Николай Струтинский - Победившие смерть Страница 31

Белов установил с помощью подпольщиков, что Готлиб выходит из замка в семь часов вечера.

Тревожный зимний день растаял в сумерках. Возле замка стоял черный «оппель-капитан», машина Готлиба. Гауптман Зиберт передал шоферу, что Готлиб задерживается и просил приехать за ним через два часа. Шофер, получив два часа отдыха, уехал. И только «оппель-капитан» скрылся в темноте, к воротам замка подкатил зеленый «оппель». За рулем сидел бравый солдат в немецкой форме.

Ровно в семь у выхода из замка показался Готлиб. Он посмотрел по сторонам. Где же его машина? Бравый шофер проворно открыл дверцу «оппеля» и вытянул в приветствии руку.

— Господин капитан, меня послали за вами. Ваша машина неисправна! — отчеканил он по-немецки.

Готлиб остановился.

— Кто вас послал?

— Начальник отдела Краузе, господин капитан!

Готлиб заглянул во внутрь машины:

— Знаешь, куда везти?

— Знаю, господин капитан, в гестапо.

Только завелся мотор, у машины очутился офицер, тоже в чине капитана.

— Едешь в город? — спросил он у шофера и, получив утвердительный ответ, попросил подвезти его.

— Если господин капитан разрешит, — кивнул шофер головой на Готлиба, развалившегося на заднем сиденье.

— О, коллега... Хайль! — наигранно произнес Кузнецов. — Окажите честь! Капитан Пауль Зиберт! Спешу в гестапо, есть важные дела.

— Садитесь, капитан, нам по дороге, — сухо пригласил Готлиб.

Машина тронулась. Проскочив деревянный мост, Белов резко затормозил. В ту же секунду Кузнецов приставил пистолет к виску фашиста:

— Ни с места! Малейшее движение будет стоить вам жизни!

Белов ловко обезоружил фашиста, затрясшегосн, как в лихорадке. Ему воткнули в рот кляп, скрутили руки.

— Извините за неудобства, — иронически произнес Кузнецов. — Что поделаешь, такова наша служба.

Готлиб таращил глаза на Кузнецова и не мог сообразить, кто же сидит рядом: гестаповец или, не дай бог, красный дьявол.

Машина помчалась по окраине Луцка и выбралась на шоссе Луцк — Киверцы. Все это время Кузнецов молчал. Отъехав семь-восемь километров, «оппель» свернул на проселочную дорогу и углубился в лес.

Белов открыл дверцу, оглянулся. Вокруг тишина. Фашиста вывели. Он еле держался на ногах. Фуражка с эмблемой черепа криво сидела на взъерошенной голове, он весь дрожал, но все же попытался храбриться:

— Зачем этот маскарад? Я и вы — офицеры немецкой армии, присягали фюреру! Кто вы? Почему мы в лесу? Я отвечу на все вопросы, но объясните, кто вы?!

— Вы просто ненаблюдательны, — тихо проговорил Кузнецов.— К счастью, я вам не коллега. Я — советский партизан!

При этих словах Готлиб зашатался.

— Вы умертвили не одну сотню невинных людей, а как жалко выглядите сейчас! — суровым тоном произнес Кузнецов.

— Я только солдат... Я выполнял волю фюрера!

— У нас мало времени, отвечайте по существу. Где сейчас генерал Шоне?

— В Варшаве. Но это не точно...

— А точнее?

— Там...

— Когда должен возвратиться в Луцк?

— К сожалению, не успеет.

— Гестапо получило приказ об эвакуации из Луцка?

— Да.

— Кто-нибудь уже распорядился о судьбе заключенных?

— Да, мы их... они будут..,

— Расстреляны?

Молчание.

Раздались один за другим два выстрела. Изъяв документы у гестаповца, народные мстители прибыли на «маяк» и оттуда с другими партизанами направились в отряд.

ДОРОГА В БЕССМЕРТИЕ

...И встало над Луцком тяжелое, умытое слезами серое утро. Гестапо наконец напало на след народных мстителей. Палачи схватили Дунаеву, Ткаченко, Колпака... Наташа Косяченко успела скрыться на Гнедавской дамбе у своего знакомого.

Пашу Савельеву гестаповцы не застали дома. Они взяли ее мать — Евдокию Дмитриевну и тетку — Ефросинью Дмитриевну.

— Сама явится! — уводя заложниц, твердили фашисты.

Об аресте родных Паша узнала от Шуры Белоконенко, которую встретила на улице.

— Ты должна уйти в партизанский отряд! — настаивала Шура. — Во второй раз они тебя не выпустят. Тем более что попались многие товарищи.

— В отряд, говоришь? — глядя себе под ноги и будто не совсем понимая, о чем речь, переспросила Паша.

— Да, и немедленно!

— А как же мама? Товарищи по подполью?

— А если тебя арестуют или угонят в Германию? Думаешь, им легче будет?

— Знаю!

— Ну?..

Шура ждала ответа. В конце концов она не вытерпела затянувшегося молчания:

— Другого выхода нет!

— Шура, я должна остаться здесь. Ты пойми, как это сейчас важно!

— Паша, одумайся!

— Я перейду жить в другое место, но товарищей не оставлю. Мы будем бороться! — Паша обняла Шуру и, прижавшись к ней щекой, шепнула: — Свяжись с Наташей Косяченко или Анной Остапюк. Узнай, пожалуйста, приходили к Галушко связные отряда. Дайте им другую явку. С Наташей повстречайся обязательно... — И, печально глядя подруге в глаза, спросила: — А как же ты, Шура?

— Сегодня домой не пойду, проберусь к партизанам. Ты не подумаешь, что я струсила?

— Да нет, что ты.

Подруги снова обнялись и молча расстались.

Оставшись одна, Паша решила, перед тем как скрыться с глаз гестапо, в последний раз повидать Герберта, поговорить с ним об арестованных.

Вышла на центральную улицу и удивилась безлюдию. До войны в предновогодние дни улицу заполняли снующие с покупками люди. За полмесяца готовились к встрече Нового года. Паша задумалась и не заметила, как ее догнали два незнакомца.

— Савельева?

— Да.

— Ты арестована!

...Камера № 14 была забита до отказа. Женщины лежали на полу вплотную одна к другой. Не хватало воздуха, человек здесь дышал, как рыба, выуженная из воды.

Паша освоилась в полумраке и теперь не только различала силуэты, но и видела лица. Ей казалось, что здесь, в этой камере, страдает и ее мать. Она напрягла зрение, долго вглядывалась, а потом тихо кликнула:

— Савельева здесь есть?

— Кто? — послышалось несколько голосов.

— Евдокия Дмитриевна Савельева.

Одна из узниц громко повторила:

— Савельева!

Никто не отозвался. Значит, мать находится в другой камере.

Щелкнул засов, заскрипела дверь. Жандарм позвал:

— Савельева!

Паша вышла из камеры. Ее повели по длинному коридору, потом по лестнице вниз.

— Сюда! — Тюремщик втолкнул Пашу в узкую дверь.

В большой комнате за длинным столом сидел молодой гестаповец. Он курил сигарету и смотрел в разложенные перед ним бумаги. Затянувшись дымом, выпустил изо рта несколько сизых колец и поднял на Пашу холодные, как заиндевевшие пуговицы, глаза.

— Ну-с, милая, твои друзья почти все рассказали.

Надеюсь, ты уточнишь некоторые интересующие нас детали?

— Спрашивайте! — глядя в стенку, обрызганную кровью, ответила Паша.

— Вот так, очень хорошо! Только говори правду! Садись!

Но сесть было не на что. И Паша только переступила с ноги на ногу.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— В двадцать пять лет и.руководила подпольной организацией.

Паша вздрогнула: откуда он это знает?

А немец продолжал:

— О-о, я понимаю, романтика борьбы, молодость... Я вас не виню. Нет. — И вдруг спросил:—Замужем? Нет? С кем ты дружишь? Назови фамилии своих подружек, где они работают? Кто из мужчин к тебе приходил?

Теперь Паша молчала. Гестаповец закурил вторую сигарету, поднялся из-за стола.

— Э-э-э, милая, твои друзья были благоразумнее. Я спрашиваю то, о чем знаю, но некоторые данные хочу сверить.

Молчание.

Гестаповец приблизился к Савельевой, окинул ее зловещим вглядом.

— Ну, курносенькая! — опять переходя на ласку, говорил немец. — Лучше говорить, чем молчать. Я не люблю, когда мне не отвечают. Не забывай — перед тобой немецкий офицер!

— Я никуда не хожу — ни в кино, ни на танцы. Поэтому никого не знаю.

— Так-таки никого? — ехидно сощурившись, переспросил офицер.

— Нет!

Заигрывание не принесло успеха. .Лейтенант указательным пальцем коснулся Пашиного подбородка, приподнял его вверх. Девушка прямо перед собой увидела лицо фашиста, и ей стало страшно. Она машинально бросила взгляд на его руки. Какие они костлявые! А пальцы длинные-длинные, синеватые. Паша молчала, ничем не выказывая своего волнения перед тусклыми, леденящими душу глазами самодовольного врага.

— Так что же? Начнем серьезный разговор? — взяв со стола перчатку, деловито сказал лейтенант.

— Я все сказала. — А в голове роем проносились мысли: «Что с мамой? Кто остался на воле? Не смалодушничал ли кто из арестованных?»

Гестаповец надел засаленную кожаную перчатку, подошел к Паше.

— Нас обманывать не полагается, — зло скривился он. — Говори по-хорошему.

Паша молчала.

Гитлеровец изо всей силы ударил ее по лицу.