Иван Чигринов - Свои и чужие Страница 31

Добывать харч пошёл комиссар Баранов. Так было решено между ним и командиром. Правда, Баранову будто нарочно выпадало идти: в нескольких километрах от Горбовичского леса жил в деревне его брат Архип. Но не в этом крылась главная причина решения, — что, мол, недалеко живёт комиссаров брат. Имелось в виду нечто другое. Причина была в ответственности, которую каждый чувствовал за порученное дело и которая исключала бы всякую случайность, могущую усложнить положение отряда. В ответственности и в доверии.

В деревне, когда туда как будто бы ненароком заявился Степан Баранов, немцев ещё не видали, а брат Архип оказался дома. Он был намного старше Степана, поэтому не подлежал мобилизации.

Но разжиться харчами Степану Павловичу у брата своего не удалось. Тот как только открыл дверь, так и заявил грубо через порог:

— Хочешь накликать беду на меня да на мою семью? Ступай прочь, пока тебя никто в деревне не узнал.

— А я даже не знал, что ты дома…— растерянно уставился на него Степан.

— А где мне прикажешь быть?

— Ну-у!…

— Хотел ходить в больших начальниках, дак теперь…

— Мне харчей нужно.

— Нехай тебе подают в другом месте. Говорю, ступай прочь!

Можно представить, что почувствовал после этого комиссар. Он вытер брызнувшие слезы и повернул с братова двора.

В последней хате из окна на улицу выглянула старуха:

— Ты что это, Павлович, ходишь, будто неприкаянный, и не страшишься? — спросила.

— Есть хочу, — пожаловался он, как бывало в детстве, когда отбрасывались и не принимались в расчёт более серьёзные причины.

— А что у брата? Нет никого?

— Нет, — солгал он.

— Ну, тогда заходь ко мне. Покормлю.

Баранов плохо знал эту старую женщину, ведь явился не в родную деревню, не туда, где родился; Архип жил здесь в примаках и не каждый год наведывался домой — то на шахты ездил вместе с другими фартовыми мужиками, то лёгкого заработка искал на стороне. Понятно, что и Степану не часто доводилось бывать здесь. Как говорится, раз в год по обещанию. Но каким-то образом запомнился он этой женщине, запал ей в память, и вот теперь она узнала его.

Комиссар был рад, что старуха не чуждалась его и в расспросы не вдавалась, ей довольно было услышать, что у брата никого на этот раз не оказалось, и она поверила.

Хата её была хоть и старая, не ровесница ли хозяйке, однако поштукатурена и побелена внутри, — прямо светлица! Особенно украшало её множество висевших на образах и прямо на стене вышитых полотенец, словно на выработку их пошла вся жизнь старухи. Вещей особых не было, кроме тех, что принадлежали хозяйке, наверно, она жила в одиночестве не первый год.

Открыв заслонку, она принялась доставать ухватом из печи чугунки. Сначала один, потом другой. Чугунки были маленькие, величиной с хороший кулак, значит, варила только на себя. Но знакомцу, который вдруг так просто признался, что хочет есть, но пожалела.

Баранов улыбнулся её щедрости:

— Этого мало. Я не один. Со мной — несколько человек.

— Ахти мне! — всплеснула она руками. — Где ж они?

— В лесу.

— А сколько их тама?

— Много.

— Дак… И рада бы услужить тебе, Павлович, и твоим дружкам, но этой еды, что наварена у меня, и правда, на всех не хватит. — Она постояла неподвижно, словно в великом удивлении, что так получилось, потом снова всплеснула руками, видно, у неё была такая привычка: — Но уж как-нибудь поможем. Ты вот зараз садись за стол да ешь, что поставлю, а я на огород побегу, бульбы накопаю. Тогда будет чем накормить и тебя, и тех, кто с тобой в лесу. Это недолго, только печку затопить да поставить бульбу вариться в мундире. Хочешь один большой чугун, а хочешь два. Как, подождёшь?

— Подожду.

— Тогда садись, ешь. Я вот тут сегодня себе готовила… Правда, ещё не пробовала, рано ещё, но просяная каша, сдаётся, уже упрела. Это из старого проса. Ныне не было. Дак ешь. И щец с хлебушком похлебай. А сама я покуда обойдусь.

Баранов подождал, пока хозяйка ставила с припечка чугунки на стол, потом доставала краюху хлеба из большой ступы, которая, видать, служила в её домашнем хозяйстве иной раз вместо шкафчика.

— Ну, садись, ешь, — снова распорядилась она, словно до сих пор ещё не верила окончательно, что он послушается. — А я зараз. Я быстро. Ай, может, не в мундире надо бульбу варить вам? Может, просто, по-нашему?

— В мундире быстрей будет, — сказал, садясь за стол, комиссар.

— В мундире-то и правда быстрей будет, — согласилась она. — Только очищенная бульба по-нашему завсегда считалась вкусней. Нечищенную мы свиньям варим.

Схватив из-под топчана ивовую корзину, старуха словно в неожиданной какой радости живо выскочила за порог, брякнула в сенях щеколдой. На огороде она пробыла недолго. Не успел комиссар опростать чугунок с горячими щами, чтобы подвинуть к себе другой, с кашей, как она уже вернулась, перебросила через порог корзину с картошкой, потом и сама ввалилась в хату.

Когда варят картошку в мундире, хлопот хозяйке немного, только помыть хорошенько да поставить её в печь. Но теперь картошка была ещё молодая, с непрочной, потёртой кожицей, поэтому чистить её пришлось все равно — перетереть одну за другой в руках и кое-где тронуть ножом.

Не составило труда для хозяйки и дрова разжечь в печи.

За какие-то полчаса все было сделано в доме, оставалось только сидеть да ждать, когда картошка сварится.

Но хозяйка попалась неугомонная:

— А видел ли хоть ты, Павлович, немцев? — спросила она, немного помолчав.

— Нет, — ответил комиссар.

— Мы тоже пока не видывали, — словно сожалея, отметила она. — К нам ещё не приезжали. А вот в Краспице и Горбовичах, сдаётся, были.

— Ну и что?

— Дак… Это я так, к слову. Вчера вот ещё думала, что попрошу вашего Архипа — пусть забор мне по ту сторону огорода поправит, а теперь не знаю — надо ли? Нехай себе стоит дырявый. А то ещё неведомо, как выйдет с этими немцами? И нужен ли будет вообще этот забор?

— Ну, забор, как и мост, всегда нужен будет, —явно с преувеличенной бодростью уверил старуху Баранов.

— Ты так думаешь?

— А что тут удивительного?

— Дак…

Хозяйка помолчала, потом вдруг спохватилась:

— Бульбы-то одной небось людям твоим мало будет? И соль потребна, и хлеб к ней… Да и шкварка не помешала бы. У меня, правда, ничего этого нету. Перевела. Но твоим ведь помочь надо, придётся занять у соседей. А чего ж они в деревню не идут, твои товарищи? Боятся? Дак немцев же покуда ноту вот!

Баранов но знал, что отвечать ей па это, но она, кажется, ответа и не ждала. Спрашивала и тут же словно бы сразу забывала. Или перекидывалась на другое.

— Я вот думаю и нынче, да и вчера… Как немцы прорвались сюда, дак взяла себе в голову. У нас тута в деревне женщина одна живёт, из Козелья. Это по ту сторону, под Краснопольем.

— Я знаю.

— Дак прячется. Как ты думаешь, Павлович, зачепят её немцы тута, ай нет?

— А что она такое сделала?

— Дак не она. Все Козелье от страха трясётся. И Козельская Буда. За лётчиков тех немецких. Ай не помнишь, как бабы побили их?

Действительно, было такое дело, в соседнем районе крестьяне собирались расквитаться с немецкими лётчиками. Об этом Степан Баранов слышал ещё в июле.

Самолёт, двухмоторный бомбардировщик, был подбит далеко отсюда, может, при налёте на какой-то тыловой объект, который охранялся зенитками, но посадку был вынужден совершить между Рвенском и Деряжней, всего в полусотне километров от линии фронта. Конечно, сразу же в районе были организованы поиски лётчиков, которые повредили приборы в кабине, сняли пулемёты из гнёзд и исчезли, благо лес находился совсем рядом. Руководил поисками начальник Крутогорской милиции Аксёнов. Однако положительных результатов они не дали, хотя кроме сотрудников милиции и бойцов районного истребительного батальона на поиски были брошены и колхозники из ближайших деревень, которые буквально прочесали верхом и пешком леса и перелески вокруг. Немецкие лётчики как сквозь землю провалились. Хотя все говорило о том, что они не перешли линии фронта и по-прежнему были на советской территории, потому что каждый день откуда-то прилетал другой немецкий самолёт и подолгу кружил над Силичами, Видуйцами, Рвенском, Деряжней… Даже кругами, до самой Беседи захватывал пространство, хотя это было уже совсем в противоположной стороне и навряд ли могли туда попасть подбитые лётчики. Наконец поиски прекратили. И немцы, и наши решили, что напрасны долгие попытки найти пропавших. Что лётчики где-то погибли. Вскоре и от подбитого самолёта на поле между Рвенском и Деряжней мало что осталось, издалека светился один скелет — все, что блестело и что имело хоть какую-то ценность или могло найти место в домашнем хозяйстве, даже не в хозяйстве, а просто могло для чего-нибудь понадобиться, было отвинчено и растащено деревенскими добытчиками, большей частью, конечно, мальчишками. Поэтому все, кто занимался поисками непосредственно или наблюдал за ними, очень удивились, когда из соседнего района сообщили, что немецкие лётчики наконец обнаружены. На них, спящих, наткнулись во ржи козельские пастухи. Немцев было четверо, один — тяжело раненный в ногу, от раны, которую некому было лечить, пахло уже гнилью. Брали их во ржи в тот же день, как стало известно местонахождение. Руководила операцией краснопольская милиция. Однако главной ударной силой были местные мужики, которые обложили немцев со всех сторон, вооружённые топорами да оглоблями.