В. Дайнес - Правда о штрафбатах - 2 Страница 31

Я знал, что в это же время выводятся в резерв уцелевшие остатки рот Королева и Решетняка, что на флангах, особенно на правом, саперы ставят мины. Дивизия не спала. Она готовилась к дневному бою.

И он грянул, едва наступило утро. Сорок минут неприятельские снаряды и мины сыпались на Заозерную и на переправу. Потом немцы нанесли удары по флангам с целью отрезать нас от протоки и уничтожить. На правый фланг с запада двигалось до двух полков, на левый с юго-запада — до батальона. Под прикрытием артиллерийского огня за танками, пригнувшись, шли солдаты. К встрече их все было готово.

Местность теперь была нашим союзником. На правом фланге стойко держался подошедший сюда ночью батальон майора Колтунова — тот самый, что успешно действовал на показном учении.

На противника обрушили огонь орудия прямой наводки и пулеметы. Артиллеристы стреляли в таком темпе, что на стволах запекалась краска. Задымилось несколько танков. Первая цепь гитлеровцев была сметена. Вторая и третья — дрогнули, остановились и начали откатываться назад. Тут появились наши «тридцатьчетверки». Они били по вражеским танкам из пушек, давили фашистов гусеницами.

Жуткое зрелище представляло в этом месте поле. Еще недавно зеленое, теперь оно было словно вспаханным, буро-черным, с красными пятнами тут и там. Повсюду валялись трупы, кричали раненые.

Стоя на ступеньке перед амбразурой и глядя в стереотрубу на тот небольшой видимый отсюда участок, где только что отгремел бой, я вдруг услышал стон за своей спиной. Что за наваждение, уж не галлюцинация ли? Я обернулся назад и удивился. В блиндаже стоял, держась за сердце, незнакомый полковник.

— Сын, Женя, — невнятно произнес он. Человеку было плохо. Я немного успокоил его и спросил:

— Кто вы и как здесь оказались?

— Полковник Мельников, заместитель командующего по бронетанковым войскам сорок шестой армии Третьего Украинского фронта, — представился он. — Сын мой вчера погиб здесь. До этого старший — Виталий, сгорел в воздухе. Он был летчиком. А теперь вот и младший, последний. Вы его не могли знать. Штрафником он был.

— Нет, почему же, я знал Мельникова из штрафной. Высокий, круглолицый, из училища. Он? Ну, вот видите, знал я вашего сына. Взводным предложил его назначить. Вчера видел в бою. Прекрасно держался. Как настоящий воин и командир. Взвод первым достиг гребня. А он все время был впереди взвода. Потом я потерял его из виду. Вы точно знаете, что он убит?

— Да, смотрел список потерь в вашем штабе. Спасибо за добрые слова о сыне. Он не был преступником. Дурацкий случай…

— Помнится, он говорил о каком-то фотоаппарате.

— Лучше не напоминайте. Это трофей. Я послал его домой для Жени. Из дому аппарат переслали в училище. Там эту штуку приказали сдать — рядовому не положено иметь при себе такие вещи. А он заупрямился: «Не сдам, это подарок отца». И вот не успел я оправиться после гибели Виталия, как получаю письмо из дому: Евгений в штрафной, воинская часть такая-то. Я выяснил, где это, и вылетел самолетом в штаб вашей армии. Сегодня утром добрался до вас, узнал, что рота в бою, и попросил список потерь. В нем нашел и имя Евгения…

— Чем могу вам помочь?

— Да чем же теперь… Впрочем, если можно… Я хотел бы взять на память что-нибудь из Жениных вещей…

— Конечно, конечно!

Я подозвал своего адъютанта и сделал нужные распоряжения. Мы простились с полковником Мельниковым.

Уже при свете фонаря мы принялись подводить итоги минувших боевых действий. Противник понес ощутимые потери. До двух тысяч солдат и около пятидесяти танков остались на поле боя. Количество пленных приближалось к четырем сотням. И у нас полегло немало народу. Особенно велик был урон в штрафных ротах — из их состава мало кто уцелел. И все же общее число убитых и раненых у нас было раза в два-три меньше.

Дивизия овладела важными позициями. Теперь она «видела» дальше на 10–15 километров, могла более выгодно расположить артиллерию и особенно орудия прямой наводки, получила прекрасные исходные рубежи для наступления армии, которое вот-вот должно было начаться.

Шатилов В.М. Знамя над рейхстагом. Издание 3-е, исправленное и дополненное. М.: Воениздат, 1975. С. 24–41.

Гольбрайх Е.А

Я ЗНАЛ, ЧТО НУЖЕН

Г.К. — Как война ворвалась в Ваш дом?

Е.Г. — Я родился в 1921 году в городе Витебске. Мой отец до революции был членом боевой организации партии эсеров-революционеров. После 1917 года он отошел от какой-либо политической деятельности, трудился простым служащим. Осенью 1937 года отца арестовали, и уже через неделю, после второго допроса, он был приговорен Особым Совещанием к расстрелу. Приговор привели в исполнение в январе 1938 года. Об этом я узнал совсем недавно. А тогда получили уведомление со стандартной фразой на бланке: «Осужден на 10 лет без права переписки». Так в одночасье из комсомольца-патриота я превратился в изгоя с клеймом: сын «врага народа».

Чтобы вы представили, насколько велики были масштабы репрессий, приведу простой пример. Из тридцати моих одноклассников у восьми был арестован один из родителей, а у Вани Сухова посадили и мать, и отца. Хорошо, что хоть нашу семью не выслали и меня даже не исключили из школы.

Окончил десятилетку и работал инструктором технической школы при Дворце пионеров. Пришел срок призыва в армию, но меня не призвали, лишь зачислили в запас второй категории. Это означало, что даже в военное время мне нельзя давать в руки оружие. Я еще не осознал тогда полностью, что Советская власть мне не доверяет, и по своей наивности даже подал документы на поступление в Высшее Военно-Морское училище. Помню только, как военком грустно покачал головой, не говоря ни слова, принимая мое заявление. Одним словом, к началу войны все мои друзья служили в кадровой армии, а я работал и учился на первом курсе физмата Витебского пединститута. Когда объявили о начале войны, сразу явился в военкомат. Сказали: «Жди повестки, о тебе не забудем». Из студентов института сформировали истребительный батальон, вооружили старыми бельгийскими винтовками без штыков и послали на патрулирование улиц. Уже через неделю приказали сдать оружие, и наш батальон расформировали.

3 июля 1941 года услышали обращение Сталина к советскому народу, знаменитое: «Братья и сестры! Победа будет за нами!», — и впервые поняли всю серьезность нашего положения, почувствовали, что война будет долгой и тяжелой. Через город шли беженцы. Но никто не отдавал распоряжение об эвакуации. 8 июля привел на вокзал мать с маленькой сестренкой и брата-инвалида. На перроне стоял пассажирский поезд, оцепленный вооруженными красноармейцами, а в привокзальном сквере ожидали посадки на поезд семьи командиров Красной армии. Все эти семьи посадили в вагоны, никого другого к поезду не подпустили. Появился немолодой, незнакомый майор, взял наши вещи и сказал: «Идите за мной». Провел мимо охраны, открыл дверь тамбура и буквально затолкал моих родных внутрь. Последнее что он сказал: «Не покидайте поезд ни при каких обстоятельствах». Я не знаю имени этого благородного человека, но ему моя семья обязана жизнью, он спас моих родных от неминуемой смерти. Мать до конца жизни каждый день молила Бога за этого человека.

Вернулся с вокзала, пошел платить за квартиру и электричество, сдал книги в библиотеку. Собрал дома какие-то пожитки и вновь пришел в военкомат. А там никого, все работники уже сбежали. Висит на стене сиротливо картина «Ворошилов и Горький в тире ЦДКА», да ветер гоняет ворохи бумаг. Пошел в штаб 27-й Омской Краснознаменной дивизии, стоявшей в Витебске. Пусто. А на следующий день немцы несколько раз бомбили город. Тогда я впервые увидел убитых женщин и детей, лежавших на городской мостовой. По всему городу полыхало зарево пожаров, а на другом берегу Двины через виадук входили немецкие танки. Гремели взрывы, подорвали мост и электростанцию. На центральных улицах зияли разбитые витрины продовольственных магазинов. Вдруг услышал цокот копыт. На бричках на городскую площадь въезжал крестьянский обоз. Мародеры. В своем большинстве женщины. На лицах смесь смущения и азарта.

Никакой обороны города не было. Только на одном из городских перекрестков я увидел пулемет «максим» и старшего лейтенанта, преподавателя военного дела в нашем институте. Он кричал: «Ничего! Сейчас мы этим гадам покажем!» Рядом с ним стоял молоденький красноармеец в необмявшемся еще новеньком обмундировании и смотрел на лейтенанта умоляющими глазами. С пулеметом против танков. До войны в Витебске проживало почти сто восемьдесят тысяч человек, а когда наши войска в 1944 году освободили город, в нем было совсем мало людей.

Г.К. — Как начинался Ваш армейский путь?

Е.Г. — Призвали меня 2-го мая 1942 года. Как я только переступил порог комнаты, где заседала призывная комиссия, председатель, узрев в моем лице семитские черты, сразу начал спрашивать: «Студент? Какой факультет? Куда хочешь, в танки или в артиллерию?» В народе бытовало «мнение», что все евреи, как минимум, с десятилетним или высшим образованием. Не дожидаясь моих ответов, председатель комиссии вынес «вердикт»: «Пойдешь в танкисты!» С военкоматов требовали отправлять в части, где боевая деятельность связана с применением техники, только образованных людей. А их в то время в стране было не так уж и много. Например, в стрелковых полках крайне редко можно было встретить среди солдат и офицеров человека, окончившего ВУЗ до войны. Разве что полковой врач-еврей да инженер полка.