Ежи Путрамент - Сентябрь Страница 33

— Ты ведь знаешь, что я сплю по два часа…

— И то не со мной! — эта шутка означала, что она великодушно прощает его упреки, после чего Нелли снова перешла в наступление: у нее столько хлопот, неприятностей, все ей надоело. А в театре одни обиды: с этой выдрой Гостинской подписали новый контракт, Нет, ставка, конечно, не выше, чем у нее, но и не намного ниже. Нелли требовала сочувствия и немедленного вмешательства. Ромбичу пришлось посетовать на скверные порядки в театрах и пообещать Нелли куда-то позвонить. Но обещал он это без особого энтузиазма. Гостинскую он знал и ценил, и, что особенно важно, она была не в ладах с женой Бурды из-за какого-то дипломата. Нелли не дала ему опомниться: прибыли новые осенние модели из Парижа. Но от ее предложений пойти вместе на выставку моделей все же отказался и повесил трубку, радуясь, что кое-как вышел из положения. Однако он тут же вспомнил, что она вовсе не обещала прекратить выступления в воинских частях.

Совершенно развинченный, Ромбич вернулся наконец к своему распорядку дня. Замечания Кноте. Ромбич еще раз отодвинул штору и, задрав голову, занялся картой. Допустим, армию «Познань» отвести назад, ну, скажем, к Бзуре. Но после объявления о всеобщей мобилизации в Познаньском воеводстве образуется несколько больших соединений. Бросить их на милость врага? Отдать самую богатую польскую провинцию? Какой политический эффект!

Но сделать это теперь — значит признать, что готовившийся в течение пяти месяцев оперативный план ничего не стоит. Как глядеть потом в глаза столь многочисленным завистникам и соперникам? Один Бурда…

Ромбич смотрел на карту, на три крупных скопления голубых флажков, особенно внизу, в районе Ополя. Теперь он вспомнил наконец, о чем шла речь в марте. Тогда еще не было такого сосредоточения войск противника — разведка сообщала лишь о нескольких дивизиях. На основе тогдашних данных он и разработал первый вариант. С тех пор чуть ли не каждую неделю прибывало по новой немецкой дивизии, а план почти не менялся.

Ромбич побледнел, облокотился о стол, потом тяжело опустился в кресло и, подперев рукой голову, долго вглядывался в свое детище. Так сидел он минут пятнадцать, весь во власти какой-то странной физической слабости, чувствуя себя так, будто где-то внутри у него отвинтился какой-то самый важный, самый сокровенный винтик. Он был не в силах уловить даже обрывки хоть каких-то мыслей. Потом в памяти всплыли чьи-то, лица, улыбки, слова, комплименты. «Наш Прондзинский» — кто это сказал? Каспшицкий? Гнусные глаза Пороли и «львиные когти». Он, конечно, льстил, ну а тот, другой? Нет, это невозможно! Лучшие умы армии, высшие чины — не могли же они все ошибаться? Что-то разумное в этом плане все же было?

Волна сомнений и отчаяния отхлынула. Ну, хорошо. Опольскую группу немцы усилили, наверно, раза в два… Но разве от этого изменилась политическая обстановка? Разве мы можем себе позволить в первые же дни войны отдать половину страны, лучшую половину, наиболее богатую, с промышленностью, арсеналами — словом, со всем, что в ней есть? И разве мы успеем вовремя передислоцировать части, переместить этапы, склады? Дивизия — не пешка на шахматной доске. Попробуйте сдвинуть с места эти двадцать две тысячи солдат, две тысячи лошадей, все эти повозки и сотни орудий. А если немцы ударят завтра или послезавтра, как раз во время перегруппировок? Это же будет разгром.

Ну что ж, ничего не поделаешь. Никакие кардинальные изменения уже невозможны. Разве только несколько передвинуть резервы на юг и на запад. Группу «Любуш» расположить так, чтобы она затормозила быстрое продвижение немецких войск, не позволила им растечься по всей низменности под Варшавой. А Кноте?

Прилив бодрости, вызванный воспоминаниями о недавних комплиментах, был еще так силен, что с Кноте ему удалось быстро разделаться. Завистник, претендующий на теплое местечко в штабе. Ищет дыр там, где их нет, — ну что же, это его право. Но как он все-таки глуп! При нынешней ситуации отказаться от командования — значит подписать себе смертный приговор. Это гражданская смерть.

Ромбич встал, прошелся взад и вперед по кабинету. Второй пункт — Фридеберг. Итак, он снюхался с Бурдой. Да, они ведь были вместе в третьем легионе. В таком случае дело предрешено заранее. Он остановился, посмотрел на Ополе и на два флажка группы «Любуш». Глаза его сузились, кончиком языка он провел по пересохшим губам. Когда же эта армия «Пруссия» будет готова? Он вытащил из письменного стола папку, перелистал бумаги. Нарев, Модлин, Карпаты. Где же дислокация армии «Пруссия»? Да, я показывал эту бумажку Кноте, а потом с досады смял и куда-то выбросил. Ромбич заглянул под стол, под шкаф, во все углы, еще раз выдвинул ящики письменного стола. В пепельнице кучка пепла. Наверно, нечаянно сжег вместе с телефонограммой.

Впрочем, детали не так уж важны. Важен замысел в целом!

Эта удачная стратегическая концепция настолько улучшила настроение Ромбича, что, когда его мысль перескочила от Бурды к странному поведению Вестри, он без всякого раздражения отнесся к своему предположению, что и Вестри снюхался с Бурдой; и даже решил, что за этой историей кроется что-то заманчивое, Вестри — богач. Вестри — хитрая лиса. И вот он в такой момент скупает акции тяжелой промышленности да еще платит наличными. Нет, он не умалишенный, те, которые продают, спятили. Да, но ведь он переводит деньги в заграничные банки. Акции упали, наша промышленность мало чего стоит, это ясно. Итак, Вестри играет на понижении? Вкладывает деньги теперь, в такое тревожное время? Может, он немецкий агент? Глупости. Зачем им покупать то, что в случае войны они и так заберут?

Оставалась только одна гипотеза. После недавнего приступа отчаяния настроение улучшилось. Ромбич даже улыбнулся. Он с радостью ухватился именно за эту гипотезу. Старая лиса Вестри знает, что делает. Если бы он рассчитывал на войну, то не стал бы вкладывать свои миллионы в гиблое дело. Наверно, бельгийские, английские и скандинавские родственники заверили его, что все в порядке! В последний момент, когда пальцы уже будут на курках, спасение принесет ловкий дипломатический ход, какое-нибудь обещание, может быть, даже уступка. Как же он разбогатеет! Вот уже две причины для радости. Первая — замечания Кноте будут представлять только академический интерес. Вторая — правы были те, кто называл его «наш Прондзинский». Вот она, наиболее разумная, наиболее проницательная интеллигенция Польши времен санации. Неплохо бы встретиться с этим Вестри! Приятно разговаривать с человеком, которого видишь насквозь.

Без двадцати два — пожалуй, можно собираться. Ромбич еще раз подошел к карте. А как же все-таки быть с группой «Любуш»? Обождем! Пусть Бурда понервничает, пусть не воображает, будто он такой всемогущий. Впрочем, выходит так, что вся эта группа может оказаться ненужной. А если бы… Ну, тогда мы уступим натиску Бурды, пусть Фридеберг покажет, на что он способен…

Мысли его почему-то вернулись к Нелли, к ее выступлениям в полку. На душе стало неприятно. Люди — свиньи, никому нельзя верить. Почему это ему вдруг пришло в голову?

Ах, из-за Слизовского. Ни словом не обмолвился о поездке Нелли в воинскую часть. А он знал, как же, они все сплетни собирают. Черт подери! Значит, и за Слизовским нужен глаз да глаз?

Ромбич смотрел на карту и думал о том, как, в сущности, одиноки великие люди. Потом на какое-то мгновение мысль, словно догоревшая спичка, угасла. Перед глазами замаячили лишь зелень на карте да красные и голубые пятна. Все-таки голубые флажки выглядят очень грубо. Он взял один голубой флажок и смерил его с красным. Нет, размер тот же. Черт! Может немного подрезать? Завтра наверняка приедет маршал, хоть на полчаса.

Закрывая дверь, уже после «спокойной ночи», он бросил Лещинскому:

— Немецкие флажки нужно заменить. Какой-то дурацкий цвет. Они должны быть… может, лучше их сделать бирюзовыми?

10

Вплоть до самого Розвадова Фридеберг неподвижно сидел у окна; грудь выпячена, подбородок немного опущен, руки на коленях. Он старался не прислоняться к стене, не вставать, даже не курить. Таким образом он пытался избавиться от скверного настроения. Нельзя сказать, что сидеть так было очень удобно. Впрочем, несмотря на солидное брюшко и нездоровый румянец, Фридеберг держался молодцом, у него была отличная офицерская выправка. Зато этот щенок Минейко!

Бедный поручик, разумеется, не мог позволить себе ни задремать, ни хотя бы расстегнуть воротник мундира… Поза генерала, его всевидящее око вынуждали Минейко быть все время начеку. Фридеберг упорно избегал его взгляда, не желал слушать его объяснений, всячески подчеркивал свое нерасположение.

Это давалось ему нелегко. Совсем не так просто разжигать в себе злость на кого-либо, если у тебя нормальный польский темперамент. Не более часу генерал помнил о том, как он дозванивался в рестораны и как неприязненно ему отвечали лакеи. Вся эта возмутительная история уже потеряла свою остроту: во-первых, Минейко все же нашелся и вел себя весьма смиренно, а во-вторых, его отсутствие не имело никаких практических последствий, на поезд они все-таки поспели и едут.