Владимир Порутчиков - Брестский квартет Страница 32

— Вы знаете, что у детей берут кровь? — вместо приветствия бросила Маша с порога.

Ее слова, произнесенные под высокими сводами костела, прозвучали неожиданно резко и заставили директора вздрогнуть.

— Да, знаю, но что я могу сделать? — отозвался после некоторой паузы Коржов.

Видно было, что он сразу узнал визитершу — его близоруко прищуренные глаза смотрели из-под очков настороженно, неприветливо.

«И то правда. Что хорошего им может сулить очередной визит немецкой переводчицы?» — подумала Маша.

— И что, никто из детей не убегает?

— Дело в том, уважаемая… простите, что не знаю как вас по имени-отчеству, что убегать им просто некуда, а здесь хотя бы раз в день кормят.

— Мария Борисовна, — запоздало представилась Маша. — Но ведь надо же что-то делать!.. Ведь они погубят детей!

— Я бы и рад что-либо предпринять, Мария Борисовна, но что я могу? — у директора задрожали руки.

— Хорошо, мне надо с вами поговорить. Наедине. — Маша выразительно посмотрела в сторону мрачно взирающей на нее воспитательницы.

— Тогда пройдемте ко мне в кабинет. Простите, Серафима Андреевна…

Маша снова оказалась в уже знакомой ей по прошлым посещениям комнатке с письменным столом. Правда, к нему еще прибавился застеленный грубым шерстяным одеялом топчан. Коржов рассказал, что раз в неделю из города, иногда даже ночью, приезжает грузовая машина и забирает сразу человек десять — пятнадцать детей. Обратно возвращаются уже не все. Из 120 детей в доме осталось лишь восемьдесят.

— Такова страшная статистика, Мария Борисовна, — вздохнул директор и предложил Маше свекольного чаю.

Вечером Маша зашла к Абраменям. Формальный повод — впрочем, как и всегда, — забрать у соседей Таю, с которой сидела тетя Поля, мать Николая. Быстро переговорила с последним. Добродушный здоровяк Абраменя по мере ее рассказа все больше мрачнел.

— Так и передай: гарнизона в селе нет. Только три полицая да староста. И еще передай, что времени на раздумья совсем мало. За детьми могут приехать в любой день, — добавила Маша напоследок.

— Все понял, Марья Борисовна, не волнуйтесь, передам все, как вы велели.

Весть о том, что немцы используют маленьких детей в качестве доноров, всколыхнула всех в партизанском отряде. Было принято решение срочно забрать детей к себе, а затем, по возможности, вывезти на Большую землю. Назначили день и час начала операции. Маше поручили сообщить об этом Коржову.

Павел Ильич разволновался не на шутку. «Господи, только бы все получилось! Хотя я человек неверующий, но сейчас готов молиться день и ночь, чтобы только удалось спасти детей…»

Но все прошло не так гладко, как хотелось.

Была уже глубокая ночь, когда во двор Залесского детского дома въехал грузовой фургон. Два белых столба света быстро скользнули по высоким зарешеченным окнам и уперлись во входную железную дверь. Вслед за грузовиком во двор, громко тарахтя, вкатилась мотоциклетка с тремя автоматчиками. Из кабины грузовика тут же выскочил небритый человек в белом халате и, подойдя к двери, властно забарабанил в нее кулаком. В глубине костела сразу же ожило и покатилось под сводами гулкое эхо.

Человек в белом халате очень торопился — ему срочно нужна была кровь.

Этой ночью на установленном подпольщиками фугасе подорвалась машина коменданта города Бреста. Уже через двадцать минут на операционном столе местного госпиталя лежало истерзанное осколками комендантское тело, и лучшие врачи боролись за его жизнь. Белые повязки и колпаки скрывали их мокрые от жары и ответственности лица. Звонко падали в медицинские тазы окровавленные кусочки металла, быстро набухали красным марлевые тампоны и текла по длинным, вставленным в беспомощное грузное тело трубкам донорская кровь. Как назло, у коменданта она оказалась очень редкой группы. У госпиталя имелось несколько порций, но этого было явно недостаточно. Тут вспомнили про Залесье. Подняли заведенную на детей картотеку. Требуемая группа оказалась сразу у троих…

— Открывай! — кричал санитар и что есть силы дубасил кулаком в железную дверь. За грохотом он не слышал, как с другой стороны к ней осторожно подошли двое: директор детского дома и еще один, в гражданском, но перетянутый офицерской портупеей. На груди — трофейный автомат. Кивком головы незнакомец разрешил директору открыть дверь, а сам спрятался за ближайшей колонной. Лязгнул засов и разъяренный немец ворвался в гулкий холл.

— Варум дольго не открывать? И почему нет свет? Дать свет! — закричал он на ломанном русском в лицо директору.

— Все уже спали, господин… доктор. Сейчас зажгу лампу, — глухим голосом отозвался тот.

— Ауфвекен! Разбудить киндер! Бистро!

Санитар бросился в глубь костела, с шумом распахнул ведущие в спальню мальчиков двери и… замер потрясенный на пороге. Директор врал — дети не спали. Более того, все они были одеты и стояли в проходе между кроватями, взявшись за руки. У некоторых за плечами немец заметил котомки. Вне всякого сомнения, дети собирались бежать. Волна бешенства мгновенно подкатила к груди санитара и он уже открыл рот, чтобы заорать, приказать наконец включить этот чертов свет и заставить всех вернуться к своим кроватям, как на улице вдруг сухо протрещал автомат, хлопнул винтовочный выстрел, потом еще один и все смолкло. Еще ничего не понимая, санитар метнулся к выходу, слыша, как тишина за его спиной наполняется детским пронзительным плачем. Но дорогу немцу внезапно перегородил какой-то человек с автоматом. Санитару человек показался огромным.

— Хэндэ хох! И на выход. Шнелль! — грозным тоном скомандовал незнакомец.

Немец повиновался. Выйдя на улицу, он понял, что значили эти выстрелы. Из люльки мотоцикла свешивался убитый солдат, другой замер в седле, навалившись на руль, тело третьего темнело чуть в стороне. Рядом с фургоном под прицелом нескольких вооруженных людей стоял с поднятыми руками шофер. «Партизаны», — похолодел от ужаса санитар.

— Их нихт зольдат… Их санитатер! — жалобно запричитал он.

— Какой, ты к черту санитар? Фашист ты, а не санитар! — сплюнул идущий следом громила. — В расход его, Степан, вместе с водителем! — И, обернувшись к следующему за ними директору, добавил: — Петр Ильич, быстро выводите детей. Время!

Коржов бегом вернулся в спальни. Дети уже перестали плакать, слышались только отдельные всхлипы. Самым маленьким что-то успокаивающе шептали воспитательницы.

— Дети, прошу внимания, — как можно спокойно начал директор. Десятки заплаканных детских глаз с надеждой смотрели на него. — Сейчас все организованно, взявшись за руки, выходим на улицу. Там нас уже ждут хорошие дяди — партизаны. Они отведут нас в безопасное место в лесу. И прошу всех вести себя тихо. И еще, дети, сегодня мы с вами будем играть в игру под названием «кочки», если вдруг слышите шум на дороге, то по моей команде, сразу отбегаете в сторону, приседаете и замираете, как кочки.

— Лучше бы так и сказали — прятаться будем, а то кочка, кочка… — недовольно пробурчал кто-то из старших.

Дети гуськом потянулись из спальни. Самых маленьких несли на руках воспитательницы.

Через минуту старый костел опустел. Быстро затихло под теряющимися во мраке сводами разбуженное легкими детскими ножками эхо. В спальне девочек сиротливо привалилась к подушке забытая кем то тряпичная кукла. Ее нарисованные химическим карандашом глаза казались печальными…

13

Немец лежал поперек тропы и остекленевшим взглядом смотрел на большую, неотвратимо наползающую на солнце тучу. Пуля попала ему в горло, и весь мундир был залит кровью. Еще троих — неподвижные серые бугорки среди примятой травы — командир полкового разведвзвода Федор Чибисов заметил рядом с тропой. «Видно, встали на пути кого-то из наших», — чисто механически отметил он и, забрав у мертвого из подсумка запасные рожки для своего «шмайссера», подал отряду знак продолжать движение.

Пятнадцать измотанных донельзя людей, не считая медсестры и тяжелораненного осколками снаряда комполка, которого попеременно несли на самодельных носилках четверо бойцов, вышли на освещенную солнцем поляну и, настороженно озираясь по сторонам, гуськом потянулись по едва заметной тропе вслед за своим командиром.

Уже более четырех часов они пробирались лесом к указанному на карте месту прорыва, но всякий раз натыкались на немецкие заслоны и, избегая прямых столкновений, вынуждены были забирать все правее, пока окончательно не сбились с маршрута.

Туча наконец доползла до солнца, и на враз померкнувший мир вдруг обрушился дождь.

— Слезы неба… — тихо сказал идущий рядом с лейтенантом Крутицын.

— Что? — не понял Чибисов.

— Дождь — слезы неба, — повторил старшина. — Небо плачет по погибшим… Поэт один так сказал. Не обращай внимания, командир, так что-то вдруг вспомнилось.