Александр Коноплин - Поединок над Пухотью Страница 33

Между тем Ухов с разведчиками обыскали убитого, зачем-то подтащили его поближе к начальнику разведки.

— Ничего нет, товарищ майор. Кроме оружия, конечно.

— А ты хотел у него оперативные карты найти? — усмехнулся Розин.

Немец был крупный, широкий в кости, но необыкновенно худой — через порванную разведчиками одежду виднелись его жилистая длинная шея, мощные, как у гориллы, ключицы.

Осмотрев убитого, спустились в землянку. Здесь было тепло от топившейся печки. Наводчик Глыбин, присланный вместо Стрекалова, заделывал дыру в крыше.

— Странно, — сказал Гречин, глядя на его старания, — но, похоже, Уткин не врет. Гранату действительно бросили. Только почему разнесло одну крышу, а внизу все осталось целым? Она что, в трубе разорвалась? И еще, товарищ майор, Уткин говорил, будто его сперва утащить хотели. Веревочку какую-то показывал…

— С помощью веревки? — переспросил Розин. — Какая чепуха!

— Не знаю. Прикажете позвать?

— Зовите.

Гречин вышел. Уткин сидел на корточках возле орудия и, сняв шапку, к чему-то прислушивался. Гречин тоже присел и услыхал гул. Он шел по земле и был слышен лучше всего в глубине ровика, где было тихо и не свистел ветер.

— Что это? Откуда?

— Оттедова, товарищ старший лейтенант! — таинственно ответил Уткин.

— Неужели танки?

— Может, и танки…

Комбат в волнении расстегнул воротник гимнастерки. С удивлением взглянул он на Уткина, на его мгновенно преобразившееся лицо, смертельно бледное, с подрагивающим подбородком, на котором, как на ламповом ежике, торчала жесткая щетина, на выбежавшего из землянки Глыбина, суетливо прильнувшего к прицельной трубе, на младшего лейтенанта Тимича, со сжатыми в ниточку губами стоявшего рядом.

Какая-то непонятная, тихая злость поднималась в душе Гречина. Такое уже было с ним однажды, когда убили Андрея. Гречин плохо помнил, что говорил тогда, куда бежал, в кого стрелял. Но ведь Андрея убили по-воровски, неожиданно, а здесь все ясно, как на учении: вот он, Гречин, командир зенитной батареи, волею судьбы превращенной в полевую, вот его подчиненные, а там, пока еще далеко, враг, которого надо уничтожить. Чего тут волноваться? Однако несколькими минутами позже гул моторов прекратился.

Чем дальше от батареи уходил маленький отряд, тем тревожнее становилось на душе у старшины. Подчинившись приказу комбата, он добросовестно обшарил все вокруг огневой и потерял драгоценные тридцать минут. След нашелся, как и предполагал Батюк, метрах в ста к северу от огневой, но вьюга быстро делала свое дело, и теперь через сугробы тянулась лишь едва заметная цепочка. Еще через полчаса от нее не останется ничего, и Батюк торопился. Пятеро шедших за ним огневиков понимали это, но секущий лицо ветер и глубокие, местами выше колена, сугробы быстро их измотали. Пять человек — не ахти какая сила, но и за этих пятерых комбату влетит от начальства: перед боем на батарее каждый человек на счету. Вот только успеют ли они вернуться? Старшина успокаивал себя тем, что немцы не двинутся с места, пока не вернется их разведка. Через каждые сто метров он останавливался, разглядывая следы. Немецких разведчиков было человек десять. Водном месте они повернули влево все разом и, хотя тут же снова выстроились в цепочку, все-таки сделали промашку — выдали Батюку свою численность. Потом, как видно, заартачилась жертва — рядовой Осокин не хотел или не мог идти дальше, и его били — в нескольких местах снег был сильно помят, кое-где виднелись следы крови.

Между тем метель пошла на убыль. Уже в тридцати шагах стал виден кустарник по берегам широкого оврага и даже отдельные деревья.

За этим оврагом находились ячейки истребителей танков. Дальше, если следовать обычной фронтовой терминологии, начиналась нейтральная полоса. Но обычная терминология здесь не годилась, как не годилась и привычная схема обороны. Противника нужно было обмануть, соблазнить отсутствием в этом месте обороны, чтобы потом взять в клещи, прижать к реке и либо заставить сдаться, либо уничтожить.

Все это старшина Батюк понимал, догадывался обо всем уже давно и с решением командования был согласен. Он почти забыл обиду, которую ему нанесли недавно, послав в тыл врага другого. Даже о Стрекалове — невольном виновнике этой обиды вспоминал с почти отеческой нежностью.

Немцев заметили издали. Разведчиков было девять, десятого, очевидно «языка», тащили по снегу волоком. Впрочем, это удалось рассмотреть позднее, пока же артиллеристы видели только неясные серые тени.

— Ось и воны, — сказал Батюк, слизывая с губ капли пота, — пишлы по шерсть, а до дому придуть бритыми… Айда, хлопцы!

Река открылась неожиданно — противоположный берег скрывала белая пелена, — и одновременно исчезли, словно проваливались сквозь землю, разведчики со своим трофеем. Опасаясь засады — немцы могли заметить погоню, — Батюк разделил свой маленький отряд на два, чтобы выйти к берегу с двух сторон. Вместе с ним теперь были Зеленов и третий номер второго орудия рядовой Царьков. Несмотря на трудный бросок, оба солдата дышали неплохо, может, даже лучше самого Батю-ка, да и во взглядах, которые они бросали на своего командира, была тревога, но страха не было.

«Может, не понимают ситуации?»

Оказалось, понимают все.

— Не иначе под обрывом затаились, — сказал Зеленов. — Обрыв тут есть, товарищ старшина, вчера, как стемнело, сюда за топливом бегали…

— Обрыв глубокий?

— Метров десять, — ответил Зеленов.

С большими предосторожностями подобрались к краю обрыва — не дай бог, скатится ком снега! Снова замерли, коченея от холода. Гладь закованной в лед реки была девственно чиста, противоположный берег угадывался по широкой, слабо различимой полосе; внизу справа чернели остатки сгоревшего причала; кругом ни звука, ни выстрела, ни крика, — ничего, кроме посвиста ветра и шороха переметаемого снега. По расчетам Ба-тюка, вторая группа должна выйти к берегу одновременно с ним, но прошло несколько минут, а условного сигнала — вороньего крика — все не было.

Между тем небо над дальним берегом слегка посветлело: сквозь тяжелое нагромождение туч, пока еще невидимая, пробиралась луна. Затем появилось желтоватое пятнышко, которое вскоре увеличилось, а еще через минуту робкий голубоватый свет хлынул из-за облаков на землю. Потемнела серая стена леса на том берегу, показались зубцы елей, яснее обозначились сваи причала с круглыми снежными набалдашниками. Теперь не только человек — собака не пробежит по льду незамеченной.

— Товарищ старшина, каркают! — радостно сообщил Зеленов, но старшина и сам услыхал неумелое, но старательное карканье, напоминавшее больше кваканье лягушки. Батюк досадливо поморщился: научи дурака богу молиться, он и лоб расшибет…

Прижав ладони к обмерзшим губам, старшина крикнул вороном. Кваканье прекратилось, трое во главе со старшиной, как было условлено, начали ползком продвигаться влево в поисках удобного спуска, но с крутого обрыва угрожающе нависали толстые «губы» — встань на такую и загремишь прямо в объятия диверсантов. В том, что они здесь, Батюк убедился после того, как лунный свет залил безлюдную гладь реки. Стало понятно и другое: немцы затаились потому, что заметили погоню.

Снова раздалось карканье: рядовой Кашин, посланный Чудновым для связи, выражал беспокойство. Глупая «ворона», не получая больше ответа, кричала не переставая, хрипло, и уже ничего вороньего не было в этом крике. Кроме того, она все приближалась к тому месту, где лежал Батюк с двумя солдатами. Старшина свирепо ругался. Он знал, что сейчас произойдет. Фигура Кашина показалась на фоне неба. Утопая в глубоком снегу, солдат пробирался вдоль гребня обрыва. Вот он остановился, прижал ладони ко рту и издал какой-то хриплый звук; в ту же секунду над обрывом выросла фигура в белом маскировочном халате. Старшина выстрелил. Немец рухнул. Кашин тоже упал в снег. И сейчас же снизу, из-под берега, в сторону Батюка понеслись автоматные очереди. Снежная «губа» еще закрывала его, но когда шагах в десяти разорвалась граната, снег под старшиной дрогнул, раскололся, и огромный ком понесся вниз, ломая на пути редкие стебельки полыни. Батюк невольно отполз дальше, длинная очередь скользнула по краю обрыва, расколола до земли тонкую ледяную рубашку. Теперь Батюк точно знал, что диверсанты как раз под ним. Вторая граната, перелетев через него, подняла столб снега еще ближе.

— Тикай, Зеленов, до Чуднова, спытай, чого вин нэ стреляе. Та подывысь, як там Кашин.

Зеленов с готовностью сказал: «Слушаюсь», — и, пригибаясь, неуклюже побежал по глубокому снегу. На бугорке, где залег Кашин, его обстреляли, но, как видно, не задели.

Старшина перезарядил автомат, положил его на руку.

— Восемь осталось…

— А нас шестеро, — напомнил Царьков. Батюк промолчал. До возвращения Зеленова он не мог сказать, сколько у него человек.