Геннадий Семенихин - Расплата Страница 33

— Ну, не скажите, — бесцеремонно перебил его Водорезов. — Чепуху вы несете, почтенный мой друг. Сразу видно, что военную авиацию по картинкам да газетным фотоснимкам представляете. Летчиком быть не менее опасно. Ведь там, насколько я понимаю, одни зенитные обстрелы чего стоят. А фашистские истребители, «мессершмитты» там всякие, или «мессеры», как их летчики наши сокращенно именуют… Воздушные бои с ними…

— Он на бомбардировщике стрелком-радистом всего-навсего, — уязвленно возразил обидевшийся вдруг Александр Сергеевич, — а бомбардировщик, позволю себе заметить, воздушных боев не ведет, его задача отбомбиться и на свой аэродром вернуться.

Зубков усмехнулся этой его наивности и мягко возразил:

— Нет, вы не правы, дорогой учитель. Там тоже опасно. Однако ваш Веня, как я понимаю, не из трусливого десятка.

Якушев не успел на эти слова никак откликнуться. В эту минуту Надежда Яковлевна, разносившая чай, вдруг пошатнулась и поспешно прислонилась к дверному косяку, ища опоры. Поднос со стаканчиками закачался в ее руке, когда она тихо, сразу осевшим голосом сказала:

— Саша… наш Веня ранен.

Звякнула чайная ложка, выпавшая из руки Александра Сергеевича, и звук от ее падения показался всем непозволительно громким. Гости замерли, стало слышно, как ходики с нарисованной на циферблате кукушкой отсчитывают свое неумолчное «тик-так».

— Что? — приподнимаясь на стуле, сказал Александр Сергеевич. Серое астматическое лицо его неспособно было белеть. И о том, как его поразили эти слова, можно было судить лишь по участившемуся дыханию: — И ты… ты молчала?

— Молчала, Саша, — бледнея, сказала успевшая поставить поднос со стаканами жена. — Молчала, потому что боялась за тебя. Ты бы плохо перенес такое известие. Он уже несколько месяцев в госпитале, и теперь его жизнь вне опасности. Вот посмотри. — Она быстро подошла к комоду, порылась в его верхнем ящике и вынула оттуда целую стопку конвертов. — Только бери самое верхнее письмо, оно последнее. Вот послушай. — И она почти на память стала читать:

— «Дорогие мои старички! Все идет своим чередом. Друзья мои воюют, а я все еще прихрамываю да хожу на перевязки, во время которых медсестры вместе с бинтами выматывают и мою душу. Однако уже без костылика передвигаюсь по аллейкам нашего прекрасного парка. Раньше здесь был роскошный санаторий. Теперь хозяевами стали мы: калеки, полукалеки и такие выздоравливающие, как я. Это же чудесно — ходить по асфальтовым дорожкам на своих собственных ногах. Здесь солнечно и даже немного жарко. Вишню, черешню и абрикосы мы часто покупаем на местном базарчике. Жду не дождусь, когда снова в полк к своим боевым друзьям. Целую вас, мама и батя. Что слышно от Григория? Теперь ждите моего письма из боевого полка. Как хочется снова попасть на СБ в так хорошо обжитую кабину. Да еще бы прежних моих начальников — Вано Бакрадзе и политрука Сошникова».

Надежда Яковлевна вздохнула и снова спрятала исписанный листок в конверт с номером полевой почты сына.

— Теперь ты понимаешь, Саша, почему я утаила все это от тебя? Тебя берегла. Сама все пережить решила. Тут уж ты меня извини.

Рудов возмущенно затеребил ежик своих волос:

— Надежда Яковлевна, да какое вы имеете право просить у него прощения? Это он должен руки вам целовать. Вы же настоящая Жанна д'Арк.

— Да, — протянул своим фальцетом Мигалко. — Сколько мужества и твердости надо было иметь, чтобы пережить все это одной!

— Чтобы боль и тоска ни разу при этом не прорвались, — заметил Залесский.

Надежда Яковлевна бледно улыбнулась:

— Не надо, дорогие гости, не делайте из меня героиню. Хотя, признаюсь, мне было нелегко все это скрывать. Все время казалось, смотрит на меня Саша и обо всем догадывается. Бывало, сяду на кухне за свой кулинарный стол…

— Я бы сказал, волшебный стол, — галантно вставил Мигалко.

— Спасибо за комплимент, — откликнулась смущенная женщина. — Так вот, сяду, подбородок руками подопру и думаю-думаю. И мерещится мне, что все не так, как он сообщает в письмах, а гораздо тяжелее и горше на самом деле. А один раз даже приснилось, будто Венечка мой на тележке без ног катится, отталкиваясь от асфальта деревяшками.

В парадное кто-то постучался, и, прервав себя на полуслове, хозяйка заторопилась открывать. Александр Сергеевич чутко прислушался, склонив набок голову, которую все студенты из поколения в поколение упрямо именовали черепом, подкрепляя это коротким каламбуром: «У нашего дедушки Саши голова Сократа и мыслей богато».

Голос человека, переступившего порог и уже находившегося в коридоре, сразу показался Александру Сергеевичу хороню знакомым. Напрягая память, он вспомнил его и обрадованно вскричал:

— Ваня, Дронов! Да идите же скорее к нам.

В коридоре раздались тяжелые шаги, и в прямоугольнике двери появилась фигура Дронова в чесучовой рубашке с распахнутым воротом. В руках он держал объемистый сверток.

— Извините, дорогой Александр Сергеевич, — пробасил он. — Чем богаты, тем и рады. По нашим временам, надеюсь, сойдет. Куда бы приспособить эту ношу, многоуважаемая Надежда Яковлевна? Зараз, как гутарит наше доблестное донское казачество, руки мне надо ослобонить, чтобы своего любимого учителя облобызать.

— Эх, доблестное донское казачество, — вдруг вздохнул Николай Ильич Башлыков. — Ну и послужило оно на своем веку царям русским. Это даже и в песне отмечено: «Мы, донские казаки, царю верно служим…»

Дронов, вскинув голову, молниеносно возразил:

— За что же так? Может, и послужило когда, но только во имя народа нашего оно и сейчас служит справно, в хвост и гриву чешет фашистов.

— Чешет-то чешет, — стоял на своем Башлыков, — да только в Ростове нашем уже который месяц фашисты, а мы оттуда пятки смазали.

— Ничего, — пробасил Дронов, — придет день, казаки еще и по Берлину прогуляются, хоть в конном, хоть в пешем строю. Однако закруглим дискуссию, дайте мне любимого моего педагога обнять. Сто лет вам жить, Александр Сергеевич! — И с этими словами Дронов прижал именинника к широкой, богатырской груди.

Тем временем Надежда Яковлевна с искренним любопытством хозяйки дома развернула сверток и всплеснула руками:

— Батюшки-светы! Да вы, Ваня, попросту чародей. В эти горькие дни пришли в гости с такими подарками. Вы посмотрите, какие великолепные рыбцы, как они от жира светятся. И баночка с осетровой икрой. А у меня сейчас как раз картошка вареная поспела. Пойду с плиты снимать, и мы продолжим пиршество. Это ничего, что она после торта и чая с маленьким интервалом будет подана.

Александр Сергеевич, пыхтя от надвигающегося приступа астмы встал из-за стола, чтобы обнять Дронова.

— Как я рад, Ваня. Мы так долго не виделись. Знакомьтесь с гостями.

Дронов, всегда опасавшийся огромной своей силы, осторожно пожимал хрупкие руки стариков, обходя праздничный стол по кругу. Дойдя до Зубкова, он и с ним обменялся рукопожатием, и они пристально поглядели друг на друга. Александр Сергеевич вкрадчиво пояснил Зубкову:

— Мишенька, это инженер Иван Мартынович Дронов, наш сосед по Мастеровому спуску. Все остальные его давно знают, потому что он когда-то перед поступлением на рабфак ко мне на консультации по математике приходил.

— Да-да, — откликнулся Башлыков, отбрасывая с глаз седую прядь, — мы знакомы.

Зубков как-то непонятно качнул смолисто-черной головой. И опять продолжались тосты за именинника, его сыновей и жену. Чопорный преподаватель литературы Залесский, всегда уверявший, что он хотя и донской житель, но в рот не берет рыбца, потому что от его чешуи рук не отмоешь, ел сейчас охотно, и старики дружно над этим подтрунивали. Однако взрывы их смеха никак его не трогали.

— Потешайтесь, потешайтесь, — хмыкал Залесский. — Пока вы свой, с позволения сказать, юмор исчерпаете, о рыбце останутся одни воспоминания.

— Так и скажем, — весело заметил Мигалко, — рыбец приказал долго жить.

Потом Надежда Яковлевна вторично принесла поднос со стаканами круто заваренного чая.

— Настоящий, цейлонский, — порекомендовала она. — Грех не попить, друзья.

— Пейте, пейте, — пробормотал Башлыков, — в оккупации цейлонский чай для нас будет явно не предусмотрен фюрером Гитлером.

— А вы уже верите, что будет оккупация? — пожал плечами Якушев. — Здорово. Немцы еще не сбросили на центр нашего города ни одной бомбы, а вы уже верите.

— Потому и не сбрасывают, что целеньким взять хотят Новочеркасск, — вздохнул Башлыков.

— А ты, Мишенька, как на этот счет думаешь? — обратился Якушев к Зубкову.

Тот неопределенно пожал плечами. Его обветренное смуглое лицо не выразило никаких чувств.

— Немцы действительно наступают крупными силами, — проговорил он и умолк.

Дронов в эту минуту отодвинул от себя стакан с недопитым чаем и решительно встал: