Аркадий Минчковский - Мы еще встретимся Страница 33

— Еду, еду за назначением! — кричал он, собирая в мешок свои походные пожитки.

— Куда же это вас?

— На фронт, конечно, Анна Марковна!

— Дак чему же ты радуешься-то?

— Как чему? А что же мне тут делать?

Старуха помолчала, тяжело вздохнула.

— Мухи опять налетели, аспиды, — сказала она и вдруг добавила: — Дай-ка я тебя хоть перекрещу на дорогу.

Пароходик подплывал к городу. На высоком берегу сплошной лентой потянулись черные от копоти заводские корпуса. Десятки труб словно соревновались в том, какая больше выбросит черного дыма в небо. Бесчисленные деревянные домики, как соты, висели над обрывами. Тянулись вверх ненадежные лестницы, круто спускались к Волге узкие, как половики, огороды. Потом начался город. Длинные четырех- и пятиэтажные здания тесно прижимались друг к другу. Казалось, что им не хватает места на крутом берегу. У подножия берега краснели товарные составы. Вдоль набережной теснились баржи с углем.

По широкой парадной лестнице, идущей от пассажирской пристани, поднялись они в город. Наверху стоял памятник: человек в летном шлеме и в унтах, с планшетом в руках. Он глядел в небо. Это был земляк, волжанин, герой летчик Хользунов.

Пожалуй, сейчас в городе стало куда оживленней, чем весной, когда сюда впервые попал Ребриков. На площади Павших борцов цвели цветы, по дорожкам бегали дети, играли в войну. На тротуарах толпилось множество народу. И наверное, добрая половина были военные. С балконов занятых под госпитали гостиниц что-то кричали прохожим «ходячие» раненые. Позванивали и стонали на крутых поворотах трамваи. Площадки маленьких зеленых вагонов были переполнены. Жизнь здесь, казалось, шла обычным мирным порядком. Высились огромные плакаты, зазывавшие на картину «Маскарад» в кинотеатр «Комсомолец». На перекрестках девушки в милицейской форме регулировали движение.

Но стоило повнимательней приглядеться к людям, и в их торопливой походке и во взглядах можно было увидеть заметную тревогу.

Город словно чего-то ожидал. Вдоль теневой стороны боковых улиц вытянулись цепи грузовиков защитного цвета. Это были совсем новые, мощные машины, которые только начинала получать почти лишенная до тех пор автотранспорта армия. Возле военных учреждений кучками собирались командиры. Стояли, о чем-то горячо спорили, курили. По асфальту куда-то шагала группа подростков. Правофланговый гордо нес на плече единственную на всех винтовку.

Ночевали на окраине, в рабочем поселке. Ребриков с одним из товарищей по резерву расположились в небольшом деревянном домике.

В комнатах было чисто и тихо. У окна стоял разросшийся фикус, на полу полосатые дорожки. Кружевная салфетка прикрывала желтый фанерный футляр швейной машины.

Хозяйка, еще молодая женщина с худощавым лицом, молча вскипятила воду, заварила чай, поставила его перед командирами. Потом вздохнула, извинилась, что угощать нечем.

— Ну что вы, — сказал Ребриков. — У нас есть.

Он вынул хлеб, селедку, банку консервов, несколько кусков сахара.

От приглашения выпить с ними чаю хозяйка отказалась.

— Кушайте, кушайте, — однообразно повторяла она.

Поздно вечером пришел хозяин. На нем были очень старые, насквозь промасленные и одеревеневшие спецовка и штаны. Угрюмо и коротко поздоровавшись, словно нисколько не удивленный присутствием военных, он взял с плиты темный обмылок и вышел во двор.

Вернулся он в сатиновой полосатой рубахе, в серых бумажных брюках, — так же молча, как появился, — и сел за стол.

Хозяйка стала его кормить. Она принесла большую тарелку картофельного супа, накрошила туда сухарей.

Он ел неторопливо, старательно прожевывая то, что попадалось в супе. Желваки то вздувались, то вновь пропадали во впадинах синеватых шершавых щек.

Он был металлистом, — это видно было по лиловому отливу на темных пальцах, которые уже невозможно было отмыть.

Поев, хозяин коротко спросил:

— На фронт?

— Вроде, — ответил напарник Ребрикова.

Угостили хозяина табаком. Он не сразу взял, а когда согласился, курил с каким-то исступлением, стараясь втянуть в себя как можно больше дыму.

— Удержите? — спросил он вдруг, упорно глядя на командиров.

— Должны удержать, — ответил Ребриков.

— Должны-то должны, да что-то не выходит.

В соседней комнате хозяйка будто нарочно усиленно загремела посудой.

— На казарменное переходим. На заводе будем жить, — продолжал хозяин. — Демонтаж остановили. Некуда эвакуироваться. Если прорвется, все ему тут останется.

В дверях показалась хозяйка. Мокрыми руками она держалась за щеки:

— Неужели на казарменное, Ваня?

— Иди, Люба, делай свое.

— Не прорвется, — сказал напарник Ребрикова.

— По газетам, так не прорвется, — кивнул рабочий, и Ребриков не понял, говорит он это всерьез или подсмеивается над безусыми лейтенантами. Черт его знает, может быть, контра какая-нибудь… Возможно, только и ждет…

— Ложился бы ты, Ваня, — сказала хозяйка. — Завтра ведь опять к шести. Без воскресений работают, — пояснила она, обращаясь уже к командирам.

Пыл Ребрикова сразу остыл. Какая же это контра, весь из жил да костей рабочий, с землистого цвета лицом… Он стоит на ногах двенадцать часов в сутки, может быть, делает танки, которых так не хватает на фронте. Что может ему сказать он, Ребриков? Похвастаться, что воевал и был ранен. Какая невидаль! Что тому от его храбрости, когда речь идет о городе, о заводе, который, может быть, этот человек строил.

Спали на полу. Хозяйка положила им перину, взбила большие пуховые подушки.

Уснул Ребриков мгновенно. Перед сном подумал: «Завтра, наверное, на фронт. Ну, поглядим, что там за дела».

3

Всю ночь над станцией Карповка метались языки пламени. Издали это было похоже на гигантский костер. Горел эшелон с боеприпасами, подожженный немецкими зажигалками. Всю ночь, разнося в щепу вагоны, взрывались и со свистом разлетались снаряды.

К утру пожар стих. Бесформенные скелеты железных рам на колесах — все, что осталось от состава, — чернели на фоне сникающих дымов. Под откосом, на дороге, рядом с железнодорожным полотном и далеко в поле валялись гильзы и неразорвавшиеся боевые головки, распоротые огнем цинковые коробки с вывалившимися патронами и куски исковерканных рельсов.

Так встретила прифронтовая полоса Ребрикова и его попутчиков, командиров, которые получили назначение в части, сражавшиеся в районе излучины Дона.

Со станции Карповка им надо было ехать на Калач. Там где-то в лесу находился штаб корпуса. Найти тех, кого было нужно, оказалось трудным делом. Штабы переезжали. Все двигалось на восток, к Волге. Корпусной отдел кадров застали уже на машинах. Какой-то майор, не слезая с полуторки, нагруженной окованными в цинк ящиками, пометил им красным карандашом на предписаниях номер дивизии. Сказал, что ее нужно разыскивать северо-западнее Калача. Назвал деревню, где еще вчера стоял штаб. Больше добиться ничего не смогли.

Одна за другой, наполненные штабным добром, проносились мимо них машины.

— Концов не найдешь. Как в прошлом году, — махнул рукой белесый старший лейтенант — один из назначенных в дивизию командиров. Он тоже возвращался из госпиталя.

Ребриков о прошлогоднем отступлении мог только догадываться, но молчаливо кивнул.

Поезда на Калач не ходили. Попытались добираться на попутных машинах. Но машины шли загруженные сверх всякой возможности и никого не брали.

Навстречу беспорядочному потоку штабных и эвакуационных машин на Калач двигалась дивизия, прибывшая с Дальнего Востока.

Легко можно было догадаться, что это шли новые, не обстрелянные на войне части. Почерневшие от пыли, мокрые от пота, в строгом маршевом порядке повзводно, поротно шагали на запад молодые бойцы. Непривычное было это зрелище на второе лето сражений. Красноармейцы шли в полной выкладке с касками за спинами, со скатками шинелей через плечо, с противогазами, котелками и шанцевым инструментом на боку.

Охрипшие командиры рот, по-парадному восседавшие на конях, то и дело объезжали пеший строй, пересчитывали людей, торопили отстающих.

За батальонами пехоты двигалась полковая артиллерия. Низкорослые монгольские лошади тащили противотанковые пушки на резиновом ходу. За ними шли расчеты: молчаливые, пыльные, измученные долгой дорогой. Всю эту бесконечной сороконожкой растянувшуюся колонну то и дело обгоняли запыленные газики. Иногда они резко тормозили. Сидящий рядом с шофером командир с серым от пыли лицом кричал: «Какой батальон?» — и, получив ответ и отметив что-то на карте, устремлялся дальше вперед.

Вздымая смерчи пыли над грейдером, двигались тяжело осевшие на рессоры грузовики с красными флажками, обозначавшими, что везут они вперед нечто начиненное взрывной силой. На обочинах, не имея возможности выбиться на дорогу, адски гремели гусеничные тракторы. Они тянули тяжелые пушки.