Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник) Страница 33

Так прошло несколько часов. Мы волновались и всматривались в темноту. Никогда не забуду, как сильно у меня стучало сердце. Отделение Додицэ все больше углублялось в темноту перед нами, наше беспокойство все возрастало. А если противник не ушел? Ничего не было слышно, всюду было тихо, как и днем. Но эта тишина уже не была пустой. В ней кто-то двигался. Я словно различал шаги солдат отделения Додицэ и вместе с ними проделывал их маршрут. Мне казалось даже, что я знаю мысли каждого из них. А время тянулось мучительно медленно, а сердце билось сильно-сильно.

Тогда я впервые почувствовал, что я — это не просто я сам по себе, а часть единого целого, и мысли мои — мысли этого целого, и если кого-нибудь из тех, кто ушел в темноту, заденет пуля, я тоже почувствую боль, а если кто-нибудь погибнет, погибну и я. Я весь напрягся от внимания и ожидания.

Время почти остановилось, и все же ночь шла к рассвету. И вместе с рассветом приближалось беспокойство.

Была, наверное, полночь, когда меня вызвал к себе капитан Комэница.

— Как ты думаешь, что могло случиться, Врынчану?

Я не знал, что ответить. Через некоторое время зазвонил полевой телефон. Капитан прикрыл трубку ладонью и шепнул:

— Господин майор… — Он пожал плечами и доложил: — Я тоже ничего не понимаю. Младший лейтенант Врынчану здесь, рядом со мной. — Потом ко мне: — Думаешь, их могли схватить?

— Нет, господин капитан! — ответил я, не потому, что был уверен в этом, а просто потому, что страстно хотел, чтобы ничего не случилось.

— Слышите, господин майор? Врынчану утверждает, что это невозможно… Имею честь!

Капитан положил трубку на место и закурил. Потом посмотрел на меня, мигая от попавшего в глаза дыма.

— Думаешь, его убедили твои слова? Он позвонил, потому что тоже не может больше выносить неопределенности. Он поступил точно так же, как и я, вызвав тебя. Благодаря тебе мы можем надеяться. Понимаешь? Это спокойнее, чем сказать себе, что их схватили. И все же время идет и… — Он, не закончив фразу, выплюнул окурок и взял другую сигарету.

— Я могу идти, господин капитан?

— Да… Сейчас около часу ночи… если до двух не вернутся, картина ясная, не так ли?

— Да, господин капитан!

Я вернулся во взвод, достал из кармана часы и начал отсчитывать минуты до двух.

Наступило два часа ночи, а тишина и темнота оставались все такими же глубокими и непроницаемыми.

Вскоре капитан сам пришел ко мне.

— Ничего нового, Врынчану?

— Ничего, господин капитан…

Мы молча задумчиво сидели рядом, пока не появился один из солдат боевого охранения.

— Что, Ниту?

— Вернулся солдат Вова.

— Где он? Пусть быстро идет сюда!

— Слушаюсь, господин капитан!

В землянку, весь взмокший от пота, вошел Вова.

— Разрешите, господин капитан? Нужно не мешкая выступать!

— Куда?

— Туда! Иначе все пропало!

— Что пропало? Говори толком!

— Я и говорю, господин капитан… Нужно не мешкая идти, пока не спохватилось их начальство!

— Какое начальство?

— Их начальство, господин капитан…

Капитан с досады скрипнул зубами: он ничего не понимал. Я тоже. Вова воспользовался моментом, чтобы перевести дух.

— Где сержант Додицэ и другие?

— Там, господин капитан!

— И что они там делают?

— Они парламентеры и остались с их командирами.

— Что еще за парламентеры?

— Да, господин капитан. Мы их взяли в плен…

— Кого?

— Их… Хортистов, господин капитан!.. Нужно быстро идти туда, пока не спохватилось их начальство!

— Говори толком! Ты что, свихнулся?

— От радости, господин капитан… Может, у вас найдется сигаретка, а то я со вчерашнего дня не курил…

Я протянул ему портсигар. Вова взял сигарету, помял ее между пальцами и только после этого заговорил вразумительно:

— Видите, как все произошло. Мы так тихо прошли среди их окопов, что они нас не учуяли. Господин сержант знал, где можно пройти. Мы все приметили, что нужно. Потом мы добрались до села.

— Ну и?..

— Вот тут-то мы чуть не влипли. Подошли к одному из домов и прислушались у окна. В доме говорили по-румынски. Сержант и еще двое вошли внутрь, а мы остались на страже снаружи. Через какое-то время сержант Додицэ вышел еще с одним человеком. Сказал, что узнал важные вести.

— Ну а потом?

— Потом мы пошли и перерезали их провода. Тут-то нас и застукали. За ним увязались их патрули. Спасения ждать было неоткуда, и сержант приказал: «Солдат Вова, снимай быстро рубашку!» Я снял. Из моей рубашки сержант сделал белый флаг. «Мы парламентеры, то есть я, Вова и Адам! Понятно? Я капитан, вы один лейтенант, другой младший лейтенант!» Простите, но я был младшим лейтенантом! «У кого есть начатая банка консервов и нож?» В один миг все нашлось! И мы сотворили себе звания. Сейчас, извините, я сорву нашивки. Ведь не могу же я незаконно носить их. — И он начал срывать импровизированные офицерские знаки различия.

— Оставь это, говори дальше! — сказал капитан.

— Потом сержант снова приказал: «Остальные пока спрячьтесь и следуйте за нами на расстоянии. Куда бы мы ни направились, будьте поблизости. По моему свистку сразу ко мне. Ясно?!» Так и было. Мы подождали, пока подойдут патрули. Когда они подошли ближе, сержант крикнул: «Эй, мы парламентеры! Румынские офицеры, парламентеры! Кто из вас знает по-румынски? Мы парламентеры, понятно?» На другой стороне некоторое время колебались. Потом нашелся один знавший по-румынски. «Отведите нас к командиру!» — сказал сержант, и нас всех троих повели. Мы и в здание вошли все трое, но говорил только господин сержант.

— О чем говорил?

— Он сказал, что наш командир послал его к ним с предложением сдаваться. Что они, мол, окружены. Иначе наша артиллерия сотрет село с лица земли вместе с ними.

— Ну и?..

— Пока господин сержант говорил, а они слушали и горячились, один из них взял телефонную трубку и позвонил куда-то. Звонил, звонил, а ему никто и не отвечает. Он разозлился и так трахнул по телефону, что тот чуть не разлетелся вдребезги. Тогда господин сержант и говорит: «Зря стараетесь, вам не с кем больше говорить. Ваши начальники уже два часа как в плену…» Тут они начали доставать свои пистолеты и складывать их на стол. Господин сержант свистнул нам, мы подошли, и он послал меня передать вам, что птички в гнезде, чтобы подошли и вы, пока темно, что он все уладит и поднимет село сторожить пленных. Вот я и явился. Это все, что я хотел доложить.

Не знаю, откуда начался смех, но он покатился от взвода к взводу, от роты к роте и держался, пока капитан Комэница не вернулся от командира батальона с приказом двинуться в направлении села.

Сержанта Додицэ мы нашли разговаривающим с людьми о кукурузе. Пленные курили, собравшись группами. Одни из них были спокойны, другие волновались, нервничали. Их охраняли жители села, вооруженные брошенным пленными оружием.

— Тебе не было страшно, Додицэ? — спросил я.

— Было, господин младший лейтенант, но другого выхода не было. Я подумал: или — или. И вот видите, все хорошо обернулось. И они помогли мне, эти мужчины, и парни, и даже женщины! Хорошие люди! А хозяева какие!.. Какая у них кукуруза, господин младший лейтенант! Я прихватил несколько початков: посею у себя дома… Какая кукуруза!..

О сержанте Сынджеорзане я знал только то, что в мирной жизни он был шахтером и что с 1939 года после мобилизации он ни одного дня не был дома. Даже если бы он получил отпуск или увольнение на несколько дней, то все равно не смог бы им воспользоваться, так как его село за Мурешем подпало под чужую власть. Я еще не успел поговорить с ним, не успел заглянуть в его душу. Сынджеорзан был веселым, корректным и человечным со своими подчиненными. Я считал, что этого достаточно, чтобы сказать, что я знаю его, и чтобы он стал близок мне.

Роста он был среднего, но обладал большой силой. У него были блестящие умные глаза, взгляд которых притягивал. Разговаривая, сержант всегда смотрел человеку в глаза. Его взгляд будто придавал большее значение и окраску словам. Или, может быть, это мне только казалось…

Я лучше узнал его за дни и ночи войны. Этот веселый, мягкий и добросовестный человек на передовой стал суровым, расчетливым, а главное — необычайно предприимчивым.

Я помню, как однажды, когда мы в авангарде преследовали противника, пуля разорвала ему икру левой ноги. Он сам перевязал себя и продолжал идти вместе со всеми, хотя и хромал.

Под вечер, когда мы остановились и стали закрепляться на местности, я приказал ему отправиться на пункт первой помощи. Он ничего мне не ответил, только покачал головой, а когда за ним пришли санитары, он сказал им:

— Сначала выкурю сигаретку, а там посмотрим, что надо делать. Чтобы громом поразило того, кто меня продырявил!

Мы расположились на берегу какой-то реки в низине, заросшей старыми, будто почерневшими от сажи, ивами.