Лев Разумовский - Дети блокады Страница 34

К этому времени я уже не боялся запачкаться, так как был уже по уши в дерьме, как точно предсказал мудрый бригадир. Поэтому я отбросил вилы и начал выгребать навоз просто руками.

Открытый мной передовой метод оказался намного эффективнее. Я бойко наполнял носилки, ребята тоже приспособились быстро их переносить, и конвейер заработал.

Мы проработали с утра до обеда, после чего я послал ребят мыться, а сам пошел мыться домой: я был похож на черта, и явиться в таком виде в детдом было просто невозможно.

Мама, увидев меня, пришла в ужас и сразу организовала мытье в огороде. Я сбросил всю одежду и около часа отмывался серым мылом и колодезной водой.

После обеда мы вернулись на скотный двор. На этот раз я решил действовать только вилами и к концу дня наконец освоил прием. К вечеру мы вычистили весь хлев и ушли, довольные тем, что сделали полезное для детдома дело.

После смерти младшей сестры в апреле 42-го моя мама Зинаида Сергеевна Якульс пошла работать в детский дом. Я пришла в июле, когда детдом готовился к эвакуации. Помню, как мы с Никой сбрасывали тюки с бельем в лестничный пролет с четвертого этажа, а потом на этих же тюках ехали на Финляндский вокзал и пели песню «В далекий край товарищ улетает…».

Мы с мамой жили в бывшей помещичьей усадьбе вместе с Антониной Иосифовной, матерью Марии Вячеславовны Кропачевой, и Еленой Самойловной Бик. Елена Самойловна была пианисткой и на всех детских праздниках играла на фисгармонии. Огород на земле, выделенной нам колхозом, мы начали обрабатывать ранней весной 43-го года. Большой участок целины, спускающийся к реке, нужно было вспахать под капусту. Лошади были заняты пахотой большого поля под картошку, и мы решили пахать на себе, как делали это взрослые. Впряглись в оглобли по четыре человека в каждую и потянули плуг. Пахарем был Сашка Корнилов. Получалось плохо — при повороте мы сами же и затаптывали вспаханные борозды. Пришлось бросить эту затею и перепахать все поле уже на лошади.

Вспоминаю интересную историю, связанную с подготовкой к празднику песни. Наш отряд разучивал старинную русскую песню:

Вдоль по Волге реке снаряжен стружок,Как на том стружке на снаряженномУдальцов-гребцов сорок два сидят.Как один-то из них добрый молодецПризадумался-пригорюнился.Ах, о чем же ты, добрый молодец,Призадумался-пригорюнился?Я задумался-пригорюнилсяОб одной душе красной девице,Эх, вы, братцы мои, вы, товарищи,Сослужите мне службу верную:Киньте-бросьте меня в Волгу-матушку,Утоплю я в ней грусть-тоску мою,Лучше в море мне быть утопимому,Чем на свете жить нелюбимому…

Мы увлеченно играли в лапту перед церковью. В этот момент пришла Ревекка Лазаревна и сказала, что хочет проверить, как мы выучили песню. А мы хотели играть, а не петь. Однако она настояла на своем и заставила нас петь. Тогда Сашка Корнилов подмигнул нам и запел первый:

Плыви ты наша лодочка блатная, да, да,

а мы дружно подхватили:

Куда тебя теченьем понесет,Воровская жисть такая, ха, ха,От тюрьмы она далеко не уйдет!Воровка не сделается прачкой, да, да,Шпана не ударит урку в грудь!Грязной тачкой рук не пачкай! Ха, ха!Это дело перекурим как-нибудь!

Мы проорали всю песню. Наступила тишина.

Мы ждали реакции — разноса, наказания. Ольга Александровна, наверное, отреагировала бы сразу: взорвалась, наорала, может быть, надавала бы пощечин. Интеллигентнейшая Ревекка Лазаревна сидела молча, не шевелясь. Как статуя. Потом встала, выпрямилась и изрекла:

— Еще Горький говорил: «В каждом человеке есть что-то скотское».

Повернулась и ушла.

Еще эпизод. В столовой и на кухне всегда было много тараканов. В одно из дежурств на кухне, как сейчас помню, мы все были в синих платьях с малиновыми оборочками и в фартуках, пошитых неутомимой Марией Николаевной. Повариха куда-то на минуту отлучилась, а кто-то из дежурных открыл большой чан с кипящим супом, и тараканы посыпались в чан с потолка — их обдало паром. Что было делать? Мы сразу закрыли окно раздаточной, тараканов выловили шумовкой и никому ничего не сказали. Не выливать же суп!

Февраль 43 года. Для того, чтобы жизнь в детдоме была интересней и краше, мы делали все, что могли, отмечая общеизвестные праздники: Новый год, Седьмое ноября, Первое мая, а так же придумывали свои: День спорта, День смеха, Праздник урожая и т. д.

Кроме того, всегда праздновались коллективные дни рождения: мы объединяли несколько человек, родившихся в один и тот же день. А иногда, когда мне хотелось поздравить кого-нибудь из детей индивидуально, я дарила им свои стихи.

Дорогая, от сердца тебе пожелаюБыть здоровой всегда и тревоги не знать,Распрощаться с чужим, надоевшим нам краемИ по улицам Города снова шагать.

Ты живешь в коллективе хорошем и дружном,Среди славных товарищей, близких подруг.Замечательна эта хорошая дружба,И как ценно, когда рядом находится друг.

Через годы, быть может, мы встретимся снова,(не в Угорах, надеюсь), а где-нибудь там —На проспекте Большом Ленинграда родного,Где опять будет место красивым мечтам.

В институт ты пойдешь по дороге широкой,Чтобы после учебы стране помогать.Иногда, на досуге о жизни далекой,О былом будешь с мамой своей вспоминать.

Об Угорах, детдоме, дружине и песнях,О дежурствах, о том, что ушло навсегда.И поверь, словно радугой яркой, чудеснойВновь окрасятся в мыслях былые года!

Время в Угорах тянулось медленно, и я начал тяготиться своей работой. Реальной переменой представлялся осенний призыв в армию, и я ждал его с нетерпением. Особенно меня раздражала входившая в мои обязанности проверка домашних школьных заданий.

Как-то весной, в разгар огородных работ мне пришлось проверять у отряда домашние задания. Ребята отвечали плохо, иногда невпопад. Меня это злило. Хотелось скорее закончить и взяться за лопату.

Последними отвечали три подруги: Валя Тихомирова, Тамара Сысоева и Аня Суслова. Девчонки были настроены весело, отвечали кое-как, с шутками и хихиканьем. Терпение мое к этому времени лопнуло, и я, выдав им всем по наряду, с облегчением пошел на огород.

Мое мальчишеское нетерпение стало причиной серьезной истории, которая могла бы закончиться настоящей трагедией.

Привожу полностью рассказ Вали Тихомировой и спустя 50 лет приношу девочкам-«нарушительницам» мое искреннее запоздалое покаяние.

Леве было поручено проверить наше домашнее школьное задание. Он проверил у всего отряда, остались мы: Тамара, Аня и я. Аня стала путаться с ответами, потом сказала, что лягушки дышат жабами. Мы захохотали. Леву это почему-то вывело из себя, и он сказал:

— Получи наряд!

Мы возмутились и сказали, что это несправедливо. Лева с ходу дал и нам по наряду и ушел на поле к ребятам копать гряды. А мы очень обиделись и решили убежать из детского дома.

Вокруг никого не было, и мы ушли незамеченными к Поломе. По дороге прутиком на песке написали: «Три мушкетера убежали».

Зашли в лес, стали есть песты и заблудились. Потеряв направление, вышли к какой-то риге. Там на риге и переночевали.

Рано утром проснулись, захотели есть и решили вернуться. Стали думать, как выйти, какую из множества тропинок выбрать, стали гадать: «Рыба-рыба, рыба кит, рыба правду говорит и по той тропинке идти велит». Рыба не обманула, вывела нас к детдому.

А там тревога, нас уже ищут. Явились мы перед светлые очи Ольги Александровны с повинной. Она сказала:

— Я поговорю с Валей, а вы, Ревекка Лазаревна, поговорите отдельно с Аней и Тамарой.

А мы по дороге домой договорились, что скажем, будто мы просто заблудились и потерялись.

Ольга Александровна говорит:

— Гляди мне в глаза и говори правду. Я по твоим глазам вижу, что врешь!

Мне стало обидно, и я замкнулась.

Тут приходит Ревекка Лазаревна и говорит:

— Девочки признались, что Валя подговорила их на побег.

Ольга Александровна:

— Вот почему она молчит! Ну и пусть идет на все четыре стороны!

И толкнула меня к двери.

Вышла я. Сидят на улице мои девочки. Неужели они меня предали? Они говорят:

— Нам сказали, что ты нас выдала. А мы ничего не сказали. И нас тоже выгнали.