Галина Василевская - Прощай, Грушовка! Страница 34

— Немцы! — в ужасе крикнула я.

Мама бросилась в сенцы.

— Элик, помоги!

Вдвоем они приставили лестницу на чердак.

— Скорее! В конце чердака есть лаз в другую квартиру. Наше счастье, если соседи его не заколотили. Там под кухней у них погреб. В случае чего, прыгай туда. Только не оставь никаких следов.

Элик мгновенно взлетел на чердак, его шаги послышались на потолке. Мы с мамой отставили лестницу в угол. Немцы поднимались по ступенькам крыльца и разговаривали между собой. И тут я увидела автомат Элика. Он положил его у стены в сенцах, когда помогал маме нести лестницу. Я схватила автомат, подбежала к тайнику и остановилась. Куда Витя положил загнутый гвоздь, которым поднимал крышку тайника? Я бросила автомат в печь, сердце колотилось часто-часто. А в дверь уже стучали, но как-то нерешительно. Если б я не видела своими глазами немцев, никогда б не подумала, что это они так стучат.

Мама открыла. За дверью стояли два пожилых солдата. Они даже не переступили порога, только спросили, есть ли в доме мужчины или юноши.

— Нет, — ответила мама.

Немцы были усталые, равнодушные и нерешительные. Я не привыкла видеть их такими, Они потоптались на пороге и пошли обратно к калитке, даже не оглянулись. Мы видели, как они направились к соседнему дому.

Когда все стихло и мы убедились, что беда миновала, я спросила у мамы:

— Сказать Вите, что Элик у нас?

— Пока не нужно.

— Тогда я отдам Элику автомат, не то Витя заметит.

Я вынула из печи автомат. Мы с мамой приставили лестницу. Я с автоматом полезла на чердак. Было светло, и я увидела, что на чердаке Элика нет. Значит, он в соседней квартире, прошла на другой конец чердака, лаз был открыт. Мне стало страшно, когда я подумала: «Окажись здесь другие немцы, они поднялись бы на чердак и нашли Элика со всеми его гранатами».

— Элик, — позвала я сверху. Лестницы не было, а прыгнуть боязно, высоко. — Элик! — еще громче позвала я.

Откинулась крышка погреба, и показалась голова в каске.

— Что, тихо? — спросил Элик.

— Пока тихо. Возьми свой автомат.

— Бросай.

— А вдруг стрельнет?

Элик вылез из погреба, поставил под лазом табуретку, встал на нее и взял из моих рук автомат.

— Ты закрой лаз на задвижку. Когда принесу тебе поесть, постучу.

— Еду не приноси, у меня в ранце сухой паек лежит. Я сам к вам спущусь, если понадобится.

— Тогда закрывайся.

Я вернулась к себе, закрыла чердак и спустилась по лестнице в сенцы.

— СД горит, — объявил брат, вернувшись домой. — Мама, есть хочу. — Витя мыл руки и рассказывал: — Железная дорога забита платформами и зенитными орудиями. В город понаехало пропасть гитлеровцев и прочей швали! Огромные тягачи запрудили улицы, едут, а под ними земля так и вздрагивает.

— Ты весь день ходил по городу?

— Прятался в развалинах. — Витя достал из-за пазухи пистолет, заглянул в дуло: — Почистить нужно.

— Ты стрелял?

— Ни одного патрона не осталось. А в конце нашего переулка, на кладбище, фашисты устанавливают зенитки. Готовятся к бою.

Канонада приближалась. Бой не прекращался, гул слышался со всех сторон.

Ночью над городом поднялось зарево пожаров. Взрывались и горели здания со всех сторон.

Весь день 2 июля в городе не затихала стрельба. Не работал водопровод. По радио передали — все мужчины и юноши, оставшиеся в городе, должны явиться на регистрацию. Кто не явится, будет расстрелян.

Город в огне. Дым застилал солнце, в воздухе носились обрывки обгорелых бумаг, написанных по-немецки, на них штампы германских учреждений. Здание пединститута, в котором находилось СД, фашисты подожгли первым. А теперь все кругом горит — треск, удары отваливающихся кирпичей, взрывы.

Витя опять убежал. Мама волнуется. Бабушка ее успокаивает.

На чердаке осторожные шаги. Я выглянула в сенцы: Элик открыл лаз.

— Витя дома?

— Нет.

— Подай лестницу.

Я приставила лестницу к лазу. Элик спустился без кителя и без оружия и пошел на кухню, к маме.

— Валентина Ивановна, дайте мне, пожалуйста, Витины брюки и рубашку, а то в этом никуда не выйдешь.

Мама принесла последние брюки и рубашку. Теперь Вите даже не во что будет переодеться. Элик подумал с минутку и поверх немецких брюк надел Витины. Штанинами он прикрыл голенища сапог на толстой подошве с железными подковами. Элик расправил плечи, сделал неопределенный жест рукой и вышел за дверь.

Мы долго не запирались, думали, он вернется. Элик не вернулся. Только теперь мы поняли его жест — он прощался с нами.

— Там оружие лежит. — Мама кивнула головой в сторону соседней квартиры. — Нельзя так оставлять.

— Может, закопать?

— Давай закопаем, доченька.

Снова я забираюсь на чердак. Под лазом у соседей стоит стол, на нем табуретка. Я спускаюсь. На столе, рядом с оружием, лежат пустые банки из-под консервов, промасленная бумага и недоеденные галеты. На полу валяется пустой ранец. Боюсь притронуться к гранатам: еще взорвутся! Ругаю себя, что не сказала Вите про Элика, он бы эти гранаты уже швырнул в немцев. И автомат пустил бы в дело. Автомат — не пистолет.

Я засунула в ранец консервные банки и бумагу, автоматные диски, осторожно положила гранаты, застегнула ранец. Тяжело. Как же мы будем закапывать все это в огороде? Ведь сейчас день, могут увидеть. А что, если закопать у соседей в подполе? Их все равно нет. Они с немцами убежали.

Я заглянула в погреб. Там было много пустых ящиков. Спустилась вниз по ступенькам. В засеке полно картошки. Я разгребла картошку и на самое дно бросила ранец, автомат, каску и китель. Все это засыпала картошкой. Потом я передвинула стол на прежнее место, поставила табуретку на табуретку и вскарабкалась на чердак. Идя по чердаку, я заметала свои следы метлой, спустилась к себе в сенцы, отряхнулась, подмела пол и закрыла чердак.

6

Витя домой не вернулся. Ждали его долго. Не могли уснуть. Оставили распахнутыми окна.

Немецкие склады догорали, только тлели головешки, и оттуда тянуло зловонием. Ночью загорелся жилой дом недалеко от склада. То ли ветер бросил на него искру с пожарища, то ли его подожгли. Дом никто не тушил, не слышно было никаких голосов, только трещало пламя.

Мы с мамой выбежали на крыльцо. Пламя с новой силой взметнулось вверх, разбрасывая во все стороны яркие искры.

— Что же мы стоим? — забеспокоилась мама. — Нужно воду носить. А то и наш дом загорится.

Она побежала в дом, громыхнула на кухне пустыми ведрами, опять выскочила на крыльцо.

— Пока я вернусь, вынеси во двор корыто и бачок, в кладовке стоят.

Я осталась одна на крыльце. Треск пожара заглушил все шумы, долетавшие из города. Мне казалось, что уже давно прекратилась стрельба, перестали громыхать машины, только пламя пожаров шумит, гудит, освещает притихшие развалины.

Какой-то мужчина влез на крышу соседнего дома и мокрой тряпкой гасил искры. Мама вернулась с пустыми ведрами.

— Завалили колодец.

Я побежала на кухню со слабой надеждой: а вдруг в кране есть вода? Мама по-прежнему держала в руках пустые ведра.

Пламя уменьшилось, дом догорал.

В три часа ночи со всех сторон послышался гул. Вначале я подумала, летят самолеты. Но самолетов не было, а гул нарастал, приближался. Может, это танки. Витя сразу бы определил, что это. Но Вити нет, и неизвестно, жив ли он, слышит ли этот оглушительный грохот. Земля опять задрожала. Взрывной волной у нас выбило стекла.

Мама схватила с кровати матрац, заставила меня лечь на пол и прикрыла сверху матрацем.

7

Утром прибежал Витя.

— Наши пришли! — закричал он еще со двора. — Наши! Танки в городе! А вы ничего не знаете. Эх, вы!

Сутки его не было дома, но мама не стала ругать Витю. Сын живой, пришли наши. Чего еще лучшего желать?

— Разведчикам-мотоциклистам я показал, куда побежали немцы, промчал с ними по Долгобродской и сказал, чтобы дальше ехали прямо на Могилевку. Мост через Свислочь на Советской взорван. На той стороне стоит наш подбитый танк. Айда туда.

— А мы пройдем? — спросила я, готовая бежать вместе с Витей.

— У оперного мост не взорван.

— Подожди минуточку, я галстук надену, цветов танкистам нарву.

Я выбежала из дома. У забора росли ромашки.

Мы побежали вверх по нашему Северному переулку через кладбище, где валялись разбитые немецкие зенитки, на Юбилейную площадь и дальше к мосту через Свислочь.

Черный дым пожарищ выползал из руин, застилая остовы давно сожженных домов.