Константин Кудиевский - Песня синих морей (Роман-легенда) Страница 33

Иволгин — не такой. Не побоялся пожелать хорошего командира, не скрывает, что и командиры случаются разные. Да и разговаривал, хоть генерал, не как с младшим офицером, а скорее — как с коллегой… Польстило Сергею и то, что Иволгин сразу, без оговорок и намеков на молодость, признал в нем подлинного моряка.

Он подхватил чемодан и направился к выходу. Шагал через рельсы, через низковатые, будто случайные здесь перроны. Сзади широко развернулся порт. Казалось, он вытеснял железнодорожную станцию, прижимая ее вплотную к горе, на которой, тотчас же за вокзальным забором, начинался город. Рубленые его постройки засматривались через ограду на приходящие поезда и корабли.

На площади, которую мурманчане ласково называют Пятью уголками, расспросил об автобусной остановке. По широкому проспекту — главной улице города — побрел к указанному переулку.

Город поражал прижившимся сочетанием современных домов и улиц с беспорядочным нагромождением нехитрых деревянных построек. Эти постройки тесно ютились друг к другу, поднимались все выше и выше по склонам сопок. Дальше за ними громоздились утесы гранита.

Это был город-труженик, презирающий по молодости лет всякий уют и внешнюю красоту. Он не успел еще обрасти — да и вряд ли когда-нибудь обрастет — тишиною окраин, сонной неторопливостью слободок и предместий, тех рыбацких и матросских слободок, что придают городам на юге впечатление лености и сытой умиротворенности… Казалось, Мурманск построен людьми рядом с портом лишь в силу необходимости, наспех, только затем, чтобы было где перебыть время, не занятое трудом. Город жил биением порта, его ритмом и его заботами. Даже краны городских новостроек вытягивали шеи к берегу, словно завистливо поглядывали на своих портовых собратьев.

Проспект в этот утренний час был немноголюден. Сергей почему-то подумал, что и к полудню, и позже прохожих здесь не прибавится. Видимо, большинство мурманчан постоянно находилось в порту, на палубах ошвартованных пароходов или далеко в море. Главные думы города были о них — об этом свидетельствовали силуэты траулеров и якорей на вывесках учреждений.

До отхода автобуса оставалось минут пятнадцать, но машина уже поджидала пассажиров. Водитель, надвинув на глаза поношенную фуражку-мичманку, дремал в своем застекленном закутке. Девушка-кондуктор беззлобно, скорее даже охотно огрызалась на шутки матросов, устроившихся в концевой части автобуса. Следом за Топольковым вошли еще несколько офицеров — машина постепенно заполнялась. Видимо, все здесь знали друг друга. Перебрасывались вопросами, оживленно беседовали, мало обращая внимания на воинские старшинство и звания. Эту непосредственность с удивлением отметил Сергей: на Черноморском флоте субординация соблюдалась свято и строго, причем не только в корабельной обстановке, на службе, но и на берегу — в парках, в театрах и на бульварах, даже на пляжах. Дух подтянутости и внешнего лоска витал над Черноморским флотом. Благодатные берега манили к себе офицеров, и каждый, кто попадал на Черное море, дорожил своим местом, пуще всего опасаясь перевода на другой флот. Видимо, подобных опасений не существовало здесь, в Заполярье, — и это позволяло людям относиться друг к другу теплей и терпимее. Нелегкие условия службы сближали людей, роднили, дружба помогала им бороться с полярным морем и суровой природой края. «Видимо, на дружбу здесь привыкли полагаться», — подумал Сергей. И еще он заметил, что здесь, на Севере, гораздо больше, нежели на Черном море, сравнительно молодых по возрасту офицеров с высокими командирскими званиями.

Автобус, наконец, тронулся. Он проехал проспектом, уже знакомым Сергею, свернул направо. За окном промелькнула гостиница «Арктика», новые жилые дома. Затем автобус вдруг круто полез в гору, как самолет, набирающий высоту.

С подъема открылся взору внезапно весь город. Он лежал глубоко внизу, вытянувшись вдоль залива, широкий и сумрачный, такой же грубоватый и бесхитростный, как сопки вокруг. Открытый ветрам, сливался с угрюмыми берегами, с заливом и портом, затянутым дымом, сливался не только обликом, по, казалось, и цветом. Даже солнце, светившее в этот день по-летнему щедро, лишь подчеркивало, высвечивало суровую неустроенность города, ту походную, бивуачную неустроенность, которой обычно гордятся воины и первооткрыватели. Многоэтажные здания центра высились островным архипелагом над безликим однообразием деревянных улиц и крыш. Эти улицы, уступами карабкаясь в гору, наслаивались одна над другою от самого залива, и потому отсюда, с высоты, казалось, будто улицы выброшены на берег штормом или намыты тяжелыми кольскими волнами.

Автобус еще раз круто повернул — и город исчез; перед глазами остались лишь серый гранит, поросший небогатой зеленью, да блеклое, скупое на краски небо севера. Дорога теперь шла по горному плато. Синеватые сопки вдали, проcветы залива меж ними, даже дымка над океаном — все чудилось лежащим гораздо ниже горизонта.

Молодой офицер, сидевший впереди Сергея, поднял воротник тужурки, явно собираясь вздремнуть.

— Что, со свидания? — спросил его кто-то участливо. Офицер лениво, с ворчливой усталостью ответил:

— С него… Третий месяц встречаюсь, а поцеловаться негде: все светит и светит, проклятое, — кивнул он на солнце. — Вчера проводил домой около часу ночи, а возле ее парадного — мальчишки в футбол гоняют. Это в час-то ночи! — Он снова посмотрел на солнце и уже с мечтательной злостью добавил: — Навести бы на него орудие да чесануть бы двойным уступом!

— Ты, случаем, не с «Зоркого»?

— Ну, с «Зоркого», — неохотно промолвил молодой офицер, — а что?

— Вам бы только и палить по солнцу да небу. На другие цели шайбочек не хватает: мажете!

Раздался хохот. Молодой офицер поморщился, досадливо отмахнулся рукой — а ну вас, дескать! — и уткнулся подбородком в поднятый воротник тужурки.

Смех особенно часто возникал в концевой части автобуса, там, где ехали матросы. Сергей прислушался, уловил обрывок чьего-то веселого рассказа.

— Шли мы, значит, из Йокогамы в Ростердам…

«Какая Йокогама? — изумился Топольков, — разве отсюда плавают в Японию? И что это за порт — Ростердам? Никогда о таком не слыхивал». Набрался храбрости, спросил об этом у инженера-механика, соседа по креслу.

— Вы что, новнчок на Севере? — Сосед впервые за всю дорогу внимательно оглядел Сергея. Однако пояснил: — Матросские клички. Ростердам — это рабочий поселок Роста, возле Мурманска. А Йокогама — поморское стойбище Йоканьга. Есть такое место на земле… Поморы говорят, будто Йоканьгу создал не бог при сотворении мира, а зверобои. Потому-то, не ведая о ней, бог и обделил Йоканьгу земными благами.

Он в свою очередь засыпал вопросами Тополькова и не скрыл разочарования, когда узнал, что Сергей учился не в Ленинграде… Есть немало флотских городов на побережьях страны. Кронштадт — город матросских отрядов революции; герой Севастополь — живая легенда народа; Владивосток — часовой, хранящий спокойствие Тихого океана. Баку, Петропавловск-Камчатскнй, Таллин — бывший Ревель и бывшая гавань чопорных броненосных эскадр бывшего царского флота. Одесса, Архангельск, — да разве все перечислишь! У каждого из них свой неповторимый облик и своя слава, свое мужество и своя красота. Ио все же любимый город военных моряков — Ленинград. Колыбель флота, его академия и лаборатория, город Адмиралтейства, училищ, морских музеев и библиотек, город верфей и потомственных судостроителей, «Авроры» и учебных парусников у набережных Невы, — Ленинград среди моряцких городов по праву считается городом-флотоводцем. Город-герой, город-мореплаватель, город-зодчий, он связан кровными узами с флотом и революцией. Отсюда Ленин указал пути великого преобразования мира. Отсюда русские штурманы проложили курсы к неведомым архипелагам и берегам. Здесь создана первая наша эскадра и поднято первое знамя победившего пролетариата. Ленинград — это Смольный. Это Балтика. Это ласковый взгляд Ильича над гремящим и пламенным именем: военмор!.. Как все моряки, Сергей мечтал побывать к Ленинграде и верил, что рано или поздно его желание сбудется. Особенно теперь, когда в его записной книжке хранится адрес Зои Каюровой. Пока же он видел город лишь мельком: из окна вагона два дня назад. И сейчас искренне огорчился, что не мог удовлетворить любопытство инженера-механика. Сергею казалось, будто то обстоятельство, что он никогда не бывал в Ленинграде, роняло его в глазах старших товарищей-моряков. Он смущенно умолк, отвернулся к стеклу.

Дорога петляли в сопках — под отвесными стенами гранита, над туманами и обрывами, — совсем как в Крыму, возле Ялты, только покруче да порискованней. В скальных расщелинах, по оврагам и падям, укрываясь от арктических ветров, сбивался в гурты низкорослый кустарник. Цепляясь за камни, он тянулся к солнцу каждым листочком, словно торопился расти, чтобы успеть отшуметь и набраться сил за короткое здешнее лето. Иногда, отодвинув кустарник повыше, возникали меж вздыбленных валунов небольшие озера. Они были такие густые и синие, что даже от беглого взгляда на них Тополькову становилось холодно. Озера не отражали ни неба, ни берегов. Они стеклянели мертвыми чашами, рожденные и наполненные, должно быть, еще ледниками:.. А слева, на глыбах нахмуренных сопок, лежащих ниже дороги, — блуждали лохмотья-обчесы изорванных туч. Видать, убегая от океана, не различали тучи дороги и потому ободрались на остром граните в кровь, оставив на сопках лохматые клочья шерсти.