Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник) Страница 34

– Товарищ лейтенант! Вас командир батальона вызывает.

Штаб батальона располагался в большом двухэтажном дувале. Эта неуклюжая, неказистая, зато высокая и толстостенная глинобитная постройка, обычный элемент афганской архитектуры, служила теперь и домом, и казармой, и крепостью в хозяйстве Усачева. Как она стояла, размываемая дождями, талыми снегами, мало кто понимал, разве что сами афганцы. Складывалось обманчивое впечатление, что при легком землетрясении, которое в горах не редкость, стены этого дувала рассыплются в прах, но именно для землетрясений их когда-то и поставили. А еще они могли выдержать близкий разрыв артиллерийского снаряда.

– Так вот, Ремизов, задача у тебя простая…

Простая командировка в Баграм заключалась в том, чтобы со своим взводом обеспечить прикрытие и сопроводить до места два десятка КамАЗов роты материально-технического обеспечения. На складах они загружаются ракетами для «Града», и после этого колонна возвращается домой. На все про все три дня.

Либо «духи» еще не проснулись, либо в этом районе их вовсе не было, но путь по ущелью и дальше до Баграма колонна прошла без единого выстрела. Вниз по течению реки она шла нудно и медленно, перед ней в бурунах мучнистой пыли, в щебне, каменных ловушках лежал ее трудный путь. Но не дорога. Так решил Ремизов после долгих размышлений. Путь – это череда испытаний, данная каждому либо для славы, либо для позора, и каждый свой путь выбирает сам. А дорога… Дорога и есть, и уже кто-то прошел по ней раньше. Большая часть то ли пути, то ли дороги мостилась на узких полках шириной в корпус машины, слева от которых внизу, в пропастях, то вздыхал, то бесновался Панджшер. Спина командира периодически становилась мокрой. Что сейчас было опасней, не поймешь: справа на ближних гребнях, среди камней и скал могли быть «духи», расстояние позволяло вести огонь из гранатометов по бронированным целям, ну а с левой стороны подстерегала опасность не вписаться в крутой поворот, продавить всей массой машины обрез дороги, «поплыть» гусеницами на крупном валуне… И – поминай, как звали. Шли долго и медленно, и когда колонна наконец выбралась на Кабульскую трассу, солнце уже стояло в зените. До Баграма что КамАЗы, что новенькие «двойки» летели, как на крыльях. БМП и не думали отставать, дизеля пели авиамоторами, вот только на поворотах приходилось сбрасывать обороты, потому что гусеничные машины скользили по асфальту, как по льду.

В Баграме, на складе вооружения и боеприпасов, выяснили, что погрузка будет только завтра, в обратный путь, соответственно – послезавтра. Доложив оперативному дежурному дивизии о прибытии, Ремизов поставил машины в парк на стоянку, сдал автоматы и боеприпасы в оружейную комнату комендантской роты и впервые за последний месяц остался совершенно безоружным. Таков местный порядок. Но в этом проявлялось ощущение другой, мирной жизни, и, стоя у модуля гостиницы, выкуривая послеобеденную сигарету, он долго рассматривал оживленный маленький город со множеством незнакомых людей, город, от которого отвык, по которому скучал. Слегка поколебав идиллию, чуть в стороне с ревом прошла на взлет пара штурмовиков, двумя минутами позже – еще одна, вздрогнули лепестками цветы на клумбах у штаба дивизии, пробежала рябь по воде, журчащей в искусственном арыке, лениво приоткрыла глаз собака, спавшая в тени у соседнего модуля. В марте он чувствовал себя наблюдателем, посторонним, вторгшимся в чужие пределы, теперь же, идя по ухоженным гарнизонным дорожкам под хруст мелкого щебня и песка, – только своим.

Послезавтра так послезавтра… Ремизову и его команде по случаю выпали настоящие выходные, почти как в Союзе, когда возвращаешься домой после рабочей недели и беззаботно усаживаешься в кресле, вытянув ноги. Повезло и с гарнизонной баней, она тоже оказалась настоящей: с углями в топке, с камнями и горячим сухим паром – в парилке. И день оказался мужской. Сначала эта фраза вызвала недоумение: что значит – мужской день, потом, когда на глаза попалась вывеска у дверей в баню, сообщавшая, что женщинам для помывки предоставляются два дня в неделю, Ремизова осенило – их здесь должно быть много. Как заурядный аскет и настоящий военный, он давно забыл о женщинах, думать о них не было повода. И вот сейчас, оглянувшись по сторонам, втянув ноздрями дрожащий майский воздух, он впервые за долгое время ощутил запах женщины, предательскими флюидами витавший над всем гарнизоном. Приветливые, симпатичные, одетые в платья и юбки, эти эфирные создания присутствовали практически повсюду – в гостинице, в столовой, в клубе, на складах, в медсанбате, в штабе. Они попадались навстречу на каждом шагу, и все безоговорочно отличались от тех, других, каких он знал и встречал раньше, в Союзе. Они источали тепло и свет… О, боже, кто-то рядом с ними изо дня в день – сладкие улыбочки, знаки внимания, фривольные анекдоты – не служба, а мед. Женщины стоили того, чтобы блистать на глянцевых страницах, но разве можно разобраться в этом палисаднике за один день? Он невольно оглядывался на местных красавиц и испытывал приступ откровенного соблазна. Голова шла кругом. И только додумав мысль до конца, с легким вздохом констатировал: все они давно и хорошо пристроены, поскольку свято место пусто не бывает. На этом и успокоился, еще раз сделав вывод о том, что мир несправедлив.

С такими мыслями Ремизов укладывался на верхнем полке в парилке. Его вторая половина уже оставила затерявшийся в песках Термез и сейчас гуляла по улицам родного города, любуясь ярко-зеленой весенней листвой. Он с грустью вспомнил последние ночи, которые они провели вместе… Да, каждому – свое, у каждого своя единственная линия жизни, наверное, это и есть самая большая в мире правда. Кому благодать русской природы и домашнего очага, кому азиатское чистилище. Он никому не завидовал, и ей не завидовал, и в эти безмятежные минуты пребывал в уюте и тепле, но что-то похожее на ностальгию царапало сердце, щемило. По возвращении в полк надо будет зайти в финчасть, Ирина написала, чтобы он оформил на нее аттестат, и она сможет ежемесячно получать деньги. Там, в Союзе, деньги нужны, там с ними жизнь, куда без них, а здесь жизнь с автоматом. «Да, братишка? – вспомнил он про свой АКС, запертый в пирамиде в чужой оружейной комнате. – С тобой не пропадешь, я знаю».

Как следует прогревшись, получив от этого неизгладимое удовлетворение, Ремизов вышел из парилки в моечный зал. Вся его команда из девяти бойцов банное блаженство понимала по-своему, они устроили великую стирку, поскольку в дело вместе с нижним бельем пошло и обмундирование, благо, сохнет оно здесь быстро. Причем настолько быстро, что, выйдя в мокрой одежде из бани, через два часа будешь совершенно сухим. Это-то бойцы и собирались продемонстрировать.

– Варгалионок, вы что тут устроили? Нас отсюда культурно попросят, и закончится на этом наша баня. Ни помыться, ни попариться. Надо же спрашивать разрешение на разные вольности.

– Товарищ лейтенант, да мы тут с ребятами перетерли. Два банщика, узбеки, земляки Туранова, если что, прикроют. Мы же из Рухи, а у них здесь Панджшер преисподней считается. Нас уважают по высшему разряду.

– Хм, ладно, понял ситуацию. Кто со мной в парилку?

На призыв взводного никто не отозвался.

– С добровольцами туго. Варгалионок, веником парить умеешь?

– Нет, не умею, товарищ лейтенант.

– А что ты вообще умеешь?

– Отделением командовать.

– Ну это мы еще посмотрим. А сейчас банное дело будешь осваивать.

Сержант понял, что не отвертеться, и, подмигивая приятелям, пошлепал в парилку. Пока Варгалионок водил горячим березовым веником по спине командира, блаженство тонкими иглами проникало Ремизову под кожу, разогревало кровь, текло по телу вместе с обильным потом. Можно и сто лет прожить на белом свете, но так и не узнать, что маленькое счастье совсем близко.

– Прибавь, Варгалионок, еще прибавь.

Сержант, обжигая паром свои пальцы и уши, усиленно хлестал по спине взводного редеющим веником, честно пытался пропарить, но вместо этого на ребрах командира появлялись красные полосы и рубцы. Как оказалось, это тоже было элементом блаженства, и Ремизов начал с воодушевлением постанывать – Мягче, мягче. Угодишь командиру – к медали представлю.

«Все когда-то происходит в первый раз, и баня тоже когда-то происходит в первый раз, – монотонно размышлял Ремизов, – но чтобы за русской баней в сердце азиатских пустынь ехать, где и так нестерпимо жарко…»

– Товарищ лейтенант, майские праздники помните?

– Кто ж такое забудет. Господи, спаси и сохрани. – Где-то внутри Ремизова пробежали огромные мурашки, но они тут же лопались под хлест веничка, натыкаясь на волну горячего блаженного пара. – Хорошо-то как! Жить-то как хочется!

Но в конце концов жить в этом влажном пекле стало невмоготу, и Ремизов, красный как рак, мокрый и блестящий, выбрался из мазохистской душегубки. Не задерживаясь ни секунды, следом за ним вылетел и Варгалионок.