Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5 Страница 34

Это Жора Александрянц и еще один мой знакомый, прораб по имени Игорь, по прозванию «Хитрый ставрополец». Попадаю в свою компанию.

Все проясняется. Это чисто лесоповальная колонна, никакой другой производственной деятельностью не занимается. Понятное дело, никаких шансов куда-то устроиться нет, все вакансии заполнены, а кандидатов — весь пол барака заполнен ими, да, возможно, и не только этого барака.

Меня зачисляют в бригаду, в напарники к Жоре. Пилим лес. Бригадир, понимая, что имеет дело с придурками высокого ранга, ничуть на нас не нажимает, но и мы особенно не филоним, свалим несколько хлыстов, обработаем их, как положено, посидим у костра, побеседуем о прошлом и будущем, потом опять за пилу и топоры. Тут со мной произошла небольшая беда. Мы свалили большой кедр, и я опять, как на 415-й, решил заняться изготовлением шахмат. Мы отрезали две плашки, и я начал топором колоть их на нужные чурочки. Не знаю, как это получилось, то ли у меня дрогнула правая рука с топором, то ли левая, держащая плашки, но я рубанул по указательному пальцу левой руки и почти отрубил кончик с половиной ногтя. Мы с Жорой кое-как завязали палец, а в зоне я зашел, естественно, в медпункт, где мне палец обработали и должным образом перевязали.

— Я бы мог тебе дать освобождение на три-четыре дня, — говорит мне фельдшер, — но я бы тебе не советовал это делать.

— Почему?

— Понимаешь, у меня тут нелады с «кумом», он на меня огромный зуб имеет и частенько ходит по зоне, проверяет, кого я освободил от работы. Наткнется на тебя, может пришить тебе саморубство, да и мне не поздоровится. У меня же тоже 58-я.

Я вышел на работу, пилить одной рукой я мог свободно, а топором делал только то, что можно тоже одной рукой. Как-то обходился.

Местное начальство понимало, что держать на колонне такую ораву аристократов нет никакой возможности, и нас стали активно развозить. В первую очередь увезли кого куда 58.10, их можно было официально назначать на нужные должности.

Уехал Жора Александрянц. А через несколько дней и нас, человек тридцать, перевезли на 412-ю мостовую колонну.

10. МОСТ

412-я колонна называлась мостовой, потому что строила железнодорожный мост через Амгунь. Большой металлический мост, семь пролетов по 55 метров. Махина. Да еще плюс к этому — разветвленную систему берегоукрепительных устройств и дамб, так как Амгунь во время паводка была рекой бешеной и неуправляемой.

По закону несокрушимой солидарности бухгалтеров я сразу же зашел в бухгалтерию колонны. Старший бухгалтер, вольнонаемный, меня знал. Не то, чтобы знал, но все-таки пару раз мы встречались в Дуках при сдаче отчетов. Встретил он меня приветливо, но сразу сказал, что вакансий свободных у него нет, и посоветовал зайти к старшему нормировщику, рассказав, что у того есть два помощника, но они ненастоящие, а подброшены ему или по блату, или по «лапошному» принципу.

Я отправился в палатку к нормировщику. Тот оказался хилым, сгорбленным, лысым стариком лет под шестьдесят, в очках. Он и разговаривать со мной не стал, уж не знаю, почему. Скорее всего, он почуял во мне конкурента.

Делать было нечего — от общих не уйти. В бухгалтерии мне предложили на выбор бригады: мостовые, лесоповальные и шпальный завод. Я выбрал завод, хотя и не имел о нем никакого представления. Но все-таки считал так: зима, метели, а завод — это какие-нибудь стены, какая-нибудь крыша.

Завод меня не обрадовал. Меня поставили на работу по подкатке шпальной тюльки к шпалорезке. Шпальная тюлька — это короткое мерзлое толстое, до 50–60 сантиметров в диаметре бревно, да еще и с капризным характером. Если нужно катиться, она не катится, и необходимо помогать ломом, а когда, наоборот, катиться не нужно, то она, стерва, так и норовит рвануться вперед, а тут уж не зевай, ибо можешь потерять ребра и другие кости, а то и вообще превратиться в лепешку.

Работа в бригаде была разнообразная, и я сразу убедился, что хуже и тяжелей работы в бригаде не было. Понятно, что это было мне преподнесено как новичку. Мне, конечно, ничего не стоило сказать пару слов бухгалтеру, и бригадира немедленно вразумили бы, но мне не хотелось поступать так, и я решил, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих».

На заводе работало три бригады: две — шпалорезчиков в две смены, и бригада пропитчиков, которые работали только днем. Бригада, работающая ночью, выделяла одного человека, который всю ночь поддерживал огонь под пропиточными ваннами, чтобы пропитчики могли начинать работу сразу, без задержки. Работа же пропитчиков была поистине адской. Им приходилось дышать ядовитыми парами креозота с добавлением какой-то отравы в виде белого порошка. Как ни закутывай лицо всякими тряпками, дышать-то человеку надо.

Продолжая катать проклятую тюльку, я начал присматриваться к работе бригады: кто что делает, и смогу ли делать это я? Не буду описывать всю технологию шпалорезного производства, а из того, что я расскажу позже и связанное с моим собственным трудом, читателю и так станет ясно.

В первую очередь я обратил внимание на работу рамщика и счел его работу просто примитивной: ну, подумаешь, дергать рычаг вперед и назад, а все остальное сделает пила — вращающийся с бешеной скоростью стальной диск диаметром более метра. Потом, присмотревшись, я изменил свое мнение: рамщик должен был чувствовать пилу, как родную, — и ее скорость, и ее способность вгрызаться в мерзлую древесину, а также движение каретки с тюлькой, и многое другое, а для всего этого нужен был и опыт, и умение. Себя я по этой части забраковал.

Гораздо интересней была работа каретчика. После раздела тюльки из нее получается такая продукция: дровяной горбыль, деловой горбыль, шпальная вырезка (нестандартная доска) и собственно шпалы. А руководит этим разделом именно каретчик, то есть он движением своего установленного на каретке рычага направляет на пилу нужную плоскость бревна. Для этого каретчик должен после укладки тюльки на каретку с одного взгляда определить исходя из диаметра торца, что из нее можно вырезать и как лучше установить порядок резов, стараясь как можно больше вырезать именно шпал, потому что в шпалах устанавливается план и выдается сменное задание. Такая работа требовала от каретчика определенного математического уровня, тем более что шпал было по ГОСТу несколько типов с разными размерами, а действовать, стоя на движущейся все время каретке, нужно было быстро.

Действующий каретчик нашей бригады явно не справлялся с такой работой, и я видел, что и бригадир недоволен им.

На четвертый день я подошел к бригадиру.

— Давай я попробую поработать на каретке.

— А ты работал на ней?

— Нет, но у меня получится. Увидишь!

— Откуда ты знаешь, что у тебя получится?

Мой бригадир, конечно, не читал Корана, в котором сказано: «Никогда не говори, что сделаешь что-то, если не пробовал», но рассуждал именно так.

Но на каретку он меня поставил, а бывшего каретчика перевел на торцовочный станок, чем тот был вполне доволен.

Дела на каретке у меня пошли хорошо, особенно, когда уже через два-три дня я запомнил размеры всех по ГОСТу шпал, и мне не нужно было каждый раз заглядывать в таблицу, прикрепленную здесь же, на каретке. Мы очень быстро сработались с рамщиком Мишкой, так что нам почти не приходилось сигнализировать что-то друг другу руками, а голосом подавать сигналы было невозможно из-за оглушительного визга пилы. У нас просто выработался определенный ритм, который и позволял обходиться без взаимных сигналов.

Так прошел месяц, и меня пригласили на «собеседование».

В углу барака, где базировался наш бригадир Лешка, сидел бригадир другой бригады шпалорезчиков. Он первым и начал дискуссию.

— Ты хороший каретчик, но ты свою прыть притормози.

— Почему?

— Не понимаешь, почему? За месяц ваша бригада нарезала шпал на 20 % больше моей. Хорошо, что Лешка пока их в сводке не показал, но это долго быть не может. Или мастер, или начальник все равно увидит, их же не спрячешь. А что из этого может выйти? Или меня шуганут из бригадиров, или — еще хуже, повысят нам сменное задание, и тогда — вся бригада на голодной пайке. И Лешка может погореть. Мы же знаем, что ты придурок, и рано или поздно уйдешь. И нам всем тогда погибель. Повысить норму — это раз плюнуть, а попробуй понизить!

— Но, — возражаю я, — Лешка всегда может устроить перекур, и все войдет в норму.

— С перекуром не получится. Днем никак нельзя, всегда может нагрянуть мастер или начальник, спросит: «Почему сидим?» Да и заходить к нам им необязательно, нашу пилу слышно за километр, всегда можно определить, работает она или нет. Ночью, конечно, легче, да и там вопрос есть: выйдет начальник ночью на крыльцо по малой нужде и удивится — пилы не слышно. Такие вот дела!