавказского пленника».

— Зачем вы передали Иванову компас?

— Он должен был вернуться, чтобы доложить Файсту разведывательные данные, а также — что со мной. Я боялся, что он заблудится в степи, попадёт в руки красноармейцев, потому и дал компас.

— Что ещё должен был сделать Иванов?

— Кроме разведки частей корпуса генерала Кириченко, ничего.

— А чем же вызвано нападение на Алёшина?

— Ну… хотел уйти… Это как бы от меня отводило подозрение.

— Остальные?

— Остальные ни при чём. Мы с Ивановым на некоторое время перешли в лагерь и «организовали» группу для побега, чтобы всё выглядело достоверно.

Игнатов позвал конвойного, распорядился:

— Увести!

Прежде чем доложить Панову, Валентин сел за стол, задумался. Интересно, сумел ли Иванов вернуться в разведшколу? Если да, то Файст всё равно не знает, удалось ли вывернуться капитану. Подтверждением может стать только знак от резидента. Это надо использовать, тем более, что пароль известен. И он отправился с докладом к генералу.

Письмо

Зигфрид не был у Анны около трёх недель. Волнение, которое он испытал во время последней встречи, улеглось. Но иной раз ему так явственно представлялись её глаза с таившимся в них вопросом, что он начинал пристрастно сам себя допрашивать: чувствует ли он к ней то же, что она к нему? Анна из тех, кого обманывать просто преступно, кого нельзя водить на поводке надежды. Он невольно дал ей такую надежду, а сам не кажет глаз.