Аурел Михале - Тревожные ночи Страница 31

— Мы к нему ничего не имеем, — спокойно сказал Маринча, с грустью вглядываясь в лицо дезертира. А потом каждый день, вплоть до 23 августа, приходил ко мне с просьбой не отсылать этого беднягу обратно в полк.

— Теперь мало людей, понимающих страдания бедного человека, — говорил он, — никто не знает, что будет с нами завтра и как еще окончится эта страшная война! Подумайте об этом, господин младший лейтенант! — такими словами заканчивал он всякий раз свою просьбу.

У меня на душе тоже было неспокойно, и я все откладывал со дня на день отправку дезертира. Но вот пришло 23 августа, и он сам попросил отослать его обратно в полк.

В то время я не разбирался в причинах, побудивших Маринчу так упорно защищать этого бедняка. Зато теперь эта история, а также случай с Бошковым показали мне моего спутника совсем в новом свете…

— Что будем делать, господин младший лейтенант? — прервал мои размышления Маринча.

— Надо разыскать командира партизанского отряда этого района.

Он перевел мои слова женщине, которая в это время отошла от окна. Она о чем-то пошепталась с парнишкой, торопливо подтолкнула его к выходу и сама вышла за ним в сени, чтобы закрыть дверь. Вскоре послышался скрип калитки и удаляющиеся шаги паренька.

Женщина вернулась из сеней с горбушкой хлеба, завернутой в полотенце.

— Небось проголодались, — сказала она, развертывая хлеб.

Маринча заверил ее, что мы сыты. Потом начал расспрашивать о положении в городе. Оказывается, немцы находились только в порту: они спешно грузили те немногие суда, которые им удалось захватить в наших портах. Здесь, в Видине, формировался последний караван, направляющийся к Белграду и Будапешту. Болгарских солдат и партизан в окрестностях города было немного, так как большинство их ушло в горы еще до 9 сентября. Теперь оттуда ожидали прихода партизанского отряда, которому предстояло выгнать немцев из порта.

Мальчуган быстро возвратился и привел с собой худенького юркого старичка. Даже при тусклом свете, проникавшем через маленькие окна, я увидел, как блестели его глаза.

— Дед Любен, — представила его нам женщина. — Он — ятак [11].

— Да, он хозяин явочной квартиры и связной партизан, — с уважением заметил Маринча.

— До того как перейти к вам, отец прятался у него, — добавил мальчуган.

Женщина отвела старика в сторону, и они стали о чем-то шептаться. Вскоре дед Любен, недовольно пожав плечами, собрался было уходить.

— Постой, дед Любен, — умоляюще схватила его за руку женщина. — Чего ж ты боишься?

Дед покачал головой и вышел. Женщина бросилась за ним и нагнала его в сенях. Там дед Любен, уже более не стесняясь, начал сердито ей говорить, что восстание еще только началось и неизвестно, что будет завтра и послезавтра. Однако женщина, называя его «глупым и упрямым стариком», настаивала на своем. Она говорила ему, что в нашу страну уже вошли русские, и пыталась убедить его в том, что мы, румыны, теперь стали врагами немцев, что мы хотим только выяснить намерения восставших и узнать о передвижении немецких войск в пограничных районах, чтобы объединить наши действия с болгарскими партизанами.

Они вышли на терраску и некоторое время шептались там. Потом дед Любен ушел, а женщина, облегченно вздохнув, вернулась к нам.

— Он доведет вас до сыроварни и там передаст другому проводнику. К рассвету вы доберетесь до гор. Там сейчас находятся партизаны и часть войск.

Мы вышли в сопровождении младшего Бошкова, который довел нас до растущего в поле кустарника. Там нас уже поджидал с тремя лошаденками дед Любен. Дождь прекратился. Однако по-прежнему дул сырой холодный ветер. Мы сели на лошадей и под покровом ночи поехали вслед за дедом Любеком по тропинке, ведущей в сторону гор…

На рассвете мы добрались до леса, густо покрывавшего склоны гор. Пастух, которому передал нас около сыроварни дед Любен, слез с лошади и отвел ее на опушку леса. За ним под кроны деревьев въехали и мы; но не успели мы соскочить с коней, как перед нами, словно из-под земли, выросли два вооруженных партизана. Узнав нашего проводника, они закинули винтовки за плечи и подошли к нам вплотную, не спуская с нас испытующих глаз. Обуты они были в царвули [12]. На них были штаны из грубой светло-коричневой шерсти, болгарские рубашки с узким воротом и сдвинутые на затылок фуражки. Один из них, перепоясанный крест-накрест пулеметной лентой, отвел пастуха в глубь леса и о чем-то долго с ним говорил. Потом мне и Маринче завязали глаза, взяли нас за руки, и мы тронулись в путь.

Дорога через лес показалась мне довольно длинной. Чем дальше мы шли, тем тише становилось вокруг, а воздух делался все свежее и прохладней. Мы поднимались в горы. А один раз я услышал совсем рядом журчание ручейка. Протяжным эхом отозвался в лесу чей-то голос. И снова тишина.

В самой глубине леса нас кто-то встретил и обыскал. Потом, судя по голосам, мы миновали линию постов на границе лагеря, прошли по усыпанной гравием дорожке и, осторожно ощупывая ногами деревянные ступени, спустились в землянку. Войдя в нее, я услышал, как вокруг засуетились люди, а один из сопровождавших нас партизан стал кому-то докладывать. Затем кто-то приказал всем выйти, и ступеньки лестницы заскрипели под грузными шагами выходящих из землянки людей. Когда с нас сняли повязки, мы увидели, что в землянке за столом из обструганных досок сидят двое: капитан болгарской армии и пожилой штатский в накинутом на плечи пиджаке. Он сидел, опершись локтями на край стола. У него были рыжеватые, прокуренные, жесткие усы, густая борода и светло-голубые глаза. Перед сидящими за столом стояла слабо светившая керосиновая лампа. Партизан с пулеметными лентами на груди остался у закрытой двери.

По знаку капитана мы сели на лавку, приделанную к бревенчатой стене землянки. С помощью Маринчи я объяснил им, кто я и для чего сюда пришел. Капитан смущенно пожал плечами и недоверчиво проговорил:

— Право, не знаю… Откуда мне знать, что все это так?

Я поднялся и попросил карту. С ее помощью я стал объяснять сложившуюся обстановку. Две мощные пехотные колонны немцев, поддерживаемые танками, вышли из Югославии и Венгрии и двигались по обоим берегам Дуная, стремясь в первую очередь овладеть Железными Воротами, а потом ударить во фланг нашего фронта на Карпатской дуге, одновременно зайдя во фланг болгарским воинским частям и партизанским отрядам на Балканах.

С одной из этих колонн у нас шли тяжелые бои под Оравицей в долине Неры и под Оршовой… Однако другая колонна, которая направлялась из Белграда, двигалась пока беспрепятственно и быстро приближалась к сербско-болгарской границе…

— Нам нужно действовать совместно, — заключил я, — чтобы остановить эти колонны прежде, чем они проникнут в дефиле Дуная.

— Это очень интересно! — воскликнул болгарский капитан, пододвинув к себе карту с моими пометками. Он еще раз внимательно ее рассмотрел и повернулся в сторону сидящего рядом человека в штатском:

— Ну? А что вы скажете?..

— Благодарим вас за столь ценные сведения, но расположение наших частей мы вам раскрыть не можем! — заявил он.

— Почему? — поспешно спросил я. — Что вам мешает сделать это?

Человек в штатском промолчал. Я подумал, что, очевидно, он и является командиром партизанских отрядов окрестных районов. Он некоторое время о чем-то думал, потом поднялся из-за стола и задул лампу. В маленьком окошечке землянки, как в бриллианте, заискрился утренний свет. Штатский обогнул стол и остановился перед окошечком, сунув руки в карманы. Я, болгарский капитан и Маринча вопрошающе смотрели на него и молча ждали, когда он к нам повернется.

— Не забывайте, господин младший лейтенант, — наконец сказал он серьезно, — у нас восстание началось только вчера и немцы еще в стране.

— Не понимаю! — недовольно ответил я. — Именно поэтому нам и надо действовать совместно, чтобы не дать немцам опомниться и развернуть свои силы! Пока есть время для этого…

— Совершенно верно, — согласился он, — но о дислокации наших сил и о наших планах мы не имеем права вам рассказывать.

— Значит, следует считать, что моя миссия закончена? — спросил я с нескрываемым раздражением.

Партизан широко развел руками, словно говоря: «Ну что я могу поделать?» — и повернулся к столу. В то же мгновение с лавки поднялся Маринча и подошел к нему.

— Товарищ, — обратился он к партизану, глядя ему прямо в глаза, — так мы не можем возвратиться!.. Ведь мы вместе боремся за правое дело, — укоризненно добавил он.

— Но как раз ради этой борьбы я и не могу сказать вам больше! — отрезал партизан, бросив на Маринчу чуть хмурый пронизывающий взгляд.

Несколько мгновений они молча стояли, недоверчиво глядя друг другу в глаза. Но тут Маринча, схватившись рукой за угол стола, да так, что, казалось, вот-вот вытащит его ножки из земли, с подчеркнутой серьезностью проговорил: