Юрий Авдеенко - Этот маленький город Страница 33

— Моя автобиография в личном деле. — Он смотрел себе под ноги.

— Я ухожу. Мы едва ли больше встретимся. И клянусь, я никогда не напомню о себе и постараюсь забыть вас.

— Не забудьте передать мою просьбу Гонцову.

— Обещаю… — Их взгляды встретились. И она спросила напрямик: — Вы когда-нибудь любили?

Он опять не опустил глаза, задумался:

— Это сложно все… Да и не время и не место говорить про любовь. Но и в другом месте, и в другое время я бы не смог объяснить вам… Все люди разные. Каждому — свое… И если кому-то не хочется спать, он не уснет.

— Ничего не понимаю, — с сожалением сказала она. Взгляд у нее был беспомощный, словно у человека, не сумевшего ответить на самый простой вопрос.

— Я так и знал. Но я не могу сказать вам большего. — Он вздохнул и развел руками. — А теперь до свидания…

— Разрешите идти? — по привычке, без всякой издевки спросила она.

— Идите, — в тон ей ответил Журавлев. И добавил: — Не забудьте о моей просьбе.

Она кивнула. И пошла к дороге между падающими листьями. Из-за деревьев навстречу ей бежал запыхавшийся Иноземцев:

— Товарищ майор, товарищ майор!.. Танковая атака на позиции первого батальона!

Первый батальон, усиленный четвертой и шестой батареями приданного полку артиллерийского дивизиона, отбил атаку немецких танков.

Когда майор Журавлев в сопровождении Иноземцева появился на КП батальона, он увидел два танка противника, сморщенных, будто печеные яблоки. Над танками еще вился дым, но огня не было видно, потому что уже взорвались баки с горючим и боезапас, и теперь что-то лениво догорало внутри танков, и дым над ними поднимался беззлобно, как над трубой.

С КП хорошо просматривались дорога и русло обмелевшей реки, достаточно широкой для того, чтобы на нем могли развернуться сразу несколько танков. Камни, которые устилали русло, были невелики и в большинстве плоские и не могли помешать движению танков.

— Драпанули, гады! — сказал командир батальона, очень молодой капитан.

Длинные тучи затянули небо. Цепкий ветер, вороша листья и поднимая клубы пыли, налетел с северо-запада. На переднем крае противника, там, где, по утверждению командира батальона, скрылись остальные шесть танков, не было заметно никакого движения. Все казалось вымершим и пустынным.

Вслед за ветром поспешил дождь. Осенний, холодный, он густо ложился на землю. И ветер теперь неохотно трепал листья и гнал их низко над землей, потому что листья были мокрыми, отяжелевшими и тускло блестели. И камни блестели тоже. Жидкая кашица грязи медленно оползала с бруствера по стенкам окопа.

Еще с минуту люди слышали, как бормочет дождь и шумит ветер. А потом стали рваться снаряды. Из-за дождливой погоды земля и небо выглядели удручающе серыми, и на этом фоне взрывы казались очень яркими у основания, где словно раскалывались молнии. Темные кудлатые хвосты из грязи, камней и земли поднимались над ними и рушились вниз со свистом и грохотом.

Огневой налет был плотным, но коротким, и прекратился неожиданно, вдруг. Только стынущее глухое эхо еще какое-то время перекатывалось между горами. Наконец утихло.

И тогда все услышали гул танков. А потом увидели их корпуса, темные и большие.

Цепи автоматчиков едва поспевали за приземистыми машинами.

Шестая гаубичная батарея прикрывала правый фланг батальона и держала под огнем дорогу, идущую с северо-востока. Она стояла впереди других батарей. И на нее пришлась основная тяжесть атаки.

Степенно, неторопливо и как-то очень уверенно заговорила шестая батарея. Опять пылают немецкие танки. Один, второй, третий… Но и огонь противника не ослабевает. Земля летит в небо, а небо, кажется, вот-вот упадет на землю. Вой снарядов, грохот взрывов — и словно никогда не было тишины, и никогда не пели птицы, и не шуршали сухие листья под легким осенним ветерком.

Телефонист что-то кричит в трубку. Уж как они, телефонисты, переговариваются при таком адском шуме — непонятно. Однако принятое сообщение — грозное: на шестой батарее осталось меньше десятка снарядов.

— Выясните положение с боеприпасами на четвертой, — приказывает Журавлев.

Крутится ручка магнето.

— Алло! Алло!

Четвертая не отвечает. И не только не отвечает, но уже несколько минут назад вообще прекратила огонь.

Журавлев внешне спокоен, но говорить все равно приходится повысив голос.

Молодой капитан рубит:

— Слушаюсь!

Задача ясна: восстановить связь с четвертой батареей и ее огнем поддержать шестую батарею; снабдить шестую батарею боеприпасами.

До четвертой несколько сот метров. Казалось бы, рукой подать. Но пройти эти метры нелегко. Впереди шоссе, за ним поле до самого леса. И немцы простреливают шоссе и поле не только снарядами, но и огнем крупнокалиберных пулеметов.

Дважды командир батальона посылал связных, но они остались лежать на мокрой, забрызганной грязью щебенке.

— Иноземцев! — крикнул Журавлев.

Адъютант вытянулся перед ним, прижимая к бедру винтовку, Журавлев пристально посмотрел ему в глаза и мягко сказал:

— Ваня, ты должен пробраться на четвертую батарею, восстановить с ней связь и оживить ее огонь, ты должен организовать подвоз снарядов на огневые позиции шестой батареи. От этого зависят наша жизнь и успех боя. Я надеюсь на тебя…

Ваня не был готов к подвигу. Есть люди, которые в жизни не стремятся быть первыми. Эта черта характера встречается вовсе не так редко, как может показаться вначале. Наивно утверждать, что именно подобная категория людей составляет большую и лучшую часть человечества. Но еще наивнее осуждать за это людей, многие из которых «себе на уме» и в отличие от других ставят перед собой лишь скромные, посильные задачи, сторонятся активного самоутверждения, считая, что это им ни к чему.

Ради людей Ваня не вырвал бы, подобно Данко, сердце из собственной груди. Да он и ничего не слышал о Данко. Но положиться на Ваню Иноземцева можно было, потому что он обладал расчетливым и практичным умом, презирал красивую смерть и нехитрым жизненным опытом понимал: приказ отдается для того, чтобы его выполнили, сделать это может только живой человек.

Покинув КП батальона, Иноземцев не побежал и не пополз к дороге, как это сделали оба связные, а плюхнулся в грязь, вжимаясь в нее так, что она проникала сквозь шинель и гимнастерку и холодной липкостью стала обволакивать тело. Он, как пловец, перебирая руками и ногами, сполз по западному склону сопки и бросился к кустам в сторону, противоположную той, где находилась четвертая батарея. Кусты были цепкими и густыми. Переплетенные колючими стеблями ежевики, они тянулись далеко вправо и влево, разделяемые лишь кое-где узкими проходами, быть может, проделанными животными. Один из таких проходов Иноземцев заметил еще по пути на КП батальона. И он нырнул в него. И стал невидим для противника. Но пули все равно свистели над головой, и осколки секли кустарник и с чавканьем вонзались в землю.

Грохнуло орудие. Иноземцев вспомнил, что невдалеке, у оврага, который начинался чуть ли не у третьей траншеи, находится орудие шестой батареи. И он, петляя, падая и поднимаясь, побежал к орудию. Оно не было накрыто немцами, хотя снаряды врага рвались вокруг и очень близко. Но весь расчет был жив, и даже никто не ранен.

— Ребята! — сказал Иноземцев. — Я послан командиром полка на четвертую батарею. Я обеспечу вас снарядами. Я знаю, где стоят передки. Только поддержите меня огнем, когда я буду перебегать дорогу, потому что на дороге пулемет может прошить меня.

— Хорошо, — сказал командир орудия. — Мы придержим пару снарядов. Спеши!

Вперед! Вперед!.. Спасибо кустам, они прикрывают его, хорошо прикрывают. Ах, как жаль, что кусты не растут на дороге!

Вот она, дорога. Шесть метров мокрой щебенки…

Его уже заметили. Вокруг веер пуль. Но грохнул орудийный выстрел. Это батарейцы сдержали свое слово. Иноземцев не перебежал, а перелетел через дорогу. Не в том самом месте, где лежали связные, а поодаль, ближе к горе. Некоторое время его скрывали придорожные кусты. К опушке леса пришлось добираться по мягкому полю, на котором редко торчали потемневшие кукурузные стебли. Сапоги проваливались в грязь и скользили. Он падал, полз, потом снова поднимался и бежал зигзагом в надежде, что ему удастся запутать противника. Но немцы надумали бить из минометов. Протяжный вой… шлепок… взрыв! Однако прежде чем разрывалась мина, он успевал скатиться в какую-нибудь воронку. Это отнимало время. И злило его.

Когда он почти добрался до опушки леса, вдруг обнаружил, что потерял штык. Это обескуражило Иноземцева не меньше, чем если бы он заблудился. Штык был примкнут к винтовке, но, видимо, соскочил здесь, на кукурузном поле, потому что падать в воронки приходилось часто и там было не до штыка. Но вот сейчас, когда опасная часть пути осталась позади, потеря штыка не просто огорчила Иноземцева, а даже напугала его: боец должен бережно относиться к вверенному ему оружию. Бросивший оружие на поле боя — преступник.