Василий Смирнов - Саша Чекалин Страница 32

Совсем задохнувшись от крика, Саша догнал убегавшего офицера в плаще, бросил вторую гранату и… проснулся.

Рядом стояла мать и тревожно смотрела на него, поправляя сползшее на пол одеяло.

— А где же?.. Где?.. — Саша, широко раскрыв глаза, хотел сказать: «А где же немцы?» — и только теперь все понял.

В широкое трехстворчатое окно врывались снопы солнечного света. На этажерке прыгали в клетке две рыженькие белки, стуча лапками и поблескивая коричневыми пуговками глаз.

— И во сне-то все воюешь… Что это ты кричал не своим голосом? — тревожно расспрашивала мать..

Саша молчал. Взглянув на мать, которая была одета в праздничное черное платье с белым отложным воротничком, он сообразил, что сегодня воскресенье, что все дома.

Сразу стало легко, радостно на душе… Он вскочил с кровати и, вдруг вспомнив, покосился на мать — видела она или нет?.. Сунул руку под подушку и, нащупав там твердый, круглый, ребристый предмет, нахмурился и вздохнул.

Значит, не все ему приснилось. Вспомнилась вчерашняя встреча на железнодорожной станции с ранеными красноармейцами. Санитарный поезд стоял долго. Мимо проходили воинские составы, занимая перегоны однопутной железнодорожной линии.

Все, кто был на станции, вдоволь наслушались о фронтовых делах, а Саша успел даже выпросить у раненого бойца гранату, правда разряженную, но настоящую, боевую.

Осторожно, чтобы не заметила мать, Саша вынул из-под подушки завернутый в газету тяжелый сверток и, подумав немного, сунул его в угол за стол, где лежали инструменты.

В одних трусах, темно-бронзовый от загара, Саша выбежал во двор, вспугнув мирно копошившихся кур, и на самодельном скрипучем турнике быстро проделал несколько упражнений. Вернувшись в сени, он стал плескаться холодной как лед водой, которую только что мать налила в рукомойник. Из клеток, стоявших по стене, щурили на Сашу розовые глаза породистые Витюшкины кролики. Возле клеток лежали кучки свеженарванной травы. Значит, Витюшка уже встал и уже успел позаботиться о кроликах — не придется напоминать ему.

Вытираясь жестким домотканым полотенцем, чувствуя, как приятно разгорается тело, Саша думал, как сегодня сложится у него день. Если только командир истребительного батальона не вызовет на военные занятия или, что еще важнее, батальон не поедет на задание, то весь день окажется свободным. Можно будет уйти с ребятами на реку купаться, а вечером сходить в кино, посмотреть новый военный киносборник.

Мать торопила завтракать. Саша быстро оделся, убрал постель. Потом выпустил из клетки белок, добродушно погрозив им:

— Смотрите у меня, не озоровать.

Когда Саша уселся за стол, в репродукторе, черневшем на стене, что-то зашипело, забулькало, потом стали передавать очередную сводку Совинформбюро.

В последнее время так часто стали появляться в сводках Совинформбюро названия новых направлений, что трудно было представить себе положение на фронте. Подойдя ближе, Саша напряженно слушал:

«В течение всего дня наши войска вели ожесточенные бои с противником на всем фронте, от Ледовитого океана до Черного моря… — Голос диктора звучал резко, отрывисто. — На Южном направлении наши войска оставили…»

Дальше шло перечисление городов и населенных пунктов, которые наши войска оставили за прошедшие сутки. Лицо Саши сразу помрачнело. Мать тяжело вздохнула.

«Все нарушил проклятый враг. Только бы и жить теперь. Жизнь-то какая хорошая развернулась! И вот война…» — думала Надежда Самойловна, оглядываясь кругом.

На столе, покрытом белоснежной скатертью, хрипло урча и пофыркивая, кипел ярко начищенный старинный медный самовар, привезенный из Песковатского. Тут же стояла голубая масленка, в недавно купленной фарфоровой вазочке желтел липовый мед, и в комнате пахло медом и дымком, выползавшим тонкой сероватой струйкой из-под колпачка на самоваре. Надежда Самойловна напекла любимых Сашиных ватрушек и теперь сновала на кухню и обратно, что-то разыскивая и разговаривая сама с собой.

— Давай, мама, я тебе помогу, — предложил Саша, но она отмахнулась от него и не утерпела — сунула ему самую румяную ватрушку.

Вприпрыжку прибежал с огорода Витюшка. Вслед за ним, мягко поскрипывая сапогами, вошел со своей неизменной добродушной улыбкой отец.

— Долго я вас буду ждать? — заговорила было с сердцем Надежда Самойловна. Но, взглянув на мужа и старшего сына, смолкла. Они сидели за столом задумчивые, с тем неуловимым выражением на лицах, которое накладывает сознание большой и тяжелой ответственности, неожиданно легшей на плечи.

Одному только Витюшке в это солнечное августовское утро было, как всегда, весело. Болтая под столом босыми ногами, он рассказывал, что слышал ночью гул вражеских самолетов.

— На Москву летели… Много! Наверное, десятка два, — сообщал он. — Фашистские самолеты я сразу узнаю. Звук у них воющий-ру-у-у… ру-у-у… — Надуй пухлые губы и скосив глаза, Витюшка попытался изобразить, как гудят самолеты.

— Ешь скорее, — остановила его мать, — да марш на улицу.

Но Витюшка не унимался. Курносое, в веснушках лицо его от чая раскраснелось. Искоса, лукаво поглядывая на брата, он толкал его под столом ногой, вызывая на разговор.

— Саша!.. Шурка!.. Военные занятия с нами будешь проводить? А не то мы отчислим тебя из отряда… Еще комиссаром у нас состоишь! Комиссар обязан все время в отряде бывать… Честное пионерское, отчислим тебя за срыв военного обучения… Ты чего молчишь?

— Тебя слушаю… — усмехнулся Саша, занятый своими мыслями. Вспомнив про гранату, пообещал: — Сегодня, пожалуй, займусь с вами. Хотя вы и надоели мне как горькая редька.

Еще весной, прочитав повесть Гайдара «Тимур и его команда», Саша и Витюшка организовали свой отряд и взяли на учет все красноармейские семьи на ближних улицах. Но как только началась война, тимуровский отряд превратился в сторожевой. Штаб отряда находился у дома, где жили Чекалины, на чердаке амбара. Здесь хранились самодельные винтовки, стоял детекторный радиоприемник, на стене висела карта района и вниз, к сторожевому посту, тянулись сигнальные провода, Подражая взрослым, которые поочередно ночью дежурили у каждого перекрестка, ребята-тимуровцы выставляли свой сторожевой пост у штаба, наблюдая за людной тропинкой, спускавшейся с улицы к реке.

— А мы вчера диверсанта в городе чуть не выследили, — вспомнив, похвастался Витюшка. — Высокий, с усами, и одежда у него ненашенская и рваная. Не иначе как с самолета его сбросили.

— Где же он? — встрепенулся Саша.

— Перед вечером это было, — пояснил Витюшка. — Разве в сумерках уследишь?..

— У вас теперь все диверсанты, — усмехнулся Павел Николаевич. — Помешались на шпионах.

— Если человек в ненашенской одежде, ясное дело — чужак, — авторитетно пояснил Витюшка.

Когда все, закончив завтрак, вышли из-за стола, на пороге комнаты появился связной тимуровского отряда, Витюшкин приятель Генка в самодельной бумажной пилотке, с деревянным ружьем за плечами. Сейчас Генка, вытянувшийся по стойке «смирно» на пороге, наверное, принес какое-то важное известие — весь его взволнованный вид говорил об этом. Четко, по-военному, Генка отрапортовал:

— Товарищ комиссар! Разрешите доложить!

— Докладывай, — кивнул головой Саша, польщенный, что его по-прежнему называют комиссаром. Хотя он и не принимал участия в военно-дозорной деятельности тимуровцев, но помогал им оборудовать штаб, делал для них ружья, позволял, когда оставался дежурным, ухаживать за лошадьми конного взвода истребительного батальона.

— Опять в городе появился тот самый субъект, — рапортовал Генка. — По нашему мнению, он подозрительный тип. Сейчас у моста на реке. Ребята за ним наблюдают.

— Что ж, посмотрим, — насторожился Саша. Витюшка, тряхнув головой, выскочил вслед за братом на крыльцо.

Отец и мать молча переглянулись. У ребят был уже случай, когда они ночью задержали показавшуюся им подозрительной женщину и привели в свой штаб. А после проверки утром она оказалась… женой милиционера, недавно поселившегося в городе. Пришлось матери идти объясняться.

В окно Павел Николаевич видел, как Сашу и Витюшку окружили тимуровцы, вооруженные деревянными ружьями. Среди них были и девочки с зелеными сумками, на которых краснели нашитые кресты. Через минуту воинственный отряд исчез за постройками.

Выйдя на крыльцо, Павел Николаевич присел на ступеньки и закурил. Подошла темно-бурая большая овчарка Пальма. Умные, серьезные глаза собаки смотрели на Павла Николаевича пристально, испытующе, словно она хотела понять, чем так озабочен хозяин.

— Вот какие дела, Пальма, — проговорил Павел Николаевич, погладив собаку шершавой рукой.

Стоял солнечный жаркий день. На голубом небе, как льдины в конце ледохода, медленно плыли неведомо откуда взявшиеся легкие курчавые облачка. В воздухе мелькала легкая прозрачная паутина — признак наступающей осени.