Николай Наумов - На рубежах Среднерусья Страница 31

— Вместе с хирургом вы спасли от смерти десятки бойцов и командиров. Потом уберегли от костлявой моего заместителя.

— За это он меня наградил — предложил стать женой. Для меня это самая желанная награда. — Тамара смутилась. — Товарищ генерал, можно я схожу в медсанбат к подружкам?

— Николай Васильевич, как? Отпустить Тому или пусть украсит мужское общество?

Ушла Тома — один за другим в палатку вошли заместители.

— А где наш кормилец? — спросил комдив.

— Маракует насчет выпить-закусить по случаю приезда в дивизию ветерана.

— Ну, если комиссар берет на себя грех пить водку, когда и без нее жарко, что ж… можно по рюмке выпить и закусить. Но только после того, как наш гость поделится московскими новостями.

— Единственное, что может вызвать у вас интерес, — это лекция пропагандиста ЦК — брата Якова Михайловича Свердлова.

— Не слышал, что у него был брат… — произнес начальник штаба.

— Даже два. Второй остался во Франции. Отличился там, даже получил высокий орден и чуть ли не вышел в генералы.

— Значит, Свердлов не из простых людей?

— Их родословной я не знаю. С чего начать нашу беседу, наговорил лектор много, а что вам наиболее интересно и полезно?

— Всё, — заявил замполит. — Положения его лекции, можно сказать, официальная точка зрения ЦК.

— Официальное — можно прочитать в газетах.

— Газет мы не получали всю долгую дорогу, да и здесь пока привозят только армейскую.

— Что ж… начну с того, с чего начал лектор, — с роли Сталинградской битвы в Великой Отечественной войне. Новым для меня оказалось объявление: почему к концу сорок второго мы не только не освободили нашу оккупированную территорию, как было сказано в первомайском приказе наркома, но и оказались на Волге и в предгорьях Кавказа.

— Почему же?.. — насторожился замполит, поскольку «почему», начальство и лекторы обходили.

— Если коротко, на «почему» со всей откровенностью было сказано в приказе двести двадцать семь. Вы его знаете наизусть. Дополнительно лектор назвал неумение и благодушие наших высоких начальников, почивавших на лаврах после победы под Москвой. Тимошенко провалил Харьковскую наступательную операцию и понес огромные потери: около трехсот тысяч бойцов и командиров. В окружении погибли; его заместитель Костенко, командарм Подлее, два танковых и кавалерийских корпуса, половина артиллерии фронта, более десятка танковых бригад. Ставка дала Тимошенко пятнадцать стрелковых дивизий, два танковых корпуса, немало артиллерии, однако боеспособность фронта он не восстановил.

Но главная беда для центра стратегического фронта возникла в полосе Брянского фронта. Его командующий проявил труднообъяснимую беспечность… — Березов хотел было рассказать о преступной беспечности Голикова в канун наступления, но он не мог объяснить даже себе, почему виновных, в сущности, не наказали. Только Парсегова направили на Дальний Восток управлять артиллерией.

Сбившись с уверенного тона, Березов передал заверение лектора, что наше Верховное командование извлекло уроки из весенних поражений прошлого года и не допустит подобных. Потом изложил роль Сталинграда в ходе войны, что немецкий солдат будет наступать уже без былой уверенности, если немецкое командование решится и в третий раз испытать судьбу вермахта.

— А как союзники, хоть в этом году помогут нам? — спросил замполит со злым сарказмом в голосе.

— Вот вернули себе Северную Африку, готовят десантную операцию на Сицилию. Немцы о ней знают и могут сорвать. В общем, как сказал лектор, в этом году союзники настоящий второй фронт не откроют.

— Сволочи! — вырвалось у замполита.

— У немцев появились сверхтяжелые танки, — сказал комдив. — Большинство наших противотанковых стволов — короткие и не смогут поражать немецкие на дистанции в тысячу метров. Их же наши — наверняка. Не повторится ли прошлое лето: прорвав нашу оборону, они опять хлынут к Волге или в обход Москвы.

— Такой вопрос был задан лектору. Он ответил: подход к Волге окажется повторением прежних авантюр. До Волги танки не дойдут хотя бы потому, что, продвигаясь на расстояние более тысячи километров, из строя выйдут даже гусеницы, не говоря уже о моторах. Видимо, немецкое командование будет решать проблему победы над нами иными методами. Какими — не знаю.

— Что товарищ Свердлов сказал о наших намерениях? — задал вопрос начальник штаба.

— Думаю, намерения Ставки — достижение победы и изгнание оккупантов. Будем наступать, освобождать Украину, Белоруссию… — и вдруг из груди Березова вырвалось: — Победа или смерть! Другого выхода у нас нет!

Вошел начальник тыла. Приставив хромую ногу к здоровой, он принял стойку перед генералом.

— Что, можем хоть чем-то угостить гостя?

— Так точно, товарищ генерал, — скосил тыловик улыбчивый взгляд на Колосова.

— Тогда вопросы и ответы продолжим за столом.

— Разрешите, товарищ генерал, поздороваться с Николаем Васильевичем.

— Можно.

Начальник тыла подхромал к вставшему Березову и протянул обе руки.

Березов первым признал его, заместителя командира полка, выписанного из госпиталя. Помогал ему по-научному обустраивать тыл дивизии. Из майора начтыла вышел в полковники.

Стол был накрыт в палатке замполита, по-походному. Летом согревающую водку не выдавали, и потому начальнику тыла пришлось выставить две бутылки, предназначенные для неизбежных поминок, которые непременно придется наскоро устраивать в предстоящих боях.

Замполит разлил первую бутылку по кружкам, хотел было произнести первый тост, генерал придержал его:

— Первый из двух возможных тостов надо бы выпить за гостя, сделавшего нашей дивизии, наспех сколоченной и необстрелянной, немало. В том числе и для меня, знавшего войну только по Гражданской. Но, думаю, Николай Васильевич не обидится, если я предложу иной: за тех, кто пал за Сталинград.

В согласии с произнесенным Березов пригнул голову и тут же всмотрелся в генерала. Да, звание генерала несколько изменило комдива. Он выглядел строже, чем прежде, но эта строгость была человечна; строгость отца, заботящегося о тех, кого доверили ему в подчинение и судьбу которых он будет решать, ставя смертельно опасные задачи.

Стоя выпили горькую, стоя закусили и сели только тогда, когда на стул присел комдив. Подметив это, Березов подумал: комдив сумел привить своим подчиненным правила воинской субординации: не мне лично нужно ваше послушание, оно — культура отношений, которая делает военную службу не тягостной, истинно товарищеской, человечной.

Когда траурные минуты прошли, генерал, уже не вставая, произнес среднее между тостом и обращением:

— Ранение Николая Васильевича для меня было горьким. Сознаюсь, его знания, боевой опыт, подсказки командирам дали немало полкам и в целом дивизии. Но мне хочется отметить одно качество молодого полковника: он был единственным академистом на всю дивизию, но никто из нас не заметил в его поведении гордыни. Он всегда оставался товарищем по оружию. И еще одна черта. После прихода от партизан к своим некоторые сверхбдительные увидели в нем лазутчика, изменившего Родине. Обида горькая, тем более для офицера, уже имевшего ордена и медаль, но обида не замутила его душу.

17

Тамара шла к подругам, едва сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Казалось бы, что для нее десяток врачей и фельдшеров, сотня медсестер и санитарок да старики-охранники, в наплыв раненых помогавшие вносить и выносить раненых и оперированных. Ан нет же, Тому тянуло в медсанбат, как домой, где она не была годы. В Ленинграде у нее не осталось родных, в медсанбате девушки стали для нее не только сестрами милосердия, но и сестрами по крови.

Подсознательно медсанбат дорог ей был и тем, что, спасая раненых, она делала то дело, которое исполняли миллионы мужчин и женщин, призванных в армию, — защищала Отечество. Порой от сознания, что она приобщена к тому, за что сражались миллионы, ее душа наполнялась ликованием, а красиво очерченный подбородок поднимался выше.

Дойдя до указательного знака «Хозяйство Шадрина», Тамара свернула к дубраве, вытянувшейся с юга на север. Подошла к опушке — увидела пологий овраг, по склонам которого гордо стояли вековые дубы, между которыми сохранилась негустая поросль кустарников. Кроны дубов смыкались в вышине и укрывали от вражеского глаза тех, кто в них расположился. Там, где пролегло дно оврага, рядком вытянулись серые палатки, в середине ряда стояла большая палатка, обычно служившая операционной. Сейчас из нее доносился требовательный голос Глафиры Павловны. Она корила сфальшививших мелодию девушек и затем заставила повторить куплет новой фронтовой песни. У входа в палатку стояли отлученные от хора медсестры. Все в наглаженных, с рубчиками от карманов до подола, гимнастерках и синих выходных юбках. Чуть в отдалении разговаривали молодые врачи, поступившие в дивизию с пополнением.