Борис Бурлак - Граненое время Страница 31

Она ждала Михаила не год, не два, а многие годы, не веря ни похоронной, полученной из действующей армии, ни этим справкам Центрального военного архива. Она надеялась на чудо: возвращались же солдаты, которых давным-давно перестали ждать. Но судьба в самом начале не посчиталась с ней, хотя могла бы убедиться в ее терпении.

Наталья подошла к портрету мужа. Когда-то это была малюсенькая карточка — из тех, что делаются наскоро для документов. Искусный фотограф увеличил снимок, и вот юный лейтенант, ничуть не изменившийся с течением времени, по-прежнему зорко смотрит на свою Наташу, которой — подумать только! — пошел тридцать девятый год. Да, мертвые остаются вечно молодыми. Не потому ли мы, живые, всегда упрекаем их по праву старших, что они не берегли себя... «Миша, как быть?» — хотела бы спросить его сейчас Наталья. И он бы, наверное, удивился этой привычке живых обращаться в трудную минуту к мертвым. Он бы сказал с укором: «Я ведь писал, помнишь, с фронта? Погибну, так пусть все человеческое будет тебе не чуждо».

Наталья нашла в тумбочке его письмо, истертое на сгибах, перечитала заново и переписала в тетрадь, как завещание. Может, только в эту ночь она поняла окончательно, что рассталась с Михаилом навсегда. До сих пор он был рядом, ничто не разделяло их, даже смерть. И вот появился Витковский. Ах, только бы не ослабела память...

С этой мыслью и забылась она в предрассветный час, когда в степи струятся по синим косогорам ледяные ручейки поземки.

Странно чувствуешь себя, приступая к работе после отпуска: все по горло заняты своим делом, а ты, словно выбитая из привычной колеи, оказываешься в роли новичка среди озабоченных людей. Ритм нарушен, и пока настроишься — пройдет неделя. Хуже нет этой инерции праздного образа жизни. И чтобы скорее преодолеть ее, Наталья сразу же отправилась в геологические партии, разбросанные по всему междуречью Урала и Тобола.

Пошел двенадцатый год, как встали здесь первые вышки. Понадобилось столько времени, чтобы открыть месторождение никелевых руд, а главное — доказать Комиссии по запасам, что новое открытие имеет большое промышленное значение. Наконец, строительство комбината началось. Теперь можно вести разведку комплексно, сплошным фронтом, открывая не только залежи никеля, но и асбест, слюду, золото, строительные материалы, ну и, конечно, попутно воду. Правда, геологическое начальство не любит тратить деньги на поиски воды. Другое дело — никель. А водичка своего рода принудительный ассортимент в плане экспедиции. Не раз выступала Журина на собраниях и совещаниях против главного инженера и главного геолога, которые то бурового станка не дадут, то рабочих снимут, то автомашины не занарядят. Сколько недругов нажила, пока удалось найти эту линзу рядом со строительной площадкой.

Теперь стало полегче. Всюду, где работали  м о к р ы е  геологи, дело подвигалось ходко. Значит, и главный инженер поверил, наконец, что в безводной степи реки текут глубоко под землей. Там, быть может, второй Урал со своими заводями, перекатами, родниковыми притоками: на его берегах не растет ковыль, не поют жаворонки, в его омутах не водятся сомы и щуки, но зато, какие богатства на золотом дне этого второго, таинственного Урала!

Наталья могла весь день ходить по степи одна, не испытывая никакого одиночества. Степь — та же книга, надо только уметь ее читать. И она читала запоем, на ходу, странствуя среди буровых вышек. К счастью, стояли погожие декабрьские дни. Первый снег начисто смело в овраги, и идешь по летникам, как по тротуару. Кругом, куда ни глянь, — вышки. Одни из них отработали свое, их просто не успели разобрать до наступления зимы; на других бурение шло полным ходом, в счет будущего года; возле третьих были видны грузовики, там заканчивался монтаж. Так, сменяя друг друга, они шагают с высотки на высотку, и звенит земля рудными залежами.

Земля, земля... В течение столетий человек взял только самую малость твоих сокровищ. Все, что взято, лежало по сути дела на поверхности. Проникнув в твои недра на какие-нибудь сотни метров, человек смог подняться в космические выси. Ну, а если копнуть поглубже, тогда, наверное, люди вырвутся к солнцу... Наталья приостанавливалась на косогоре и шла дальше. Легко идти, легко думать, когда легко на сердце.

Возвращалась на базу экспедиции вечером, когда в конторе никого, кроме уборщицы, не было. Давно не чувствовала себя такой бодрой, посвежевшей, точно в самом деле переживала вторую молодость. А утром, наскоро отчитавшись перед главным геологом, снова уходила в поле. Мужчины непрочь были припугнуть ее степным зверьем. Наталья никого не боялась. Правда, недавно ей повстречался в балке матерый волчище. Она приняла его издали за собаку, подошла очень близко. Он, вовсе не желая уступать дорогу, глянул на нее огнистыми глазами. Она чуть попятилась, смешно взмахнула палкой, но тоже не отступила. Волк постоял, постоял и лениво свернул в сторону, к чилижнику. Она никому не рассказала об этой встрече...

Накануне Нового года Наталью вызвали в райком. На бюро шла речь о водоснабжении целинных совхозов, о плане разведочных работ. Решили начать с «Гвардейского»: Витковский сумел доказать, что без новых скважин нечего и думать о новых фермах.

— Заедем на часок ко мне, посмотрите, как живет наш брат, директор, — сказал он ей после заседания бюро.

Она согласилась: нельзя же выглядеть кисейной барышней.

В доме Павла Фомича ее поразило множество книг. Стены двух комнат и даже передней были почти сплошь заставлены высокими полками.

— Какая у вас богатая библиотека, — позавидовала она.

— Годами собирал по книжке. Охотился за новинками, втридорога платил за какую-нибудь библиографическую редкость. Надо, не надо, а покупал. У каждого своя слабость.

Наталья пробегала глазами золотые тиснения на ледериновых корешках. Три полных ряда главной полки занимали собрания сочинений классиков марксизма, а в начале четвертого расположились сталинские томики, они стояли как бы по ранжиру, но в то же время и на отшибе, особняком. Их набралось всего с десяток.

— И это моя слабость, — сказал Павел Фомич. — Хотя Верховный лишал меня всех наград, звания и должностей, никакой, понимаете ли, обиды не осталось.

— Вам повезло.

— То есть?

— Друг моего отца, пограничник, герой гражданской войны, был вообще уволен из армии.

— И только?

— Муж, выйдя из окружения, попал на какую-то проверку, потом в штрафную роту, и лишь после ранения его восстановили в звании лейтенанта.

— Знаю, все знаю. История всегда черновик, и каждое поколение исправляет этот черновик, находя в нем все новые ошибки. Набело написанной истории не существует, разве лишь за исключением Древней Греции или Древнего Рима. Но нельзя исправлять историю чувств.

— Что вы имеете в виду?

— То есть нельзя при жизни одного поколения, не считаясь с его зрительной памятью, создавать, скажем, картину войны, мало похожую на ту, которую мы знаем. Из песни слова не выкинешь, так и в нашей памяти не зачеркнешь тех слов, с которыми солдаты хаживали в атаки. Вы понимаете меня?

— Стараюсь... Однако мне пора, Павел Фомич.

Как ни уговаривал он ее посидеть еще немножко, не согласилась.

«История чувств, история чувств...» — рассеянно думала она, возвращаясь в поселок геологической экспедиции. Отчего-то неспокойно сделалось у нее на сердце после этой встречи с Павлом Фомичом.

15

Перед самым отъездом на площадку никелевого комбината Зареченцев решил зайти к предсовнархоза, — просто так, проститься. Все вопросы обсуждены вчера, добро получено, и можно отправиться в путь-дорогу, тем более, что надоели уже изрядно эти наивные знаки внимания сослуживцев по поводу его некоторого повышения в должности. Велико событие: бывший замминистра утвержден заместителем председателя совнархоза по строительству. Но в душе Вениамин Николаевич был доволен, только виду не подавал, как какой-нибудь выдвиженец. Эта перемена оказалась кстати еще и потому, что в воздухе чувствовалось приближение новой реорганизации: поговаривали об укрупнении экономических районов.

Председатель заканчивал разговор с Москвой, когда Вениамин Николаевич по-свойски, как и полагается заму, быстро вошел к нему в пальто и ушанке. Судя по всему, тот говорил с женой. («Хитрец, — подумал Вениамин Николаевич. — Так и не вывез семью из столицы. А теперь, после укрупнения, вернется домой как из длительной командировки: и задание партии выполнил, и ближних ни в чем не ущемил».)

— Хорошо, что заглянули, — сказал председатель, опустив трубку и поглаживая ее ладонью. — Прошу вас, с Братчиковым будьте деликатнее. Синева этого я не знаю, не берусь судить о нем. Но Братчиков достоин уважения. Не беда, что он только техник. Побольше бы нам таких техников. Как ведет дело: все у него в кулаке. Ни один из трестов, расположенных в городах, не сдал в первом квартале ни одного жилого дома. А Братчиков у черта на куличках сдал две с лишним тысячи квадратных метров! Собранный мужик.