Генрих Гофман - Герои Таганрога Страница 31

— Николай, что случилось? — настороженно спросил Василий.

— Дело дрянь. Сегодня ночью арестовали Михаила Данилова. К счастью, во время обыска приемник не обнаружили...

— Кто арестовал, немцы или русская вспомогательная полиция?

— Жена сказала, что были немцы. Перерыли книги, белье, но ничего не нашли. Как думаешь, это не Каменский?

— Думаю, что он ни при чем. — Василий махнул рукой. — Во-первых, Каменский Данилова в глаза не видел и ничего о нем не знает. Во-вторых, если это он предал, то в первую очередь нас бы с тобой взяли. Тут другое быть может. Когда немцы регистрацию коммунистов объявили, Михаил по глупости чуть не первым зарегистрировался. Может, поэтому его и арестовали.

— Может быть, все может быть. — Морозов встал, выпрямился. — Важно, как он на допросах себя поведет. Я на твоем месте ушел бы на время из этого дома.

— Пожалуй, ты прав. Береженого бог бережет. Только куда идти?

— Перебирайся ко мне в землянку. Сейчас, в жару, там одно удовольствие.

— Согласен. А сейчас надо кого-то послать к Даниловым, приемник перепрятать.

— Раз при обыске не нашли, там уже искать не будут. Теперь это самое надежное место. Если, конечно, Данилов не раскроется.

— Данилов не раскроется, — уверенно сказал Василий. — Я его хорошо знаю.

— Что ж, тебе виднее, — сказал Морозов и, нервничая, прошелся по комнате.

— Василий! Как же нам все-таки быть с Каменским? — через некоторое время спросил он.

— Каменский сегодня утром в Матвеев Курган на жительство переезжает.

— Это еще почему? — удивился Морозов.

— Говорит, нашел там работу. В Таганроге оставаться не хочет. Струсил. Просил не считать его больше членом подпольной организации. Но поклялся, что сохранит в тайне то, о чем знает.

— Час от часу не легче, — Морозов глубоко вздохнул, направился к выходу. Но перед самым его носом дверь распахнулась, и через порог переступил Данилов.

Николай и Василий замерли от неожиданности. Им казалось, что вот-вот вслед за Даниловым появятся немцы. Но тот плотно прихлопнул дверь и, улыбаясь, прошел в комнату.

— Ты откуда взялся? Тебя же арестовали, — первым спросил Морозов.

— Вот ведь какая кутерьма приключилась, — рассмеялся Данилов. — Нашлась сволочь, донесла, что я коммунист с тридцать второго года. По доносу меня взяли. Привезли в полицию. Следователь кричит: «Коммунист? Скрываешься?» Я ему и говорю: «Зачем скрываться? В первый же день зарегистрировался, можете проверить...» Отправил он меня в каталажку, а утром вызвал опять и выгнал домой. Вероятно, проверил, что я не наврал. А я сразу сюда. Прибежал вас успокоить. И с приемником все в порядке...

— Смотри-ка, как новые власти свою гуманность показывают, — усмехнулся Василий. — Впору хоть самому идти регистрироваться.

— Им это выгодно, может, кто-нибудь на это и клюнет, — сказал Морозов. — Но меня туда не заманишь. Знаю я их кухню...

— Не дождется и меня господин Ходаевский, — усмехнулся Василий.

— Постойте-ка, — перебил Данилов. — Мне в камере один говорил, что Ходаевского вчера сняли с должности. Теперь бургомистром какой-то Дитер назначен.

— Чем же им Ходаевский не подошел? — удивился Морозов.

— Говорят, за интриги какие-то его прогнали. Тот, что в камере сидел, в бургомистрате работал. Их там несколько человек вчера арестовали.

— И Ходаевский сидит?

— Нет, Ходаевского пока не тронули.

— Ну и дела! — усмехнулся Василий. — Грызутся звери. — Потом повернулся к Данилову и ласково коснулся его плеча: — Рад я за тебя. Дешево ты отделался, — и, подмигнув Николаю, весело добавил: — Так что поживи в своей землянке один.

Весь июль на фронте громыхала артиллерия. Иногда снаряды дальнобойных орудий долетали до Таганрога и рвались на его улицах. Советские самолеты появлялись над городом и с большой высоты бомбили колонны гитлеровских войск.

Но гораздо чаще в небе проплывали большие группы фашистских бомбардировщиков. С надрывным воем летели они на восток, туда, откуда доносился гром неутихающего боя. Никогда еще жители Таганрога не видели такого огромного количества немецких самолетов. Казалось, всю свою авиацию Геринг сосредоточил на этом участке фронта.

Стаи «мессершмиттов» беспрерывно висели в воздухе, прикрывая дороги, по которым двигались запыленные танки, бронетранспортеры, самоходные артиллерийские установки и грузовые машины, переполненные ящиками с боеприпасами. Навстречу этой лавине фашистских войск, в клубах едкой пыли немцы угоняли в Германию новые партии юношей и девушек.

Под лучами знойного солнца люди понуро брели по обочинам дорог, озираясь на конвоиров, теряя последнюю надежду на свободу. В Германию отправляли самых здоровых и выносливых, а тех, кто послабее, заставляли на полях Украины убирать для немцев урожай.

Подпольщики Таганрога, как могли, помогали молодым людям избежать угона в неволю. По заданию Василия Константин Афонов привлек для этой работы знакомых девушек, служивших регистраторшами на бирже труда. Десятки чистых бланков выкрадывали они у своего шефа, чтобы оформить освобождение тем, кого посылали к ним подпольщики.

25 июля по городу расклеили объявления. Немецкое командование сообщало, что Ростов взят германскими войсками. Артиллерийская стрельба на востоке затихла, и поток машин с гитлеровскими солдатами наводнил Таганрог.

Словно саранча, нахлынули в город новые немецкие части, двигавшиеся к фронту. Солдаты атаковали огороды и приусадебные участки, забирали овощи, выкапывали молодую, совсем еще мелкую картошку, косили для лошадей несозревший хлеб.

Гитлеровцы вырвались в Сальскую степь, к излучине Дона, на Кубань и продолжали двигаться к Волге и Северному Кавказу. «Неужели это конец, неужели действительно сломлено последнее сопротивление Красной Армии? — думал в эти дни Василий. — Нет, этого быть не может. Ведь на других фронтах немцы не продвинулись ни на шаг. У них уже не хватает сил, чтобы наступать на всех направлениях сразу. Только у нас на юге они собрали мощный кулак, бросили все резервы и добились успеха», — успокаивал он себя.

Ночами он не спал, обдумывая создавшееся положение, намечал планы дальнейших действий подпольных групп и твердо решил перейти к активной борьбе с оккупантами, проводить диверсии, уничтожать вражескую технику. Сейчас это было главным. Только это могло вселить веру в людей, подавленных отступлением Красной Армии.

В эти дни у Максима Плотникова случилось большое несчастье. Немецкий солдат автоматной очередью убил его маленького сынишку. Жена Плотникова заболела от горя, а Максим на другой день после похорон пришел к Василию. Не говоря ни слова, он подошел к столу, выложил немецкий автомат, потом вытащил из карманов целый набор фашистских документов и, бережно раскладывая их на столе, сказал:

— Это только начало. Долго еще они моего сына поминать будут.

Василий увидел удостоверение немецкого офицера, служебную книжку полицая, ночные пропуска, несколько фотографий.

— Одного вот этими руками задушил, — Максим показал свои тяжелые рабочие ладони. — А другого — ломиком по черепу... И будто камень снял с сердца...

— А ты подумал, что за этих двух немцы два десятка заложников расстреляют?

— Так что же, прикажешь на руках носить гадов, от пули оберегать? Тогда им не только до Волги — до Урала дойти недолго. Нет уж, уволь. Не за тем я клятву давал, чтобы ниже травы согнуться. — Максим побагровел и угрюмо смотрел на Василия. Несчастье сильно изменило его — теперь это был угрюмый, думающий только о мести человек.

За стенкой послышались звонкий детский плач и успокаивающий женский голос. В комнату вбежала кудрявая восьмилетняя девочка.

— Дядя Вася! А чего ваш Женька дерется? — Она подбежала к Василию и, горько рыдая, уткнулась ему в колени.

— Женя! Иди-ка сюда! — крикнул Василий, поглаживая пушистые волосы девочки.

В дверях показался мальчик лет одиннадцати. Коротким приплюснутым носом, узким разрезом глаз он очень походил на отца. Мальчик сердито смотрел на всех.

— Ты почему Изабеллу обидел?

— А пусть она фашистом не обзывается.

Девочка выпрямилась и, продолжая всхлипывать, затараторила скороговоркой, указывая на мальчика тонкой рукою:

— Он первый, он первый у меня куклу отнял. Я поэтому его так обозвала. А он меня кулаком ударил...

— И правильно обозвала, — строго произнес Василий. — Только фашисты маленьких детей обижают. А я-то думал, ты пионер...

От обиды у мальчика дрогнула нижняя губа, казалось, он вот-вот расплачется.

— Брось, Василь, парня терзать, — глухо проговорил Максим Плотников. — Он же нечаянно и больше так никогда не будет.

— Когда мой папа приедет, я ему все-все про Женьку расскажу, — пообещала девочка и выбежала из комнаты.