Вадим Очеретин - Я твой, Родина Страница 31

— Это что, уже Германия считается?

— Германия.

— Польша, — поправил Юрия Николай. — До Одера — все Польша. Вот Одер форсируем, до него двадцать четыре километра осталось, — то уже Германия.

— Неметчина? Двадцать четыре километра? — переспросил какой-то пехотинец.

— Гитлерляндия, — усмехнулся сержант.

Николай увидел, как все бойцы придвинулись ближе. По глазам было ясно, что речь зашла о самом значительном. А Юрий упрямо повторил:

— По немецким картам это уже Германия.

— А мы как раз и пришли для того, чтобы здесь перестали жить по фашистским картам, — сказал Николай, чуть глянув на Юрия.

— Это дело не наше. Мы Германии отомстим — заставим ее капитулировать, а там поляки и немцы сами в своих государствах будут разбираться.

— Сами-то — сами. Но, извините, товарищ лейтенант, боец правильно говорит, — сталинградец показал на Николая. — Нам интересно, чтобы тут в Европе народы самостоятельно жили, не обижались никем насчет границ. Никакого фашизма снова разводить мы тут не позволим.

— Точно! — подтвердил Николай. — И капитализма не должно быть.

— Что ж, ты хочешь здесь революцию делать? — усмехнулся Юрий.

— Может, и не революцию, а помочь народную власть установить мы должны. А то как же получится? Нас встречают, как освободителей. Мы их от Гитлера спасаем. А потом им на шею другие, вместо фашистов, сядут?

— Правильно, товарищ боец, — подтвердил сержант-сталинградец. — Простите, не знаю вашего воинского звания.

— Неважно: тут разговор гражданский, — пошутил Николай.

— Правильно вы говорите. Вот в деревню мы входим — нас встречают. И кто? Батраки да бедняки. А помещик сидит дома и носа не показывает, если не удрал. То же самое и в городе: рабочие встречают, самогон несут, закурить предлагают. Хотя самим, видать, курить нечего: на нашу махорку набрасываются — только давай. А тот, что побуржуистее, посмотрит из окошечка на наших бойцов и морду воротит. Верно?

— А как же? Точно. Вот завтра в Германию придем…

— Немцев всех уничтожать надо! — сказал Юрий. — Они все фашисты.

— Чепуха! Это только в нашем государстве народ един. А тут в Европе народ разный. Чистить надо, пока единство будет. Но мы им поможем, — многозначительно подмигнул бойцам Николай.

Сталинградец продолжал, обращаясь к Юрию. Он осмелел, видя, как десантник в белом маскировочном костюме свободно разговаривает с офицером.

— Вы, наверное, товарищ лейтенант, сильно пострадали от немецкой оккупации. У меня тоже погибли жена и сын. Я тоже шел в Германию, думая только одно: «Кровь за кровь, смерть за смерть». А теперь вот советские люди в Европе. Мы в Польше, второй, третий, четвертый Украинский фронты освобождают другие страны. И я понял: какое большое дело делается! Тут уж мое личное отодвигается в сторону. Теперь я, как и все мы, судьбу Европы решать должен. Верно? С фашистами мы рассчитаемся за все. Ходить на нас с войной всякого отучим. Но и об остальных позаботиться надо. Да так, чтобы, где мы побывали, жизнь по-новому начиналась, чтобы вспоминал нас народ добрым словом.

Юрий молчал. Он никогда еще не задумывался над такими вещами. А Николай слушал и весело щурился, глядя на этого пожилого сталинградца. Ему было радостно, что незнакомый солдат из другой части, другого рода войск думает так же, как он.

Николай знал, что его автоматчики сказали бы это же самое, недаром у них одни мысли с командиром. Но когда чувствуешь вот такую духовную связь не только со своими близкими людьми, а еще и с другими, незнакомыми, случайно встреченными, — тогда поймешь, что твои думы — это думы всего твоего народа.

— Точно. В этом наша сила, — ответил он и сталинградцу и себе.

— Вот-вот. У нас не одни танки, артиллерия, авиация. У нас еще есть умение социализм строить. Мы тут, в Европе, можем опытом поделиться. Верно? Пускай с нас берут пример не только в том, как с захватчиками расправляться, — сказал сталинградец и отошел в сторону, отдавая своим бойцам вполголоса какие-то распоряжения.

Николай подмигнул Юрию, кивая на сержанта-пехотинца и тихо сказал:

— Видал? Вот такой не остановится на полдороге перед заминированным мостом.

— Иди к чорту! — также тихо, но зло ответил Юрий. — Если хочешь знать, я и не думал тогда на Варте перед мостом останавливаться.

— А чего же ты тогда ждал?

— Я хотел запросить комбата, и, если б только он приказал…

— А в это время немцы мост взорвали бы, — перебил его Николай. — Мы б до сих пор там были, а не у Одера. Вот. — Мимо шел автоматчик, и Николай окликнул его. — Ясков! Ты не видел капитана Фомина?

Десантник, обрадованный тем, что понадобился своему командиру, подошел и бойко отрапортовал:

— Он у нас, товарищ гвардии лейтенант! Рассказывает нам про Германию, про Европу. Я бегал в библиотеку политотдела за географическим атласом.

— Ну-ка, пойдем. Я тоже послушаю.

Пехотинцы расступились. Николай попрощался с ними и ушел. Юрий забрался на танк и сел на башне. Сержант-сталинградец снова подошел к механику Ситникову.

— Грамотные люди у вас в танковых частях, большим масштабом рассуждают.

— Не все, но есть, — скромно ответил Антон. — У нас в бригаде много коммунистов.

— А откуда ваша часть? Наверное, все москвичи?

— Нет, большинство с Урала.

— О-о! — Сталинградец улыбнулся и качнул головой. — А этот лейтенант, в маскостюме, хороший человек. Так запросто поговорил!

— Он всегда с бойцами. Это у него первый закон в жизни. Вот однажды он один, без своих ребят на немецкого майора наскочил, — не торопясь, с удовольствием начал Ситников, видя внимание пехотинцев. При этом он многозначительно глянул на Малкова. — Брали городишко и кладбище там было, противотанковые орудия немцев стояли. Артиллеристы у них разбежались…

— Дело в городе Пекошув было, — уточнил стреляющий Пименов. Он подошел к Ситникову и облокотился на его плечо.

— Ну, неважно, где это было. Ты, Мишка, всегда меня перебиваешь. Пора культурней быть: не первый год в армии служишь. Так вот, я и говорю: лейтенант бежал мимо кладбища, услышал немецкую ругань и — раз! — через забор. Один, без бойцов. А там майор стоит. Не майор, а зверь: с пистолетом в руках, зубами скрипит, матерится, что его артиллеристы от наших танков драпанули. И уперлись они носом к носу, глядят друг на друга. Немец пистолет наставил, а у нашего лейтенанта Погудина автомат за спиной, нож в ножнах, в руке только граната. И что, думаешь, получается? Наш лейтенант по привычке делает рукой вот так, будто у него позади целый взвод стоит, и говорит сам себе: «Погоди, ребята, не стреляй, мы его в плен возьмем».

— Правильно! Это у него в крови: всегда чувствует себя с бойцами, — снова не выдержал Пименов.

Ситников отстранил его:

— Неважно — в крови или в мозгу. А только смотрит лейтенант прямо фашисту в его проклятые глаза и говорит… Будто и не на него пистолет наставлен… Говорит: «Сдавайся, гад»…

— И немец сдался, — закончил Пименов, взмахивая руками перед слушателями и вытягивая по привычке губы.

— Опять перебиваешь! — вспылил Ситников, но глянув на любимого приятеля, остыл. — Подбери губы-то! А то я сейчас машину выведу и отдавлю их тебе правой гусеницей!

А сержант-пехотинец, под впечатлением рассказа Ситникова, начал:

— Значит, фашист взгляда русского человека не выдержал. Это верно. Я вот тоже однажды, когда был еще мальчишкой, встретил в поле волка…

— Эй, гвардия! Покупай открытки, пиши домой, поздравляй: завтра будем в Германии! — кричал проходивший по улице бригадный почтальон — узкоплечий, высокий юноша с озорным лицом, курносый и горластый. Он подбегал к каждой кучке бойцов и тараторил безумолку, быстро сбывая свой товар и наполняя сумку письмами. — Давай не задерживай. Налетай — подешевело, расхватали — не берут, — каламбурил он. — Сколько тебе? Одну? Плати двадцать копеек. Нет мелочи — плати рубль. Нет денег — бери даром. Пишите быстрей, сейчас еду на почту. Эй, гвардия, покупай открытки! Пехоте тоже даю. Тебе сколько? Бери на весь червонец — ребятам раздашь. Принимаю рубли и польские злоты. Эй, покупай открытки: вступаем на территорию фашистской Германии! Открытки — «смерть немецким оккупантам». Пишите скорее. Можно прямо карандашом. Кто пишет девушкам, даю самопишущую ручку. Погоди — она у меня одна. Сверни пока папироску, а то и покурить некогда. Обратный адрес пиши: «Германия». Завтра там будем. Почтальон перебил мысли Юрия. Юрий думал о том, как хорошо все отзываются о Николае. Интересно, как говорят о нем? Юрий никогда не слышал мнений бойцов о себе — ни хороших, ни плохих, кроме вечного неудовольствия Николая. И ему почему-то показалось, что Ситников рассказывал о Погудине не столько для пехотинцев, сколько для него.

Антон Ситников купил целую пачку открыток и дал несколько Юрию. Все писали наспех по два-три слова: