Виктор Кондратенко - Полюшко-поле Страница 34

Он привлек ее к себе и поцеловал.

— Хорошо здесь, под звездами.

— Смотри, Ваня, какая красота! Кажется, с днепровских круч берет начало Млечный Путь и течет белой рекой над нами.

Кто-то внизу, зашелестев сеном, попытался взобраться на высокий стог, но соскользнул.

— Штурмуют… — Иван сжал руку Нины.

Внизу снова зашелестело сено.

— Куда лезешь, леший?!

— Хватит, акробат, кататься на ягодицах! — запротестовали под стогом.

— Ну, нельзя так нельзя, — примирительно ответил неудачливый акробат.

Внизу кто-то повел рассказ:

— Ты знаешь, Степа, кого я встретил в Перемышле накануне войны? Капитана Казюру! Да, наш Казюра — комендант станции. После объятий разговорились, вспомнили однополчан. А потом пригласил он меня к себе домой. Охотно пошел: командировочному, как ты знаешь, вечером делать нечего. Дом оказался на самом берегу Сана. Вышел это я на балкон и увидел зеленоватую неширокую реку. И знаешь, Степа, был поражен. На правом холмистом берегу открыто передвигались немецкие войска, нагло, демонстративно. Я опешил. Спрашиваю: «В чем дело? Что такое?» Казюра зевнул: «А это обычное явление. Ты здесь новичок, и тебе без привычки все кажется странным».

Бугай прислушался. Басистый незнакомец продолжал:

— Я с Казюрой не виделся лет пять, и наша беседа затянулась. Его жена и дочь легли спать, а мы все сидим да разговариваем. Вечер душный, жаркий. Заря погасла за Саном, на фоне ночного неба выступили горбы холмов. На немецкой стороне вспыхивают электрические фонарики. Я снова удивился… А Казюра посмеивается. Вынес на балкон раскладушку и говорит: «Ложись лучше спать».

— Дельный совет, — шепнул Бугай Нине и стал поглубже зарываться в пахучее сено.

— Эй, что там за аисты завелись?

— Хватит на весь остров шелестеть!

— Все-таки умудрился акробат залезть… Крылья у него, что ли? — послышались внизу недовольные голоса.

Иван притих. Басистый рассказчик продолжал:

— Лег на раскладушку, посматриваю на немецкую сторону. За Саном чаще стали вспыхивать красные и зеленые глазки фонариков. Признаться, Степа, стало жутко. Чтобы не смотреть на сигналы, повернулся на другой бок. А немецкие фонарики так и мельтешат в глазах. Постепенно начала меня одолевать дремота. И вдруг такое!.. Бетонный балкон закачался, как гнездо на ветке. Над самым ухом — удар грома. Я вскочил. За рекой — тысяча вспышек, море огня, рев моторов и орудийные залпы, залпы. Немецкие пушки бьют в упор, прямой наводкой. Река отражает багровое зарево, покрывается дымом. Все вокруг дрожит, трещит, горит. Я с балкона впервые в жизни увидел настоящий штыковой бой, смертельную схватку. На мосту дрались врукопашную пограничники с немецкими разведчиками. К мосту бежали наши саперы с ящиками тола, зарядными трубками. Подрывники подложили взрывчатку, стараются зажечь спички, а они, проклятые, не горят. Я схватил со стола спичечный коробок, пистолет, спустился по водосточной трубе на тротуар и — к саперам. Влетел на мост, кричу: зажигай! А наши пограничники продвинулись вперед, вошли в азарт и в грохоте боя ничего не слышат. Помчались к ним саперы, начали отходить пограничники. Немцы все ближе, ближе. Вода в Сане от взрывов, как в котле, кипит. Я приложил две спички к пороховой мякоти бикфордова шнура и тернул коробком. Огонь с шипением пополз внутрь бикфордова шнура. Только отбежал от ящика с толом, как вздыбится мост!.. Взрыва не услышал, налетевший буран подкинул меня в воздух и бросил в реку. К счастью, глубина оказалась по пояс, и я выкарабкался на берег. В голове колокольный звон, тошнота подступает к горлу. Оглянулся — среднего пролета нет, просвет. Ага, думаю, наша взяла!

Рассказчик смолк. Папироска постукивала по коробку. Чиркнула спичка, и загремел бас:

— Мерзость какая! Смотри, Степа, целая пачка немецких листовок. В ружье! Ребята, окружай стог!

— А ну, кто там на сене? Слазь!

Во тьме грозно лязгнули затворы. Иван спустился вниз. Его окружили.

— Это ты, негодяй, разбросал немецкие листовки?

— Твоя работа? Признавайся!

Кто-то больно ткнул Бугая под ребро дулом винтовки.

— Ага, попался! Лазил здесь, предатель, рассыпал свою паршивую пропаганду.

— Ничего я не знаю… Что вы, товарищи… Я — Иван Бугай, шофер комдива.

— Врешь!

— Зачем мне обманывать. Вы, видать, все тут новенькие и потому меня не знаете.

— Ребята, ей-бо, ошибка. У того, что крутился здесь, был голос другой, елейный, и ростом тот с козявку.

— А ты что — филин? Заступничек нашелся.

— Зачем вы к моему мужу пристали, какой он вам шпион?! — спустившись со стога, поспешила на помощь к Ивану Нина.

Но это новое заступничество еще больше разъярило бойцов.

— Поустраивались здесь с походно-полевыми женушками!

— Оттого и отступаем… воевать некогда…

— Не по окопам, а по копнам сидят…

На шум пришли патрули. Снайпер Кавяров навел фонарик:

— Это наш. За него ручаемся. Жена его законная, по Киеву знаю. Нет вопросов? Точка.

Толпа расступилась. Голоса потеплели:

— Пристали к невинному человеку.

— Вот патрули говорят: он женку на войне встретил.

— Это счастье, ребята, а мы набросились. Даже саданули парня под ребро. А настоящий гад смылся.

— Пускай остаются. В их распоряжении весь верхний этаж.

Иван взял за руку Нину. Она покорно пошла за ним на другой конец острова. Днем Бугай рубил здесь вербняк и обнаружил в камышах рыбачью лодку. Она оказалась с шестом и была исправная. Иван вычерпал воду и, набрав сухого сена, спрятал ее на всякий случай в лозах. Теперь находка пригодилась. Он усадил Нину в лодку и бесшумно оттолкнулся от берега. В камышах просвечивала узкая полоска воды. Упираясь шестом, Иван выбрался из камышовых зарослей на плес. Нина, черпая рукой воду, следила, как быстро скользила лодка по звездам и лилиям.

Вокруг плеса тихо шелестели темные, непролазные камыши. Иван заметил маленький заливчик и направил туда лодку. Нина узловатой веревкой привязала ее к черной коряге.

Как только они легли и укрылись шинелью, в тишине что-то булькнуло. Нина хотела приподняться, по Иван до боли сдавил ей плечо. И снова что-то булькнуло, вздохнуло топкое дно. Какие-то фигурки пробирались вдоль камышовой заросли. Бугай потянулся к винтовке и замер.

Поздно. Слишком близко подошли «болотные духи», могут услышать шелест сена, и тогда получай автоматную очередь. За ремнем у Ивана обычно находилась граната, а сегодня, как назло, оставил ее в недостроенной землянке. Он лежал в лодке почти вровень с водою и хорошо видел, как, осторожно осматриваясь, пробирались немецкие разведчики.

Двенадцать «болотных духов»… Иван решил пропустить их, а потом выстрелами поднять тревогу, преградить немцам путь к отходу. Но эту мысль он отогнал: «В темноте заварится такая каша, что только держись. С острова откроют огонь. А на другой стороне болота, в дубняке, расположены пушки, и оттуда могут сыпануть картечью по камышам. В такой неразберихе свой своего отдубасит. Нет, лучше не поднимать тарарама. Пусть продвинутся немцы, а я потихоньку пристану к берегу и предупрежу дозорных.

Но двенадцать «болотных духов» притаились в тени. Кто-то измерил глубину плеса и вернулся назад. Иван с Ниной услышали шепот, похожий на дуновение ветра. Немецкие разведчики совещались. Видно, им не хотелось форсировать плес. Что-то настораживало.

Бугай боялся, как бы немецкая разведка не ушла в камыши: стоило только раздвинуть их — и лодка обнаружена. Он снова потянулся к винтовке. За кормой неожиданно раздался крик филина. Кто-то из «болотных духов» мастерски подражал ночной птице. Нина, словно ища защиты, плотно прижалась к Ивану. Крик филина повторился, и в ответ грянул хохот. И вдруг все заглушил протяжный душераздирающий стон. Иван почувствовал, как по спине пробежали мурашки. На разные голоса завопило болото. В зловещее волчье завывание ворвался отчаянный вопль. Болото забулькало, зачавкало. И — тишина. Иван даже не заметил, куда подевались «болотные духи». Немецкие разведчики словно растворились в тумане. Прислушался. Ни звука. Только камыши шелестят. Долго стоял Иван на коленях с винтовкой в руках.

«Тихо. Даже рыба не плеснет… Ушли…»

Он бесшумно вывел лодку из бухточки и, упираясь шестом, во весь дух перемахнул через плес. Как только под днищем заскрипел песок, из кустов раздалось грозное:

— Стой! Руки вверх!

Иван узнал голос Кавярова.

— Это я… Бугай.

— Опять ты… Что же ты, леший, все болото взбунтовал? Весь лагерь на ноги поставил. Скаженная душа, хотел, чтобы мы огонь открыли? Да за такое дело… — От ярости голос у Кавярова сорвался: — А ну… давай в палатку комдива.

— Фашисты к нам лезли… Своими глазами видел двенадцать «болотных духов». С автоматами, в резиновых костюмах; у пояса — надутые камеры.