Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата Страница 31

— Хорошо, — ответил эсэсовец. — Сейчас ты, дохлая азиатская собака, протянешь ноги по всем международным правилам.

Эсэсовец снял с головы каску и так ударил ею парашютиста по лицу, что тот упал замертво.

Упорство парашютистов взбесило палачей. Разыграли комедию суда. Объявили приговор — короткий и одинаковый для всех: к повешению.

Одиннадцать приговоренных увели. Один от слабости не мог идти и упал. Товарищи подхватили его, натерли затылок снегом, и он пошел вместе со всеми. Перед казнью они пожимали друг другу руки. Двое расцеловались. Один смеялся и что-то громко говорил, но эсэсовцы ничего не поняли.

Повесили их перед зданием фашистской городской управы в Витебске, там, где две улицы сходятся к большому дому, скрытому каштанами и липами. Повесили ночью, а утром местные жители увидели одиннадцать казненных красноармейцев, покрытых инеем, как белым плющом. Рядом дежурила эсэсовская охрана.

Проходя по временному мосту через Западную Двину или по льду, никак не минуешь повешенных.

Какая-то женщина с дочкой шла мимо казненных. Девчушка испуганно оглядывалась на мертвецов, мать тянула ее за руку, чтобы скорее миновать страшное место.

Подбежал эсэсовец, подхватил девочку и ткнул лицом в окоченевший труп.

Из пойманных в живых осталось шестеро. Эсэсовцы медлили с их казнью. Устроив на окраине города облаву, они собрали молодежь, опросили, переписали, и начались очные ставки. Подвалы специального отряда набиты арестованными. Очные ставки с шестью парашютистами повторялись каждые два часа, но, очевидно, безрезультатно.

Какое обвинение предъявлено этим шестерым, неизвестно. Но к ним решили применить особую казнь, так называемый «нимб», или «холодную лапшу», на жаргоне палачей.

Эта казнь, вернее, удушение состоялось на десятый день после праздника Красной Армии. Шестерым советским солдатам связали руки на спине, потом приказали стать на колени. Тогда один рванулся, словно пытаясь бежать. Его застрелили. Возможно, он этого и добивался. Остальным на головы набросили «нимб», петлю из крепкого ремня свиной кожи, шириной с палец. Ремень упал на плечи и повис, как цепь.

Пятеро палачей из карательного отряда взяли по дубинке, вставили их в кожаную петлю на затылке каждого пленного и стали закручивать «нимб», как тиски. «Холодная лапша» натянулась. Через мгновение палачи могли доложить начальству, что приказ выполнен.

Фашистские власти напечатали на русском и немецком языках листовки, призывающие население идти на службу в гитлеровские учреждения. Каждому за это обещаны еда, деньги, табак. Русский текст напечатан слева, немецкий — справа.

Этим воспользовались партизаны. Точно такие же листовки с тем же немецким текстом, но с иным переводом появились на месте прежних. Русский текст призывал не на службу к гитлеровцам, а на борьбу с фашистами.

И вот началось. Кто-то перерубил кабель и лишил воинские учреждения электроэнергии. Два дня не было света. Едва успели починить линию, как кто-то выпустил масло из трансформаторов. Снова без света. В наказание казнили нескольких граждан.

Сгорела дотла главная полевая почта. В наказание публично расстреляли четверых.

Кто-то разрушил водопровод. Паровозы остались без воды, за ней надо ездить за шесть километров. Повесили еще девять человек.

На мосту, построенном саперами из Померании на месте разрушенного железнодорожного моста и названном в их честь Померанским, убиты часовые, несмотря на строгую охрану. Новые аресты и новые казни.

Убили крупного офицера вермахта. Снова аресты, экстренные меры. Посты на Померанском мосту удвоены. Но вот ночью их опять уничтожили.

Теперь происходит облава за облавой, массовые расправы, расстрелы на месте. Партизан и парашютистов ищут в домах, в развалинах, в пригородных дачах, даже в канализационной сети. Расстреливают, вешают, убивают всех, кто попадется под руку.

Этот день я запомню надолго. Десятого марта снова выпало много снегу. Под вечер, часов в семь, приехал Алексей с торфом. Он просил хлеба. Я пошел на кухню к Рану:

— У тебя не найдется несколько помятых буханок для возчика торфа?

— Возьми вот эти десять. Возчик торфа для нас бесценный человек.

Я вынес хлеб и положил его в сани. Алексей поблагодарил и уехал.

Примерно в двадцать два часа я, дежурный унтер-офицер, обошел все помещения эвакогоспиталя, проверяя, как того требует инструкция, все ли на своих местах. Зашел и в перевязочную, к доктору Зобанскому, теперь уже лейтенанту медицинской службы, и ефрейтору Герингу, награжденному крестом «За военные заслуги». Зашел без особой охоты, потому что обычно они изощряются в разглагольствованиях по поводу всяких нацистских теорий. Но не зайти тоже нельзя, они наверняка донесут, и меня обвинят в халатном отношении к службе.

Едва я открыл дверь в перевязочную, как Зобанский набросился на меня с руганью: как смею я, унтер-офицер, контролировать его, старшего по званию. Можно подумать, что я отвлек этих поклонников Гитлера от каких-нибудь важных дел. Но я же отлично слышал, как они просто-напросто горланили песни. Я остановился в дверях, выслушал ругань Зобанского, козырнул и пошел дальше. Вдогонку мне тут же понеслась их любимая песня:

Отовсюду слетелись мы в стаю,

Мы стремимся в поход на Восток!

Я зашел и в подвал к истопнику Ивану, военнопленному. Мы считаем друг друга коллегами: до войны Иван работал в издательстве. Иван мылся, обнажив тело до пояса и пользуясь вместо таза немецкой каской. Я передал ему лекарственный пузырек с водкой и отправился к солдатам, обслуживающим кухню.

Шел настолько густой снег, что я брел через двор на ощупь. Темно, хоть глаз выколи. В помещении у поваров тоже было темно. Я не стал их будить, им же рано вставать.

Напоследок я, как всегда, заглянул в бункер к военнопленным. Они лежали на земляном полу на соломе и, во что-то играя, разговаривали. Пахло дымом, потом и сырым бельем, которое тут же сушилось.

Григорий спросил, что нового, и я в нескольких словах рассказал о том, что творится в городе, о положении на фронтах, словом, обо всех последних политических новостях. Уходя, я шепнул Григорию:

— Пусть Алексей приедет за хлебом.

Выйдя во двор, я направился к Отто Вайсу. Метель усилилась.

Внезапно кто-то схватил меня сзади за плечи. Я машинально потянулся за пистолетом. Но кто-то уже сидел у меня на спине, крепко сжав горло. Я почувствовал приставленный к губам пистолет.

На мне сидел грузный человек, от которого пахло бензином. Стоило ему нажать на спуск, и пуля разорвала бы мне глотку. А мне вовсе не хотелось умирать.

Ствол пистолета мгновенно оказался у меня во рту, чуть не в гортани, я рванулся туловищем вперед, назад, снова вперед и перебросил грузного всадника через себя, как мешок. Но, падая, он разодрал мне пистолетом гортань.

Раздался сильный взрыв, затрещали автоматы, захлопали винтовочные выстрелы. Запах гари, вкус крови, металла — все смешалось в одно мгновение, я ничего не соображал, меня трясло.

Когда кто-то взял у меня из рук пистолет, патронов в нем не оказалось. Когда и куда я их расстрелял, не помню.

Так закончилось мое дежурство в ночь с десятого на одиннадцатое марта 1942 года. Тот, кто напал на меня, не собирался убивать именно меня. Он напал на врага, но я не враг ему и он не враг мне. Он мой друг, и мы оба были на волосок от смерти, мы оба могли убить друг друга. Вот она, нелепая, несправедливая война. А те, кто затеяли ее, находятся далеко от фронта в полном здравии и прекрасном настроении. Воюют не они, а мы за них. Мы нападаем на мирные страны, народы которых не хотят быть порабощенными, они борются. Они ведут справедливую войну.

Прибыла смешанная комиссия из местной и полевой комендатуры, а также члены военно-полевого суда. Они допросили меня, потом, руководствуясь планом дома, определили место происшествия, расположения постов и границы каждого охраняемого участка.

Комиссия пришла к заключению, что нападавшие хотели поджечь дом, но наткнулись на меня и решили, что я часовой, которого надо устранить. В окно было брошено несколько гранат. Число нападавших, по мнению комиссии, небольшое. Ветер и снег благоприятствовали скрытию следов. Из вещественных доказательств подобраны только несколько расстрелянных гильз немецкого происхождения и пучок концов, пропитанных бензином.

— Если бы напавший на вас выстрелил, он пробил бы вам глотку, и смерть наступила бы мгновенно, — глубокомысленно заключил один из членов комиссии.

У этого следователя рядом с иконостасом старых и новых орденов на лацкане красовался «бычий глаз» — значок члена национал-социалистской партии.