Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 32

— Ну-ка, позови ко мне этого героя, — сказал я переводчику Салиму.

— Товарищ старший лейтенант, не надо их ругать, — заступился за солдата командир роты. — Они сегодня столько натерпелись. Пускай резвятся. — Потом кивнул на носилки и добавил: — Мы жизнями рискуем, а тут какие-то утки. Пусть солдаты хоть этим фактом отвлекутся от боя. Впереди еще дорога, и неизвестно что нас там еще поджидает. Да черт с ней, этой живностью!

Подошел солдат, по его лицу блуждала хитрая улыбка. Первоначальное желание отругать его пропало. Командир роты был прав. Я знал, что они весь день, кроме нескольких кусочков сахара, ничего не ели. Горький опыт научил солдат идти в бой голодными, потому что пулевое ранение в живот на сытый желудок — это явная и мучительная смерть.

— Что-то я тебя не пойму, — миролюбиво обратился я к солдату. — Ты еще совсем недавно умирать собирался, а сейчас не видно, что даже и устал.

— Так не умерли ведь, товарищ старший лейтенант. Теперь обязательно живыми останемся. Кому расскажешь «на гражданке», что, как черти, в грязи лежали, что нам смерть была гарантирована, а мы живы остались, не поверят.

Веселые искорки прыгали у него в глазах.

— Все, иди!

Но долго жить этому солдату не пришлось — он погиб через две недели в рейде по разгрому очередной банды мятежников в одном из кишлаков провинции Гильменд.

Шел конец апреля. Уже был приказ на увольнение военнослужащих, отслуживших установленный срок службы. Они мечтали о конце войны, доме, встречах с родными и близкими, невестами и верными подругами и все двадцать четыре часа в сутки ждали самолет и свою замену. Николай Рябенко был включен в первую партию убывающих.

Я был за комбата в том рейде. Находился на командирском БТРе у подножия горы. Внизу в долине был небольшой кишлак. Предварительно его хорошо обстреляли из танков и вертолетов. Теперь, наблюдая за ним с командиром пятой роты Михаилом Бондаренко, мы пришли к выводу, что кишлак безлюден и неопасен. Получив боевую задачу, командир роты ушел со своим личным составом на прочесывание «зеленки». Для этого им нужно было сначала пересечь тот кишлак. Мы видели, как колонна вошла в селение и стала продвигаться к его центру. Все спокойно. И вдруг: сначала грохот, а затем в наушниках шлемофона голос ротного:

— Я подбит с гранатомета! Помогите! По-мо…

Рация замолчала. Зажав рукой тангенту переговорного устройства, Михаил потерял сознание. БТР ротного был первым в колонне. Подбитый, он создавал реальную угрозу для всей движущейся за ним техники, а значит, и личному составу. Улочки узкие, в ширину «коробочки». Слева, справа — толстые дувалы. Подразделение вступило в бой с душманами. Быстро эвакуировать подбитую машину силами самой роты не было никакой возможности. Направил туда два танковых экипажа. Они протаранили толстую стену, подцепили на трос БТР и вытянули его в безопасное место. Струя выстрела гранатомета вошла в левый угол корпуса БТРа над самой головой водителя. Расстояние между входным и выходным отверстиями было не более пяти сантиметров, но этого хватило, чтобы водитель остался без обоих глаз. Зимний танковый шлемофон ротного, сидевшего справа от него, был весь иссечен мелкими осколками. Ротный, весь в крови, завалившись набок, был без сознания. Николай Рябенко находился позади водителя. Маленький кусочек металла, величиной меньше спичечной головки, вошел ему прямо в сердце. На одежде солдата не было видно ни одной капли крови. Когда мы вытащили убитого и раненых, даже не могли понять, почему Рябенко мертв. Я достал из кармана куртки Николая его документы: комсомольский и военный билеты. Среди них лежало письмо и фотография симпатичной девушки. Прочитал письмо, сначала молча, потом построил личный состав и прочитал его вслух для всех.

«Дорогой Колечка, здравствуй! Я очень по тебе скучаю и очень тебя жду. Вчера была у твоей мамы. Она говорит, что в последнее время часто видит плохие сны и очень переживает за тебя. Плачет. Я понимаю ее, ведь ты у нее один сын, и случись что с тобой, она не вынесет такого горя. Вчера мы снова сидели с нею, вспомнили о тебе, порадовались, что наконец-то и ты дождался своего приказа и совсем скоро уже будешь дома. Коля, к нашей свадьбе все готово.

Свадебное платье я себе сшила и, примеряя его перед зеркалом, даже представила себя в нем рядом с тобою. Оно такое хорошее, аж слов нет! Я все еще не верю, неужели мы снова скоро будем опять вместе, будем мужем и женой? Да, гостей я всех предупредила. Как ты и просил, свадьба у нас будет девятого мая! Я люблю тебя, скучаю и очень жду! Приезжай!»

Не скрывая своих слез и невыносимой горечи, я плакал, читая это письмо, плакали солдаты над своим погибшим товарищем. А он лежал, такой молодой, с улыбкой на лице, будто задремал после трудного боя. И ничего нельзя было сделать, и ничего нельзя было изменить!

— Все, — сказал я и дал команду: — Закончить перекур! Приготовиться к движению.

Командиры подразделений продублировали ее. Вмиг исчезла с лица солдат кажущаяся беззаботность. Руки привычно подгоняли ремни снаряжения, брали автоматы. Снова быстрый бег, стрельба, мокрая от пота одежда. И вот мы наконец вышли в безопасное место — проклятая «зеленка» кончилась!

Нас встречали комбат, командир бригады, офицеры и солдаты других подразделений.

— Ура! Вышли! Живы! — раздавались радостные возгласы солдат. Обнимали друг друга, хлопали по спинам. Прошло несколько минут, и вдруг картина резко изменилась. Некоторые военнослужащие садились на землю и тут же засыпали. Кто-то неестественно громко хохотал, кто-то, рассказывая о чем-то, плакал. Да я и сам, когда подошел к комбригу на доклад, почувствовал, что почему-то не могу говорить. Язык не шевелился, мне тоже почему-то хотелось заплакать. Командир ждал, понимая мое состояние. Потом выслушал доклад, поблагодарил за то, что не запаниковали, а организованно и без потерь вышли из-под огня, и разрешил комбату снять батальон с боевой операции и увести в расположение бригады на отдых.

— Быстрее бы в часть! Упасть на койку! Выспаться! Может, из дому есть письма?

Но когда мы сошли с трассы и въехали в зону охранения, увидели, что нас встречают офицеры и прапорщики штаба бригады и политотдела. Колонну остановили. Начался шмон. Проверяли самые недоступные места в БТРах, личные вещи солдат, карманы одежды, ящики из-под боеприпасов. И все было бы ничего, но кто-то из проверяющих обнаружил и вытащил на божий свет тех трофейных уток из разбомбленного кишлака.

— А, мародеры! Вместо того чтобы воевать, грабежом занимаетесь! Ну, я с вами еще разберусь! — пригрозил подполковник Плиев комбату и мне, сел в «уазик» и уехал. Утки уехали с ним.

— Да, не попробовали вы, ребята, сегодня утятинки! — с горечью сказал ротный.

— Подполковник тоже человек, тоже кушать хочет, — пошутил стоявший неподалеку солдат.

Люди были унижены, озлоблены и обозлены. Те, кто какой-то час назад рисковал своей жизнью, смотрел смерти в глаза, теперь молчали. Офицеры батальона стали выражать проверяющим свое недовольство таким обращением, но управленческий аппарат бригады продолжал свое дело. Не найдя больше ничего ценного и компрометирующего, они уехали в штаб.

— Замполит, передай своему начальнику, что он настоящий подлец. Если он будет себе такое позволять, кто-нибудь обязательно его пристрелит, как собаку, не доживет он до замены, пускай так и знает, — обратился ко мне комбат. — Это же надо так оскорбить, унизить людей! Сидят в штабе и думают, что мы с рейдов золотые слитки привозим. Сами трусят ходить с подразделениями, а прибарахлиться хочется, вот они и изображают работу по борьбе с грабежами. Сами изымают, что есть, и прикарманивают себе, но шуму из этого делают, боже упаси! Работнички сраные!

Батальон поставил БТРы на места. Личный состав помылся и лег отдыхать. Я же пошел к начальнику политического отдела. Мне было очень неудобно перед личным составом батальона за то унижение, которому он подвергся в ходе шмона. Его адъютант доложил обо мне. Плиев вышел из своего персонального спального вагончика.

— Тебе чего нужно?

Сдерживая злость и заранее понимая бесполезность и обреченность своей затеи, тем не менее я сказал ему, что сегодняшняя встреча личного состава с рейда была абсолютно не нужна, что солдаты за последний бой заслужили благодарности, наград, доброго слова, а не подобного обращения. Было бы лучше, если бы политотдел занимался другими задачами, а не озлоблял и не настраивал людей против себя. Я привел в пример несколько высказываний личного состава и офицеров батальона в адрес самого Плиева. В конце разговора попросил его зайти в батальон, поговорить с личным составом. Это сняло бы напряженность, сгладило возникший конфликт.

— У тебя все? — спокойно спросил он меня.